«Жень! Ну прекрати! Я нарочно, что ли? Само вырвалось!»

Ответ прозвучал дуновением ветра – такой же тихий. И сердитое белое пятно платья двинулось вдоль кромки воды еще быстрее.

«Жека! Ну это несерьезно! Откуда я знал, что ее такая мелочь заденет? Заметь, Олег даже и не понял нифига!»

«Мелочь? – вышло уже громче. – При любовнице упоминать жену, а при жене – любовницу?»

«Кхе... Чисто технически я упомянул ребенка!»

«Знаешь что, Рома?»

«Знаю! Дурак! Жека! Ну хочешь я этой звезде извинения принесу? В письменном виде? В трех экземплярах!»

- Достаточно не полениться произнести вслух! – подала голос Стефания и, уже не контролируя себя, двинулась к ним. К черту! Надоело!

Моджеевский застыл истуканом на месте, глядя на будто выросшую из-под земли (точнее, из-под песка) или, может, вышедшую из пучины морской босую Адамову с бокалом. Его женщина оказалась не многим лучше. Замерла рядом. Стеша двигалась к ним, на заднем плане погромыхивала звуками музыки Айя-Напа.

- Какая приятная неожиданность... – пробормотал Роман Романович, потом глянул на Женю и обреченно продолжил: – В общем-то, мы вас... и искали. Да. Извиниться.

- Извиняйтесь! – милостиво разрешила Стеша. – Я с удовольствием послушаю и про жен, и про любовниц.

- Да при чем тут это? Понимаете, Ульяна – приятельница моего старшего, ну и...

- ... и вы обеспокоились.

- Именно! – обрадовался Моджеевский. – Мы с Олегом Станиславовичем так давно знакомы, что мало придаем значения условностям. У нас дети дружат, в одной школе учились, вместе на каникулы мотаются. Вы понимаете, ни я, ни он и в мыслях не имели обидеть вас.

- Ага, - кивнула Стеша и перевела взгляд на Женю. Изнутри поднималось раздражение, которое требовало выплеснуться, либо коктейлем из бокала ей в лицо, либо словами наружу. Коктейль Адамова предпочла допить в один последний глоток, а вот слова выдала вслух, не задумываясь, пока Моджеевский все еще что-то объяснял, воодушевившись ее «ага»: - Слушай, а ты вообще молодец, что в тонусе себя держишь! По себе знаю, что два любовника одновременно – такие качели, – она присвистнула, - хрен расслабишься! Да и вкус у тебя ничего.

- В смысле? – оторопела Женя и удивленно воззрилась на определенно воинственно настроенную барышню.

- В прямом. Что этот, что тот – ничего такие экземпляры, - подмигнула Стешка.

«Этот» вытаращил глаза и зачем-то ухватил свою суженую за руку.

- Потрудитесь объяснить! – от его голоса повеяло арктическим холодом, но Стефания внимания не обратила, лишь улыбнулась еще шире и заявила:

- Вообще хорошо устроилась. Один для души, второй для бабок, да?

- Рома! – негромко одернула Моджеевского Женя и снова посмотрела на Стефанию. – Вы явно что-то перепутали.

- Нет, это ты что-то перепутала! – зло выдохнула Адамова. – Слушай, мужик, а ты уверен, что своего ребенка растишь, а?

- Ты что сказала?! – сорвался Роман, подавшись вперед. – Ты соображаешь?!

- А ты? – Стефания снова перекинулась на Женю. – Ты сама хоть в курсе, кто отец?

- Рома, прекрати! Ты же видишь, она не в себе, - сердито сказала Женя, возвращая Романа в исходную позицию, и повернулась к Стефании. – А вы… отдохнули бы, что ли. И не городили бы чепухи.

- Чепухи! – фыркнула Адамова и, склонив головку, коснулась щекой голого плеча. Вышло кокетливо и глупо. И, словно отрезав внешнее от того, что клокотало, сжирая ее изнутри, она сунула Моджеевскому в руки свой бокал и мрачно сообщила: – Да вся моя жизнь – сплошная чепуха... Хорошо повеселиться.

- Да ты уже повеселилась! – гаркнул Роман.

- Рома! – Женька совсем зло дернула его за руку, но по-прежнему пыталась унять Стешу: - Вам, может, такси вызвать?

