Денис Васильевич смеялся, кажется какой-то услышанной за дверью шутке и непринуждённо представил мужчину. Этим парадоксальным человеком оказался Александр Самойлович Фигнер[69]. Партизан, кажется даже более знаменитый, чем обнимающий его за плечи Давыдов.

Как оказалось, Александр Самойлович приехал ко мне. У него было несколько раненых, которыми уже занимались мои подопечные. А также имелось письмо, где Виллие доводил до меня, что вокруг Москвы рассредоточились партизанские отряды, которые должны будут знать моё точное месторасположение.

Главнокомандующий настолько впечатлился успехами Давыдова, что решил увеличить их многократно, создав множество подобных групп и распределив под них территории влияния.

Полковник князь Вадбольский был откомандирован действовать в окрестностях Можайска, поручик Фонвизин — на Боровской дороге, капитан Сеславин — между Боровском и Москвой, капитан Фигнер — в окрестностях самой Москвы, полковник князь Кудашев на Серпуховской дороге, полковник Ефремов — на Рязанской. Все эти отряды заняли пространство к югу от Москвы, между Вязьмой и Бронницами и находились в соприкосновении с такими же летучими отрядами, действовавшими с севера и опиравшимися на отряд генерала Винцингероде, стоявший под Клином. Вправо от Волоколамска действовал отряд полковника Бенкендорфа, у Рузы — майора Пренделя и уже в окрестностях Можайска, соприкасаясь с Давыдовым, развлекались казаки подполковника Чернозубова. Влево от Клина — на Дмитровскую и Ярославскую дороги — были отправлены казачьи отряды Победнова, а к Воскресенску был послан майор Фиглев.

Под мою ответственность отводилась только южная группа, что конечно облегчало работу. Для северной части был создан такой-же подвижной госпиталь с основным пунктом во Ржеве.

Пока я читала письмо, господин Фигнер рассказывал об оставлении Москвы, а также об страшном пожаре, уничтожившем почти две трети первопрестольной. Особенно его расстроило то, что в этом огне не погиб Бонапарт, которому удалось спастись в последний момент[70].

— Ничего, — заявил он яростно, — проникнуть в город не проблема, нужно попробовать помочь свершиться «божьей каре».

В этот момент, расщедрившийся хозяин приказал принести трубки и табаку, которые были с радостью приняты мужчинами. Получив разрешения хозяйки курить в нашем присутствии, ибо нам был интересен разговор, все продолжили, совмещая рассказы с набиванием трубок.

— Вон кара их уже настигает, — улыбаясь сказал Давыдов, — в фуражисты идти у них уже никто не хочет. Я вот недавно столько пленных взял… как душа держится? Говорили, что мёрзлую картошку из земли капали, да сырой ели. Как и не убранные овёс, да рожь жевали.

— Мы как раз повстречали поручика Бекетова, когда тот конвоировал французов в Калугу. — решила я поучаствовать в разговоре.

— Так точно, но более мы сами так далеко не возим. Слишком много сил и времени отнимает, — вздохнул Денис Васильевич, — вот в Юхнов их доставляем, а уж оттуда калужские ополченцы и забирают.

— А вы куда своих отправляете? — спросила я обернувшись к Фигнеру.

Тот долго смотрел на меня крутя в руках трубку, но всё-таки ответил.

— В самом начале, как взял я под руку свой малый отряд, множество людей Наполеона от усталости ли, либо от голода с удовольствием сдавались нам, радостно поднимая руки. Но быстро затруднился я их количеством, и потому послал рапорт к Алексею Петровичу Ермолову[71], ибо не знал, как поступать. Содержать пленных не было ни средств, ни возможности. — Александр Самойлович сильно затянулся, выпустил дым и продолжил, — Ермолов ответил маленькой лаконичной запиской: «Вступившим с оружием на русскую землю — смерть». На это я обратно прислал рапорт такого-же лаконичного содержания: «Отныне Ваше Превосходительство не буду более беспокоить Вас пленными», — он опять затянулся и закончил, — с того времени более этот вопрос меня не тревожит.

