В 1922 году «Ангел тумана» был выставлен на продажу по смехотворной цене. Поначалу многие заинтересовались этой недвижимостью, как из нездорового любопытства, так и из-за растущей престижности района, но, посетив дом, ни один из потенциальных покупателей не подтвердил своего желания заключить сделку. В 1923 году особняк заперли. Собственность перешла к ООО «Ботель и Льофре», агентству по торговле недвижимостью, которому Алдайя был должен. Агентство имело право продать дом, снести и вообще делать с ним все что угодно. Домом торговали много лет, но покупатель так и не нашелся. В 1939 году агентство разорилось после того как оба владельца были арестованы, причем выяснить, в чем конкретно их обвиняли, так и не удалось, а после трагической гибели обоих в результате несчастного случая в тюрьме Сан Висенс в 1940-м агентство было поглощено мадридским финансовым консорциумом. Его учредителями были три генерала, швейцарский банкир и исполнительный директор фирмы сеньор Агилар, отец моего друга Томаса и Беа. Несмотря на всяческие рекламные изощрения, ни один из агентов сеньора Агилара не смог пристроить дом, даже предлагая его по цене намного ниже рыночной стоимости. Прошло уже более десяти лет, как ни одна живая душа не переступала его порога.

– До сегодняшнего дня, – сказала Беа и снова замолчала.

Она часто уходила в себя, безмолвная, с отсутствующим взглядом. Мне еще предстояло к этому привыкнуть.

– Знаешь, я хотела показать тебе дом. Сделать сюрприз. Поговорив с Касасусом, я поняла, что должна привести тебя сюда, потому что это все – часть твоей истории о Караксе и Пенелопе. Я взяла ключ из кабинета отца. Никто даже не подозревает, что мы здесь, это наш секрет. Я хотела разделить его с тобой, только не знала, придешь ты или нет.

– Неправда. Ты знала, что я приду. Она улыбнулась и кивнула:

– Я думаю, случайностей не бывает. На самом деле все идет согласно некому скрытому плану. Не случайно ты нашел тот роман Хулиана Каракса на Кладбище Забытых Книг, и не случайно мы сейчас здесь, ты и я, в этом старом доме Алдайя. Все это часть какого-то замысла: мы не в силах его понять, но вынуждены следовать заключенной в нем чужой воле…

Пока Беа говорила, моя рука неловко поднялась по ее ноге, от лодыжки до самого колена. Она смотрела на мою ладонь, как на ползущее насекомое. Я спросил себя, как бы на моем месте вел себя Фермин. Именно теперь, когда более всего в том нуждался, я не мог ничего вспомнить из его премудрых советов.

– Томас говорит, у тебя никогда не было девушки, – сказала Беа так, словно это все объясняло.

Я убрал руку и в замешательстве опустил глаза. Мне казалось, Беа улыбается, но я предпочел это не проверять.

– Твой брат-молчун, кажется, любит болтать. Что еще говорит обо мне «Но-До»?[82]

– Что ты много лет был влюблен в женщину старше тебя, и это разбило тебе сердце.

– Да нет, обошлось разбитой губой. Ну, может быть, еще целомудрие пострадало.

– Томас говорит, что ты не встречаешься с девушками, потому что сравниваешь их с той женщиной.

Ох уж этот Томас, он всегда бьет наверняка.

– Ее зовут Клара, – признался я.

– Знаю. Клара Барсело.

– Ты с ней знакома?

– Каждый знает какую-нибудь Клару Барсело. Разве дело в имени?

Мы помолчали, глядя на искры.

– Вчера вечером, расставшись с тобой, я написала письмо Пабло, – сказала Беа.

Я нервно сглотнул:

– Твоему жениху, младшему лейтенанту? Зачем? Беа достала конверт из кармана сумки и показала мне. Он был запечатан.

– Я пишу, что хочу выйти за него как можно скорее, через месяц или раньше, и что хочу уехать из Барселоны навсегда.

Ее взгляд был непроницаем, а я дрожал от волнения.

– Зачем ты мне это говоришь?

– Чтобы ты сказал, отправлять его или нет. Потому я тебя сюда и позвала, Даниель.

Я смотрел, как она вертит в руках конверт, будто пару игральных костей. Она сказала:

– Посмотри на меня.

