И вот, на следующий день, сидя верхом на Ветре, понимаю, что вновь начинается кочевая жизнь.

Недалеко от деревеньки Кудиново, повстречали странный караван. Не поверила бы, если бы не видела собственными глазами. Трое молодых женщин, одетых в порты и сидящих на лошадях по-мужски, держали в руках ружья. В подводе, на козлах которой тоже сидела девушка, лежали несколько раненых французов, остальные пленные шли рядом, придерживаясь за телегу.

Поравнявшись с нашей группой, барышни представились. Они оказались из Боровска. Организовав свой отряд, «амазонки» разгромили небольшую команду французов, взяв оставшихся в плен.

Хотя… тут же пришли на ум лубки со старостихой Василисой Кожиной[85], которая чуть ли не косой рубила неприятеля.

Узнав, что мы развозной госпиталь, просили осмотреть своих пленных и оказать им возможную помощь. Было приятно наблюдать уже их удивление, когда они увидели, что все медики женского пола. Как же они были расстроены, что обучиться сейчас этому негде, а все девочки — мои персональные ученицы. Двое из Боровских хотели присоединиться, но должны были доставить пленных в Калугу. Предложила желающим найти нас позже при действующей армии.

Из-за этой встречи, прибыли на место уже на следующее утро. Пришлось переночевать в пути.

Главная ставка встретила нас шумом. Мы опоздали к знаменитому Тарутинскому бою[86]. Хотя, я так и не понимала, почему в истории его называли именно так. Ведь сам бой происходил намного севернее.

Беннигсен носился по лагерю от одного высокопоставленного человека к другому, старался собрать группу сподвижников. Но достаточной власти почти не у кого уже не было. Леонтий Леонтьевич был вне себя от ярости, что ему не дали поддержку в прошедшем бое, а сейчас, в штабе, у него осталось лишь номинальное звание «начальника». Ведь его назначали высочайшим повелением и снять его самолично Кутузов не мог. Но вот лишить власти… Светлейший просто назначил Коновницына[87] дежурным генералом штаба русской армии. И с этого момента Пётр Петрович стал правой рукой Михаила Илларионовича. Именно через него проходила вся переписка главнокомандующего с подчинёнными ему военачальниками. Квартирмейстером стал генерал Толь, а начальником секретной части — полковник Эйхен. Кутузов сделал так, что без подписи этих троих нельзя было сдвинуть ни единого человека из армии в какую-либо сторону.

Это не Барклай, против которого так успешно интриговал Беннигсен в начале войны. Тот не мог он сравниться с Кутузовым ни в авторитете, ни в популярности. Светлейший и вовсе не думал оправдываться в своем решении в день Тарутина. У главнокомандующего была своя твёрдая мысль, и ни с чем, кроме неё, он уже не считался. И хотя Леонтий Леонтьевич кричал на весь лагерь о трусости Кутузова, заручиться хоть чьей-то поддержкой так и не смог.

Беннигсен был известен очень многим как бессовестнейший взяточник. В своё время, в качестве главнокомандующего он брал огромные откупные с поставщиков, покровительствовал интендантским ворам и погубил русскую армию страшным поражением под Фридландом[88]. Ходили слухи, что при нём солдаты в полном смысле слова голодали до смерти, а он, не имея раньше никакого состояния, стал богатейшим человеком, именно обобрав российскую армию. При подобной репутации не ему было тягаться с Кутузовым.

Сама деревня Тарутино кипела жизнью. Особенно повеселила изба, на всю наружную стену которой было написано мелом «Секретная квартирмейстерская канцелярiя». Здесь нас встретил Фигнер. Который просто «украл» у меня жениха. А сам дал провожатого, который провёл к избе, выделенной нам для стоянки.

В дом женщины заселяться не стали. В ней не было ни столов, ни стульев, ни какой другой мебели. Просто, почти по пояс она была завалена соломой, и нашим сопровождающим предстояло спать там вповалку. Как бы ни нахватались всякого.

