- Ну с людьми вообще всякое случается… И среди детей есть смертность! – заметил Костя.

- Детская смертность, по сравнению с позапрошлым веком, снизилась в десятки раз! – снова прищурила глаза Мария. – А у двусердых как всё было через одно место… Так, едрить его, и осталось!.. А ты мне предлагаешь просто… Просто что, Кость? Закрыть глаза? Так я не могу, я проректор отделения «Васильков». Я обязана смотреть! Что мне делать?

На последних словах её голос чуть не сорвался, но Малая умела гнать истерику взашей. И едва не раздавшийся крик, наоборот, превратился в еле слышный шёпот.

Ещё какое-то время оба – и Костя, и Маша – молчали, глядя на Карамыс, беззаботно кативший свои воды у них под ногами.

- Смириться? – наконец, предложил следователь.

- С чем? С тем, что мы просто теряем хороших и талантливых людей? – сдув с лица прядь волос, нахмурила брови Мария. – Как с этим можно мириться-то? Это не выбраковка цыплят! Это, блин, люди! Они жили, строили планы на будущее. Они мечтали, верили… А теперь что?

- Убитые и куколки тоже строили планы. И тоже верили, – хмуро парировал Костя.

- Поэтому ты и стал следователем! Потому что не мог смириться с похищениями, убийствами и созданием куколок из обычных людей! – Мария, кажется, всхлипнула, но это было неточно. – А я не могу мириться с этим… И до Юры не могла, но терпела! А теперь не хочу терпеть! Ясно? Не хочу и не буду! Жизнь положу на то, чтобы найти способ всё исправить!..

Отвернув лицо от Кости, она снова уставилась вниз. Лёгкий летний ветер пускал по водной глади рябь, в которой плясали огни горящих фонарей. С юга доносились раскаты то ли грома, то ли артиллерии, то ли колдовства.

Война была совсем рядом. Почти стояла на пороге. Но жизнь продолжалась. Несмотря на эвакуацию населения, несмотря на близкие боевые действия… Где-то в тёмном небе, ревя двигателем, пролетел боевой самолёт. Военный наверняка: гражданские перестали летать ещё четыре дня назад, и городской аэропорт опустел.

- У парня идеальная структура, – спустя ещё минуту проговорил Костя. – Вчера в городской морг поступил запрос от частной клиники Прозорова. От главного врача…

- Что, Клим хочет себе тело? – Мария скривила губы. – Так скажите ему… Скажите, чтобы на хер шёл со своими хотелками!..

- Он запрос отправил… – не удержавшись от улыбки, всё-таки покачал головой Костя.

- Пускай помнёт его и в туалете у себя оставит, чтоб жопу подтирать! – брови Марии грозно сошлись у переносицы. – Урод моральный... Парень ещё жив, а он уже запросы на его труп шлёт!

- Это, кстати, можно… Отказать… – мягко хмыкнул Костя. – Но, положим, сейчас мы запрос отклоним. А он их всё равно будет присылать каждый день, пока не появится тело.

- Да не появится… – вскинулась было Маша, но мужчина её прервал:

- Появится или нет – это вопрос будущего! Хочешь лишить Клима тела для вскрытия? Тогда первой пришли свой запрос!

- Пришлю… – мрачно выдала Мария. – Обойдётся без мальчишкиного тела, урод…

- Ну вот, ты уже привязалась! – ещё тяжелее вздохнул Костя. – Я же говорил…

- Он такой же наглый и самоуверенный, а ещё такой же сознательный, как Юра, – в ответ Мария чуть виновато улыбнулась, отводя в сторону потеплевший взгляд. – Я не могла не привязаться, Кость. Видел, как он презабавно из себя царскую армию строит?

Выпрямив спину, она стукнула себя ребром ладони по лбу, будто отдавала честь. А потом выпучила глаза, как глубоководная рыба, и низким голосом выдала:

- Так точно! – Мария снова облокотилась на перила, посмеиваясь, но через секунду уже опять нахмурилась. – Я его вытащу, Кость… Время ещё есть.

- Дай Бог, Маш… – кивнул Костя. – Дай Бог…

И, посмотрев на стоящую рядом женщину, еле удержался, чтобы не обнять её. Он был одним из немногих, кто знал, что у Марии Михайловны не один талант, а два…

Второй талант не был связан со способностями двусердых.

