– Вы это придумали, – запротестовал я, угнетенный картиной дантового ада.

– На такое у меня не хватило бы фантазии, Даниель. Вы сами все увидите. Лет десять назад я был там по какому-то делу и могу сказать, что ваш Хулиан Каракс вполне мог бы быть тамошним декоратором. Жаль, что мы не захватили лавровый лист, дабы отбить тамошние ароматы. Мы и так довольно настрадаемся, чтобы попасть внутрь.

Не ожидая ничего хорошего, мы шли по улице Монкада. В эти вечерние часы сумерки уже скрывали ее старые дворцы, превращенные в склады и мастерские. Литания колоколов базилики Санта-Мария дель Map отсчитывала наши шаги. Я вдруг почувствовал, что какое-то едкое горькое дуновение примешалось к холодному зимнему ветру.

– Что это за запах?

– Мы на месте, – объявил Фермин.

Гнилые деревянные ворота пропустили нас во внутренний дворик, где газовые фонари отбрасывали блики на горгулий и ангелов со стертыми от старости каменными лицами. Ступеньки крыльца вели к туманному прямоугольнику света – главному входу в приют. Вместе с желтовато-красным газовым светом оттуда смутной дымкой сочились миазмы, и кто-то разглядывал нас, стоя в дверях. В полумраке можно было различить угловатый хищный силуэт, ядовитый взгляд; в руке у человека была деревянная бадья, которая дымилась и издавала непередаваемое зловоние.

– Радуйся-Дева-Мария-Непорочно-Зачавшая, – с готовностью на едином дыхании выпалил Фермин.

– А гроб? – кратко ответил глухой голос сверху.

– Гроб? – в один голос переспросили мы с Фермином.

– Вы разве не из похоронной конторы? – Голос монашки звучал устало.

Мне стало интересно: был ли это комментарий по поводу нашего внешнего вида или собственно вопрос. А Фермин посветлел лицом от такой неожиданной удачи.

– Гроб в фургоне. Сначала мы хотели бы осмотреть клиента. Профессиональная необходимость.

Меня затошнило.

– Я думала, сеньор Кольбато сам приедет, – сказала монашка.

– Сеньор Кольбато просит прощения, но в последнюю минуту его задержало очень сложное бальзамирование. Силач из цирка.

– Вы работаете в похоронной конторе с сеньором Кольбаго?

– Мы – его правая и левая руки соответственно. Вильфредо Вельюдо к вашим услугам, а это мой помощник, бакалавр Самсон Карраско.

– Очень приятно, – добавил я.

Монашка еще раз окинула нас оценивающим взглядом и, видимо не найдя ничего подозрительного в двух огородных пугалах, стоявших перед ней, кивнула.

– Добро пожаловать в приют Святой Лусии. Я – сестра Ортенсия, это я вас вызвала. Следуйте за мной.

Мы молча шли за сестрой Ортенсией по коридору, похожему на пещеру, здешний дух напомнил мне запах тоннелей метро. По обе стороны зияли дверные проемы, за которыми угадывались освещенные свечами помещения. Там, у стен, рядами стояли кровати, покрытые москитными сетками, колышущимися наподобие саванов. Слышались стоны, через сетчатые занавеси угадывались силуэты тел.

– Сюда, – указала сестра Ортенсия, опережавшая нас на несколько шагов.

Мы вошли в просторный подвал, в котором я без особого труда представил себе интерьер «Тенебрариума», описанного Фермином. Полутьма скрывала то, что на первый взгляд казалось коллекцией восковых фигур, рассаженных по углам и забытых, с мертвыми стеклянными глазами, которые блестели при свете свечей, как латунные монеты. Я подумал, что это, наверное, куклы или остатки экспонатов старого музея, но потом заметил, как они двигаются: медленно, осторожно. У них не было ни пола, ни возраста, полуистлевшее тряпье прикрывало их тела.

– Сеньор Кольбато сказал, чтобы мы ничего не трогали и не вытирали, – сказала сестра Ортенсия извиняющимся тоном. – Мы только положили несчастного в один из ящиков, потому что он начал подтекать, только и всего.

– Вы правильно поступили. Предосторожность никогда не повредит, – согласился Фермин.

Я бросил на него отчаянный взгляд. Он спокойно покачал головой, давая мне понять, чтобы я положился на него. Сестра Ортенсия довела нас до конца тесного коридора, где было помещение вроде кельи, без света и вентиляции, взяла одну из ламп со стены и протянула нам.