Я поднял глаза и встретил ее взгляд. Но ответить не смог. Беа опустила голову и ушла в конец галереи, на мраморный балкон над внутренним двориком. Я стоял и смотрел, как ее силуэт растворяется в дожде, потом бросился следом, догнал, вырвал из рук конверт. Ливень бил по ее лицу, смывая слезы и ярость. Я затащил ее внутрь и подтолкнул к теплу камина. Она избегала моего взгляда. Я бросил письмо в огонь, и мы смотрели, как бумага корчится на углях, как листки исчезают один за другим в клубах синего дыма. Беа встала на колени рядом со мной, на ее глазах были слезы. Я обнял ее и почувствовал ее дыхание на своей шее.

– Не урони меня, Даниель, – прошептала она. Самый мудрый человек из тех, кого я знал, Фермин Ромеро де Торрес, объяснил мне как-то при случае, что нет в жизни ничего даже отдаленно сопоставимого с тем моментом, когда ты впервые раздеваешь женщину. Он не солгал, но и не сказал всей правды. Он ничего не сказал о дрожи в руках, превращавшей каждую пуговицу, каждую застежку в почти непреодолимое препятствие. О притяжении подрагивающей бледной кожи и первом касании губ. Ничего не рассказал, потому что знал, что чудо случается только однажды, и эта тайна из тех, которые, будучи обнародованными, исчезают навсегда. Тысячу раз потом мне хотелось воссоздать атмосферу того первого вечера в особняке на проспекте Тибидабо, когда шум дождя укрыл нас от всего мира. Тысячу раз хотелось вернуться и затеряться в воспоминаниях, от которых остался лишь образ, украденный у жара пламени: Беа, обнаженная и лежащая у огня, ее влажное от дождя тело светится. Тот открытый, беззащитный взгляд врезался мне в память навсегда. Я склонился над ней и провел по коже ее живота кончиками пальцев. Беа опустила ресницы и улыбнулась мне, уверенно и смело. – Делай со мной что хочешь, – шепнула она. Мне было восемнадцать, и нам обоим безумно хотелось жить…

Уже ночью мы вышли на улицу, в море синих теней. Гроза разрешилась холодной моросью. Я хотел вернуть ключ, но Беа взглядом велела оставить его себе. В надежде найти такси или автобус мы шли по бульвару Сан-Хервасио молча, взявшись за руки и не глядя друг на друга.

– Я не смогу увидеться с тобой до вторника, – сказала Беа дрожащим голосом, будто сомневаясь в моем желании видеться с ней.

– Буду ждать тебя здесь, – ответил я.

Было как-то само собой понятно, что нам следует встречаться только в этом старом особняке, потому что весь остальной город нам не принадлежал. Мне казалось, что, по мере того как мы удалялись оттуда, наша близость становилась все более эфемерной, что наши сила и тепло угасали с каждым шагом. Дойдя до бульвара, мы заметили, что улицы практически безлюдны.

– Тут мы ничего не найдем, – сказала Беа. – Лучше пойдем вниз по Бальмес.

Мы шли по улице Бальмес ровным шагом, прячась под кронами деревьев от дождя и по-прежнему стараясь не глядеть друг на друга. Порой Беа ускоряла шаг, словно желая оторваться от меня. На миг я подумал, что, стоит мне отпустить ее руку, Беа бросится бежать. Я все еще ощущал вкус ее тела, и больше всего на свете мне хотелось прижать ее в углу какой-нибудь скамьи, зацеловать, наговорить кучу смешных глупостей. Но Беа уже была не со мной. Что-то словно подтачивало ее изнутри, и тишина на самом деле была немым криком…

Я прошептал:

– Что с тобой?

В ответ она криво улыбнулась, испуганная, одинокая. Я увидел себя ее глазами; мальчишка, который считает, что завоевал весь мир за час и еще не знает, что может потерять его за минуту. Я не стал ждать ответа. Кажется, я, наконец, начал приходить в себя. Понемногу стал слышен шум улиц, клубы пара вокруг уличных фонарей и светофоров словно обтекали невидимые стены.

– Нам лучше расстаться здесь, – сказала Беа, отпуская мою руку.

Огни стоянки такси светились на углу чередой светлячков.

– Как хочешь.

Беа наклонилась и коснулась моей щеки губами. Ее волосы пахли воском.