У девушек работы тоже заметно прибавилось, это говорило о том, что количество штыковых атак заметно возросло.

Инвалидам даже пришлось предварительно обмывать пациентов от гари, крови и грязи. Небольшой инцидент подсказал нам, что атаки идут с переменным успехом. Так, окатив очередного раненого водой из реки, что бы смыть хотя-бы общую грязь, подчинённый Гаврила Федосеевича обнаружил на лежащем в беспамятстве человеке французский мундир. Рана была не тяжёлая, так что её наскоро обработали и связав ему руки и ноги, усадили недалеко, что бы не мешал, но и на глазах был.

Наконец появился Павел. Раненого Багратиона сопровождал Яков Иванович Говоров. Он был старшим врачом Литовского полка, который почти полностью полёг на Бородинском поле. Господин Говоров всё это время пытался уговорить Петра Ивановича заняться ногой, но тот не соглашался. Ну, а «провидец» просто принёс его ко мне, растянув чей-то старый плащ между двух жердин.

Пуля попала в левую голень князя, ниже колена, и раздробила кость. Не став даже слушать его возмущения, молча усыпила генерала. Яков Иванович с ужасом наблюдал, как я очистила рану, удалила осколки костей и промыла, затем обработала хлебным вином, зашила и зафиксировала ногу в гипсе.

Оставив высокопоставленного пациента заботам Якова Ивановича, сама поспешила к жениху, узнать, получилось ли что-то Михаилом.

— Всё хорошо, ma chère, — ответил он, прижимая меня к себе, — как только Багратиона ранили, уговорил его отправится в ставку с этой новостью. Думаю, Кутузов удержит его при себе, а не пошлёт в самое пекло. Флеши уже пали. Да и убитых слишком много. Даже генералов… Тучков, Буксгевден, Кутасов, Горчаков.

Ничего не ответив ему, просто стояла уткнувшись лицом в его грудь. Небольшой отдых, так мне необходимый. А потом опять нужно будет возвращаться к пропитанному кровью столу, который сейчас старательно очищал Ефимка, помогая членам инвалидной команды.

— Кстати, mon amour (*любовь моя), ты же читала романы Дюма?

— Ну да, — ответила, не понимая к чему задан вопрос.

— Понимаешь, вскоре после ранения Петра Ивановича, флеши, были взяты. Солдаты считали, что Багратион убит и потеряли дух. Они ведь очень его любили, да и вообще считали заговорённым и бессмертным. А тут такое. Короче… пока я пробирался к генералу и пытался его вывезти, французы быстро выбили наших. Хоть и с трудом. И тут же затащили туда свою артиллерию и одновременно с этой позиции, и с правого фланга стали бить по батарее Раевского и по отходившим от них, нашим солдатам. Когда выносил генерала, увидел, что Барклай (как понимаю, явно искавший смерти в бою, после предыдущих провалов) поехал вперед, к месту, где гуще всего был огонь, и остановился там. «Он удивить меня хочет!» — крикнул тут Милорадович солдатам, перегнал Михаила Богдановича и поехал ещё дальше, по направлению к французским батареям. Остановился именно там, где скрещивался французский огонь слева (от взятых уже французами Багратионовых флешей) с огнем справа (от других французских позиций), слез с лошади и, сев на землю, объявил, что здесь он желает завтракать.

Павел рассмеялся и продолжил:

— Не это ли навеяло Дюма, его знаменитый «завтрак под пулями»[52]?

Мы недолго посмеялись, но как бы ни было мне хорошо и удобно в объятьях жениха, нужно было возвращаться к работе.

Сейчас на моём столе лежал какой-то офицер. Звание распознать не удалось, эполеты были заляпаны кровью и грязью, но проблема была даже не в этом. У него отсутствовала часть черепной кости, и я видела розоватый мозг. Благо кровь больше не шла.

Выслушав просьбу «сделать всё, что возможно», решила повторить то, о чём как-то читала в одном из журналов у дяди Георгия. Для этого мне понадобилась содействие Павла, который выслушав мою идею, достал свою небольшую серебряную фляжку, раскалил её и при помощи больших ножниц отрезал круглый кусок. Со всей предосторожностью, промыла рану и наложив поверх остывшую в хлебном вине серебряную плашку, примотав её к голове. Потом нужно будет что-то придумать, а пока, это предохранит рану от возможных повреждений и загрязнений.