– Вы долго тут пробудете? У меня еще есть дела.

– Не задерживайтесь из-за нас. Ступайте по своим делам, а мы уж его приберем. Будьте спокойны.

– Хорошо. Если вам что-то нужно, найдете меня в подвале, в палате для лежачих. Если нетрудно, вынесите его через заднюю дверь, чтобы остальные не видели. Это плохо сказывается на пациентах.

– Мы позаботимся об этом, – сказал я треснувшим голосом.

Сестра Ортенсия на миг посмотрела на меня с любопытством. Вблизи она оказалась женщиной пожилой, почти старой. Остальные обитатели дома были ненамного ее старше.

– Послушайте, не слишком ли молод помощник для такого дела?

– Правда жизни не различает возраста, сестра, – произнес Фермин.

Монашка кивнула и улыбнулась мне доброй улыбкой. Во взгляде ее не было подозрительности, была только печаль. Она прошептала:

– Да, конечно.

И удалилась во тьму со своей бадьей, а тень тянулась за ней, как свадебная фата. Фермин втолкнул меня в келью. Это было крохотное кубическое пространство, зажатое гноящимися от сырости стенами, с потолка свисали цепи с крюками, а на растрескавшемся полу виднелась решетка стока. В центре, на столе из посеревшего мрамора, стоял деревянный промышленный упаковочный ящик. Фермин поднял фонарь, и мы увидели силуэт покойного в охапке соломы. Пергаментные черты, неподвижные, заостренные, безжизненные. Отечная кожа пурпурного цвета, открытые глаза, похожие на скорлупу разбитого яйца.

У меня ком подкатил к горлу, и я отвернулся.

– Ну, за дело, – приказал Фермин.

– Вы с ума сошли?

– Я имею в виду, что нам надо найти эту Хасинту до того, как наша хитрость раскроется.

– Как?

– Зададим пару вопросов, как же еще?

Мы выглянули в коридор, убедились, что сестра Ортенсия уже ушла, и осторожно проскользнули в зал, через который только что прошли. Несчастные провожали нас взглядами, в которых читались и любопытство, и страх, и даже алчность.

– Осторожно, некоторые из них, если бы могли вернуть себе молодость глотком юной крови, вцепились бы вам в горло, – сказал Фермин. – Возраст делает их всех похожими на овечек, но здесь столько же мерзавцев, сколько снаружи, и даже больше. Потому что эти пережили и похоронили остальных. Не жалейте их. Давайте, начинайте с тех в углу, у них вроде нет зубов.

Если этими словами он пытался придать мне мужества, то попытка его потерпела позорный провал. Я оглядел группу существ, которые когда-то были людьми, и улыбнулся им. Это зрелище натолкнуло меня на мысль об абсолютной аморальности вселенной, которая бездушно и жестоко разрушает в самой себе все то, в чем больше не видит проку. Фермин угадал философский поворот моей мысли и мрачно поддакнул:

– Н-да, мать-природа – та еще сука: печально, но факт, – сказал он. – Наберемся смелости и – вперед.

Моя первая группа опрашиваемых на все вопросы о местонахождении Хасинты Коронадо отвечала мне пустыми, жалобными, измученными, безумными взглядами. Через четверть часа я оставил попытки и присоединился к Фермину, чтобы узнать, повезло ли ему больше, чем мне. Его переполняло отчаяние.

– Как найти Хасинту Коронадо в этой дыре?

– Не знаю. Это какое-то сборище уродов. Я попробовал «Сугус», но они принимают их за суппозитории.

– А если спросить у сестры Ортенсии? Сказать ей правду – и все.

– Правду говорят только в крайнем случае, Даниель, тем более монашке. А до этого надо использовать весь остальной арсенал. Посмотрите-ка вон на ту группку, они вполне живенько выглядят. Похоже, даже латынь еще не забыли. Идите, спросите у них.

– А вы что будете делать?

– Я постою на стреме, вдруг вернется сестра Пингвин. Действуйте.

Уже ни на что особо не надеясь, я приблизился к группе обитателей приюта, занимавших угол зала.

– Добрый вечер, – сказал я и сразу понял, что мое приветствие абсурдно в здешней вечной ночи. – Я ищу сеньору Хасинту Коронадо, Ко-ро-на-до. Кто-нибудь из вас знает ее или может сказать, где она?