Хулиан Каракс пересек границу Испании и Франции буквально за несколько дней до того, как началась гражданская война. Примерно двумя неделями ранее первое и единственное издание «Тени ветра» вышло из типографии и отправилось прямиком в серую безвестность вслед за своими предшественниками. В то время Микель уже почти не работал. Он все еще сидел по два-три часа в день за пишущей машинкой, но слабость и лихорадка не давали ему отвоевать хоть несколько слов у белого листа бумаги. Одни газеты отказались с ним сотрудничать, потому что он опаздывал со статьями. Другие боялись публиковать его корреспонденции, так как стали получать анонимные угрозы. У Микеля осталась только ежедневная колонка в «Диарио де Барселона», которую он подписывал псевдонимом Адриан Мальтес. В воздухе уже носился призрак войны. Страна смердела страхом. Безработный и настолько ослабевший, что не хватало сил даже на жалобы, Микель каждый день спускался на площадь или доходил до проспекта Катедраль, прихватив с собой какую-нибудь из книг Хулиана, вероятно, в качестве амулета. В последний раз, когда его взвешивал врач, весы не показали и шестидесяти килограммов. Мы услышали по радио о мятеже в Марокко[99], а через несколько часов к нам зашел один из сотрудников газеты Микеля, чтобы сообщить, что Кансинос, ее главный редактор, убит выстрелом в затылок у кафе «Каналетас» два часа назад. Никто не отважился забрать тело, и оно все еще лежало там, словно окровавленная паутина.

Первые ужасы войны не заставили себя ждать. Войска генерала Годеда[100] заняли проспект Диагональ и бульвар Грасиа и двинулись по направлению к центру, где началась перестрелка. Было воскресенье, и на улице оказалось много мирных жителей, вышедших на свою обычную воскресную прогулку, перекусить и отдохнуть в каком-нибудь кафе на шоссе, что ведет в Лас Планас. До самых черных дней войны, однако, Барселоне оставалось еще два года. Тогда же, после короткой схватки, то ли по счастливому стечению обстоятельств, то ли из-за плохой связи между командными пунктами, войска Годеда сдались. Правительство Луиса Компаньса, казалось, вновь обрело контроль над ситуацией. Но то, что произошло, на самом деле имело далеко идущие последствия, которые проявились несколько недель спустя.

Барселона перешла в руки анархистских профсоюзов. После затяжных уличных боев и беспорядков распространился слух о том, что четыре мятежных генерала сдались и были казнены в крепости Монтжуик. Один из друзей Микеля, британский журналист, присутствовавший при казни, рассказывал, что расстрельная бригада изначально состояла из семи человек, но в последний момент к ней присоединилось несколько дюжин ополченцев, желавших принять участие в забаве. Когда по заговорщикам открыли стрельбу, было сделано столько выстрелов, что пули буквально на куски разорвали тела казненных, так что мятежников невозможно было опознать, и в гробы пришлось класть жидкое кровавое месиво. Некоторые хотели верить, что конфликт исчерпан, войска фашистов никогда больше не войдут в Барселону и мятеж удалось подавить в самом начале. Но это была лишь прелюдия.

Из письма Ирен Марсо мы узнали, что Хулиан прибыл в Барселону в день капитуляции генерала Годеда. Она также писала, что Каракс во время дуэли на кладбище Пер-Лашез убил Хорхе Алдайя. Но еще до того, как Алдайя испустил дух, в полицию позвонил неизвестный и сообщил о случившемся. Хулиан был вынужден немедленно бежать из Парижа, так как его разыскивали за убийство. У нас не было никаких сомнений относительно авторства анонимного звонка. В тревоге мы ждали вестей от Хулиана, чтобы предупредить о подстерегавшей его опасности и не допустить, чтобы Фумеро совершил задуманное: сделал так, чтобы Каракс узнал правду.

Прошло три дня, но Хулиан не подавал признаков жизни. Микель не хотел волновать меня, но я прекрасно понимала, о чем он думает: Хулиан вернулся ради Пенелопы, а не ради нас.

– Что будет, когда он узнает правду? – спрашивала я.

– Постараемся сделать так, чтобы он ее не узнал, – отвечал Микель.