Всё это происходило на фоне не перестающих грохотать разрывов. На севере виднелось зарево от горящей деревни Бородино, чуть западнее стелилось чёрное облако, поднятое взрывами, а дальше, всё заливалось клонившимся к заходу солнцем.

К вечеру начал накрапывать мелкий дождик. Подвод уже не хватало, так что татары ловили лошадей и соорудив из ветвей, что-то типа салазок, укладывали раненых на них, поручая вожжи самому «здоровому», кто мог бы управлять подобным транспортом.

Появились раненые с сильными ожогами, раскалённые пушки просто трескались, убивая или калеча обслугу. Ведь артиллерийская дуэль продолжалась весь день. Погибших от взрыва пороховых ящиков можно было только собирать по кускам.

К заходу солнца с французской стороны скомандовали отступление. По всему периметру от Татариново до Псарёва зажгли костры, к которым в темноте могли выходить оставшиеся в живых. К нашему лагерю подъехал Кутузов со свитой, которых тут же принялась кормить сердобольная Степанида.

К светлейшему стали являться адъютанты, один за другим, докладывая о потерях. Как оказалось, шестой, седьмой и восьмой корпуса были полностью уничтожены.

Среди раненых увидела Дурову, её контузило ядром в ногу. Принесённая двумя ординарцами, та просила Кутузова не отправлять её на лечение, а оставить хотя бы ординарцем при себе. Просьбу светлейший удовлетворил.

Неожиданное вышедший к нашему костру пожилой мужчина заливался плачем и кричал. Когда его удалось успокоить, оказалось, что это денщик. Его барчук, остался где-то на поле, и он никак не может его найти. Этот раненый и измазанный кровью и грязью человек слёзно на коленях просил нас помочь ему в поисках и никак не хотел принимать лечение, пока не найдут его подопечного.

Павел недолго переговорил с татарами и те, забрав мужчину ушли на поиски. Что они могли найти в темноте, я не знала.

Выжившие потихонечку собирались к нашим кострам. Желая хоть как-то поддержать такое количество людей, жених предложил сварить жиденький супчик. Туда отправилось немного сушеного мяса, картофельная мука и ещё какие-то добавки, что забрасывал в котлы «провидец» из седельных сумок.

Не евшие весь день люди с удовольствием принюхивались к начавшим разноситься ароматам. Как только котлы опорожнялись, начинали варить новые.

Время от времени появлялись татары, принося раненых, но явно это был не тот, кого они искали, так как мужчина с ними не возвращался. В конце концов они принесли обессилившего денщика, который божился по утру опять идти искать своего барчука.

Ночью лагерь почти не спал, но меня с девушками Павел отправил отдыхать в дормез.

Почти с рассветом, рядом раздался крик, на который я выскочила. Оказалось, что пропажа нашлась и искомый барин сам явился в лагерь, проведя, по его словам, всю ночь в окружении мертвецов.

27 августа 1812 года

Всё лето, я только и делаю, что куда-то еду. И вот… мы опять двигались, теперь в сторону Можайска по московской дороге. Проплывающие мимо красоты больше не вызывали интереса и восхищения. Ни у кого. Люди очень устали, потому брели медленно. Особенно слабые придерживались за подводы, других вели соратники. И хотя подсчитанные цифры потерь были ужасающи, все бурно между собой обсуждали предстоящую битву за Москву, к которой мы и направлялись. Странно, но никто не чувствовал себя проигравшими. Наоборот. Осознание того, что выстояли, а неприятель первым вечером сыграл отход, наполняло всех какой-то невиданной гордостью.

Сдавать первопрестольную никто даже не и помышлял. Особенным патриотизмом отличался барон Беннигсен[53]. Леонтий Леонтьевич был насильно навязан Кутузову лично Александром. С начала войны подобным «подарком» был «осчастливлен» ещё Барклай, не знавший, куда деться от это немца, но всё-таки смогший его спровадить из армии. Ну а затем, барон явился в Царёво-Займище и предъявил светлейшему бумагу о назначении себя начальником Главного штаба армии.