Второй талант был педагогический. Малая Мария Михайловна могла быть той ещё стервой по жизни, но за своих учеников она бы легко порвала хоть Рюриковича.

И плевать ей было на последствия. Если уж Малая бралась учить, то «тащила» всех своих учеников, невзирая на их недостатки или отрицательные качества. И даже Костя в глубине души надеялся, что однажды она придумает, как защитить молодняк двусердых.

Но в этом вслух бы никогда не признался: слишком уж сказочно звучало. Хоть и понимал, что большая часть тех двусердых, кто не смог добраться до богатства или высоких постов, с ним согласится.

Почти у всех них были дети. И все они мечтали, чтобы эти дети прожили долгую счастливую жизнь. Вот только не у каждого были деньги на «проращивание чёрного сердца». А значит, сердце у их детей прорастёт само, когда посчитает нужным….

- Поехали, Маш, отвезу тебя домой! – предложил Костя. – Вечер уже, темно...

- Спасибо… Да, поехали, – Мария оторвалась от перил и украдкой вытерла размазавшуюся тушь белым рукавом рубашки.

А Костя благоразумно сделал вид, что не заметил. Они сели в машину, двигатель снова ожил, и чёрный автомобиль покатил к району, где традиционно жили двусердые.

Из дневника мальчика Феди, написанного на неизвестном языке

В своей жизни Андрей так часто испытывал боль, что относился к ней философски: если болит, значит, жив ещё. И в этом вопросе Федя с Андреем к моим семнадцати годам целиком и полностью сошлись.

Дело в том, что у меня плохо с двумя вещами: деньгами и зубами. Мама говорит, что в этом я весь в отца. Как бы то ни было, зубы маленькому Феде приходилось лечить часто. А затем эту эстафетную палочку подхватил я.

На прошлой неделе я вообще четыре ночи спать не мог: заболел коренной зуб. А потом всё-таки дошёл до местного зубного лекаря. И вот пожалуйста! Два зуба пришлось депульпировать! А обычная дешёвая анестезия тут, надо сказать, в разы хуже, чем в мире Андрея. Есть, конечно, хорошая из «теньки»… Но на неё пока денег нет.

И что мне остаётся? Только терпеть. Потому что если болит – значит, жить буду. И, значит, есть, что лечить.

Смотритель общежития был в хорошем расположении духа. Что удивительно. В предыдущие наши встречи этот куркуль изъяснялся исключительно жестами и короткими фразами. А тут прям запел соловьём… Возможно, этому способствовала пустая бутылка из-под бражки, притулившаяся в его комнате? Или просто вечер выдался хорошим? Неважно! Главное, что я всё разузнал.

На территории училища была не просто лавка, а прямо-таки маленькие торговые ряды. Располагались они в учебном корпусе, в противоположной стороне от библиотеки. И обычно работали до позднего вечера, продавая учащимся «Василька» всё необходимое. За исключением, конечно, алкоголя, но симбиоз торговцев и студиозусов наверняка умудрялся обходить и этот запрет.

Конечно, школярам не возбранялось покидать территорию училища во время учебного года. И всё-таки подобное поведение не одобрялось – если, конечно, снаружи тебя не ждали какие-то очень важные дела. Ну а летом на территории училища почти никого не было. Вот и в этот раз я увидел на ужине лишь пару девушек из учащихся. Все остальные явно были местными сотрудниками.

Между делом, я даже задумался: какие же суммы выделяются на «Васильки», если здесь на сорок пять учеников содержат такую прорву обслуги? Бухгалтера, сотрудники кадров, учителя, в конце концов… А плата за землю? Это сколько же готовы платить богатые родители, чтобы их дети учились в таком месте? А, ну хотя да: примерную стоимость размером «выше крыши» я помнил…

В свою комнату я вернулся сытый и с покупками. В торговых рядах удалось набрать и еды, и чая, и конфет. Конфеты любил Федя – чуть ли не до поросячьего визга. Андрей к сладостям относился индифферентно. Предпочитал солёное печенье. Вот и приходилось чередовать одну белую смерть с другой, чтобы обоих поганцев порадовать...

Я давно привык жить между двумя личностями, угождая по чуть-чуть то одной, то другой. С того момента, когда я ощутил себя собой – чётко понял, что не стану ни Андреем, ни тем исходным Федей, который был до шести лет. Я буду кем-то другим. Но две исходных личности никуда не делись: они были частью меня. И периодически подавали признаки жизни, толкая на несвойственные именно мне поступки.