Первое, что должен был обнаружить Хулиан, это что семья Алдайя бесследно исчезла. Было совсем немного мест, куда он мог направиться в поисках Пенелопы. Мы составили список, и начали обходить их день за днем. Огромный дом Алдайя на проспекте Тибидабо, огороженный цепями и увитый зарослями плюща, стоял пустой и заброшенный. Уличный торговец, продававший охапки роз и гвоздик на углу напротив, вспомнил, что возле дома бродил какой-то человек, но он был почти старик и к тому же слегка прихрамывал.

– Он был сильно не в духе, честно говоря. Я предложил ему купить гвоздику в петлицу, а он послал меня подальше: какие, мол, цветы, когда война!

Больше цветочник никого не видел. Микель купил у него букет увядших роз и оставил телефон редакции «Диарио де Барселона», на случай, если вдруг возле дома появится кто-нибудь похожий на Каракса. Следующей в нашем списке значилась школа Святого Габриеля, где Микель обнаружил своего бывшего одноклассника Фернандо Рамоса.

Фернандо преподавал там латинский и греческий и носил сутану. Видно было, что у него сердце сжалось, когда он увидел, в каком состоянии Микель. Хулиан в школу не заходил, но Рамос пообещал, что свяжется с нами, если тот вдруг появится, и постарается его задержать. Он с опаской признался, что раньше нас ему успел нанести визит Фумеро, который просил называть его инспектором Фумеро, добавив, что время военное и следует быть начеку: «Скоро погибнет очень много людей, а пуля не разбирает, где солдатская форма, а где ряса священника».

Фернандо Рамос сказал, что не успел рассмотреть, к какому полку или роду войск принадлежит Фумеро, а спросить его об этом не решился. Я не нахожу слов, чтобы описать тебе Барселону в эти первые дни войны, Даниель. Воздух, казалось, был отравлен страхом и ненавистью. Все смотрели друг на друга с подозрением, а улицы пахли тишиной, от которой ком подступал к горлу. Каждый день, каждый час рождались все новые слухи. Помню, как однажды вечером мы с Микелем, возвращаясь домой, шли по Лас Рамблас. Вокруг не было ни души. Улицы как будто вымерли. Микель смотрел на фасады домов, на глухо закрытые окна, на спрятавшиеся в темноте за ставнями лица, пристально следившие за тенями, что скользили по улицам. Если хорошенько прислушаться, можно услышать, как за каждой стеной точат ножи, говорил он.

На следующий день мы решили зайти в шляпную мастерскую Фортуня. Больших надежд встретить там Хулиана мы не питали. Сосед по подъезду сказал, что шляпник, напуганный стрельбой и беспорядками, уже несколько дней не выходил из магазина. Мы долго звонили в дверь, но никто не открывал. В тот вечер в соседнем квартале была перестрелка, и свежие лужи крови еще блестели на мостовой. Свора бродячих собак, набросившись на труп лошади, яростно вгрызалась в мертвую плоть, разрывая ее на куски, а несколько ребятишек, подойдя ближе, швыряли в собак камнями. Вдруг из-за дверной решетки показалось испуганное лицо Антони Фортуня. Мы объяснили, что разыскиваем его сына Хулиана. Шляпник ответил, что его сын умер, и велел убираться подальше, иначе он вызовет полицию. Мы пошли прочь, совсем пав духом.

В последующие дни в поисках Хулиана мы обошли множество кафе и магазинов. Мы спрашивали о нем в пансионах и отелях, на вокзале, в банке, куда он мог зайти, чтобы обменять деньги… Никто не видел человека, похожего на Каракса. Мы очень боялись, что он мог попасть в руки Фумеро. Микель попросил своего коллегу-журналиста, имевшего связи в полиции, узнать, нет ли Хулиана Каракса среди задержанных. Но человека с таким именем в списках арестованных не было. Прошло несколько недель, и нам начало казаться, что Хулиан провалился сквозь землю.

Микель уже не мог спать, ожидая новостей от друга. Однажды вечером он принес со своей обычной прогулки ни мало ни много бутылку португальского портвейна. Это прощальный подарок редакции газеты, сказал он, так как, по словам заместителя главного редактора, они больше не имеют возможности публиковать его колонку.