- Зачем? У меня Панкратов есть. Сейчас я на нем покатаюсь, потом он на мне! – рассмеялась Стефания и медленно побрела в сторону своего шезлонга, где забыла туфли. Возвращаться без туфель – так себе положение. За спиной слышались возня и возмущенный рык Моджеевского: «Ну в кого ты такая, а? Давай еще начни ее защищать!»

А ей почему-то подумалось, что ни разу в жизни ни один человек не попробовал ее защитить. А ведь хотелось. Да, хотелось. Пусть всем видом она показывала иное, пусть всегда и все делала наоборот, вразрез общепринятым нормам и ожиданиям людей вокруг, только бы никто не догадался, как ей плохо. Видимо, она прекрасно справлялась – актриса же. Никто и правда не дотумкал, никто и правда не увидел. Сама виновата.

Под огромным козырьком живой и двигающейся Айя-Напы ей потребовалось некоторое время, чтобы отыскать Олега. Тот тоже уже набрался и, похоже, тянул руки ко всем подряд свободным девицам в ее отсутствие, а она если не протрезвела, то достаточно устала, чтобы перестать делать глупости. Поймала его за ту самую вытянутую руку, дернула за рукав и прокричала, перебивая шум:

- Олеж, поехали домой!

- А? – отозвался Олежа, обратив к ней свой мутный взгляд.

- Домой, говорю, поехали, а? Я соскучилась, - и для достоверности пробежала пальцами по ткани пиджака, потершись носом о его плечо.

В третий раз просить не пришлось. Олег, хоть и пьяный, но соскучившийся – понял все тот же час. Быстро распрощался и с девочками, и с друзьями. И набрал водителя, чтобы ждал их у входа.

Потом он прижимал ее к своему боку, и они шли на выход, а Стефания чувствовала себя такой же несчастной, как два года назад, когда уходила из родного театра и от мужчины, которого беззаветно любила. А может быть, и куда больше. Потому что ей, дуре эдакой, снова вздумалось на те же грабли, только тогда она сама видела и понимала, как умирает чувство, а сейчас… Сейчас слишком поздно любить.

Кому сказать – не поверят. Сапожник – мужчина ее мечты. И ведь не ее одной. Вон, баба Моджеевского тоже себе не отказывает.

Да только по дороге домой шелк ее платья лапали банкирские руки, и она позволяла, пребывая в полной уверенности, что сможет, отбудет повинность, а потом переползет на диван в гостиной и при включенном свете будет наконец спать. Потому что Олег не разрешал оставлять включенным даже тусклый ночник в ее спальне.

Изо всех звуков – шум дороги, негромкая музыка из магнитолы и «папкино» бормотание между поцелуями о том, как он ее хочет.

До «Золотого берега» домчали их с ветерком. Лифт на ее самый верхний этаж – тоже был достаточно быстрым, чтобы Олег не успел дотянуться до Стешиного нижнего белья прямо там, в кабинке, хотя поползновения в этом направлении им предпринимались. А когда она открывала дверь своим ключом, он, втолкнув ее внутрь, в темноту, которой она дико боялась, согнув ее в талии и заставив упереться руками в ближайшую тумбочку, потянулся к подолу платья, по своему обыкновению пристраиваясь сзади.

Вот в эту самую секунду Стефания и поняла: все. Вот теперь окончательно все. Не может.

Не перетерпит.

В этой леденящей темноте, от которой накатывает тошнота, холодеет поясница и становится липким тело, и теперь изо всех звуков – только одышка Олега и шорох его одежды, с которой он возится – она не может.

Стеша дернулась. Он не отпустил, прихватив лапой за шею, а она почувствовала себя какой-то сукой на случке. Щелкнула пряжка ремня.

- Черт, - зашипел Олег, - подожди… я сейчас… я… отлить надо.

Отстранился. Дал воздух. И нетвердой походкой поплелся в сторону санузла. Стефания этого не видела, да и в ушах так отчаянно бахало, что она не слышала его шагов, борясь со всеми своими демонами сразу. Тяжело выдыхала воздух и суматошно, почти панически шарила в поисках выключателя, потому что одних прожекторов, устремленных в небо, ей мало, чтобы хоть немного прийти в себя.

Клац!

Прихожая озарилась причудливым светом софитов под потолком. Она сама моргнула пару раз. И резко, не думая, бросилась в гостиную, где сейф.

Клац!

Паспорт. Права. Документы на квартиру. Случайно перевернула кипу бумаг – не только своих, но и Олега. Он всегда хранил у нее то, что считал особо ценным, и что не хотел, чтобы нашла Лилианна. Все это у ее ног.