29 сентября 1812 года

Как-то так получилось, что в имении Бахтеяровых мы задержались. Ольга уже потихонечку вставала, но была пока слаба и за общий стол не спускалась. О её состоянии волновались даже инвалиды, о чём от их лица постоянно интересовался Гаврила Федосеевич. Сама же Агафья Васильевна только радовалась такому количеству гостей, «всё им старикам не одним куковать»… особенно когда прибыла телега с продуктами.

Один из небольших тёплых сараев пришлось оборудовать под госпиталь. В людской просто не было достаточно места. Ну, да нашей инвалидной команде не впервой, так что вскорости всё было готово. Туда даже умудрились поставить пару железных печек, посему холод ни пациентам, ни девушкам, что ими занимались, не грозил.

Из разных «летучих» отрядов к нам подвозили увечных. Раненые сильно и не очень, но даже окровавленные, если они могли, то привозили небольшие букетики для моих подопечных. С одной стороны это веселило, а с другой…

Уже несколько раз навещавший нас Фигнер и негодовал по столь долгому отсутствию Павла. Он призвал нас быть осторожнее, а как минимум, лучше сменить место на какое-нибудь вглубь империи. Главное, подальше отсюда.

В отличие от остальных, этот партизан цветов не привозил. Лишь только раненых. Стихов не читал, больше рассказывая о происходящем в Москве и окрестностях.

Бонапарт разрешил солдатам грабить то, что ещё осталось не сожжено и что не успели вывезти москвичи, в массе своей покинувшие[72] город вместе с русской армией. Французы же отличились вызывающим пренебрежением к нашим ценностям. Маршал Даву устроил свою спальню в алтаре Архангельского храма. Успенский собор Кремля захватчики определили под конюшню, а в Архангельском организовали армейскую кухню. Ну а старейший в Москве, Свято-Данилов монастырь оборудовали под бойню скота.

Услышанное, до глубины души возмушало не только хозяев имения. Даже их дворовые желали отомстить за поруганные святыни.

А вот то, что делал этот отчаянный человек, не укладывалось ни в какие рамки. Он вливался в любую компанию солдат армии Наполеона. Александр Самойлович с лёгкостью представлялся вест-фальцем, баварцем, саксонцем или даже лотарингцем. Без труда он разгуливал промеж врага, слушал их разговоры, входил в доверие к офицерам, вызывал на откровения, а потом лишал жизни. Меняющий личины как перчатки и ощущающий опасность как родную стихию, Фигнер нашёл таких-же отчаянных головорезов, себе под стать. Они буквально очистили окрестности первопрестольной от мародёров и французских солдат. Сейчас это были самые спокойные для обывателей места. Даже простых разбойников было не встретить. Как он рассказал, последний раз его отряд подорвал шесть орудий и восемнадцать зарядных ящиков к ним.

С одной стороны, я им восхищалась. Бесстрашный, казалось, смеющийся опасностям в лицо защитник отечества! Но с другой… его хладнокровное спокойствие при уничтожении свидетелей своих действий… показательное безразличие при ликвидации пленных… всё это вызывало оторопь и неприятие. Это просто даже не по-христиански.

Ну а я… не могла оставить действующие в округе партизанские группы вообще без врачебной помощи. Никак не могла. Лишь обещалась этому жестокому человеку уехать из имения, как только вернётся жених. Судя по присланной им недавно записке, Павел должен вскоре быть. «Провидцу» и самому не нравилось, что госпиталь так надолго застрял на одном месте.

Мы же с Марфой, в сопровождении татар и телеги несколько раз выезжали к какому-либо отряду, в случае, когда привезти раненного не было никакой возможности. Оперировать приходилось на месте и уж потом вывозить в имение.

Вот и сейчас получила записку с деревенским мальчишкой, прискакавшем без седла на взмыленной лошади, которую придётся оставить у нас. Обратную дорогу животина просто не выдержит. Пацанёнку придётся съездить с нами в оба конца, дав лошади отдых.