Вернувшийся Павел был уже не весел. Вся его группа сбиралась отбыть. По информации, полученной Фигнером, перед уходом Наполеон решил напоследок взорвать Кремль. Генерал Мортье хватал на улицах выживших горожан и, используя их как рабочую силу, заставлял рыть подкопы.

А именно на завтра был назначен «выход» армии из Москвы. Почти стотысячное войско, не считая гарнизона Мортье, начнёт движение. Но уже несколько дней наполненные доверху возы награбленного добра подготовлены к вывозу из города.

В семь утра начнётся движение армии. Иностранцы же с женами и детьми, оставшиеся при вступлении французов и теперь уходившие, опасаясь мести со стороны русских, пешком или на экипажах постепенно ещё ночью покидали первопрестольную и двигались в сторону Калуги. Тысячи людей растянувшиеся длинной вереницей.

Количество заложенной взрывчатки было огромно, но партизаны надеялись очистить Кремль от мин хотя бы частично. Естественно, незаметно разминировать ночью то, что минировали почти три дня, было невозможно. Ведь зачем-то же за пару дней до этого французы сожгли Симонов монастырь.

Уже выйдя из города Мортье, должен был дать выстрелом из пушки знак к действию. И его ждало большое разочарование. Взрывов было намного меньше, чем запланировали французы. Немного пострадала часть Арсенала, несколько башен, а также пристройки к колокольне Ивана Великого. Частично были повреждены здание Сената и стены Кремля.

Остальные запалы удалось обезвредить вовремя. Хотя, думаю тут ещё помог проливной дождь, начавшийся ночью. Он наверняка подмочил порох и фитили.

Правда, не обошлось без потерь. Для поджога были оставлены небольшие вооружённые отряды. Не знаю, сколько человек погибло в группе Фигнера, но команда «провидца» не досчиталась троих. Да и мои татары потеряли одного из своих.

Наполеон, бесславно покинул Москву, а партизаны так и не успели обнаружить нужный им обоз. Оставленные следить за ним люди были убиты.

11 октября 1812 года

По сравнению с августом месяцем, сейчас снабжение русской армии изменилось в лучшую сторону. Хлеб, мясо, фураж для лошадей. И это несмотря на то, что почти весь штаб был настроен против главнокомандующего. А некоторые, по словам Павла, так и вовсе вели «подрывную» деятельность. Но было приятно осознавать, что это именно мы приложили руку к этим улучшениям.

Светлейший ещё после Бородино заметил, что наш госпиталь питается не в пример обильнее, нежели вся остальная армия. Многие не брезговали приходить к нам столоваться, включая даже Виллие. Узнав от Багратиона, кто именно помог ему тогда с провизией, главнокомандующий и вызвал моего жениха, обратившись с вопросом наладить связи с доверенными купцами, что смогут без обмана доставлять всё необходимое армии. Даже неожиданно пригодились связи Соломона Яковлевича, чьи знакомые привозили провизию аж из-под Чернигова.

Настроения же в самой армии были во многом полярные. Одни были готовы подтолкнуть французов в сторону границы, стремясь сохранить как можно больше своих солдат. Другие же мечтали пленить узурпатора, уничтожить его армию, и не важно, какие жертвы при этом придётся принести русским войскам. Думаю, даже не нужно уточнять, кто к какому блоку относился.

Кутузов был на редкость спокоен и уверен, что неприятель будет идти через Смоленск. Почему? Я тоже задавалась этим вопросом. Меня просветил приезжавший Сеславин.

На Минско-Виленской дороге у Наполеона уже были подготовленные гарнизоны. Где плохо ли, хорошо ли потихонечку копились продовольственные запасы. Имелись люди и оружие. А что было на юге? Как организовать быстрый проход стотысячной армии, если, отходя, сумасшедшие русские опять будут сжигать города и наверняка сражаться за каждый важный кусочек территории. Как бы ни были «богаты» и «нетронуты» эти земли на данном направлении, всё равно, самое главное при отступлении — планирование. А кто бы на новом месте предоставил продовольствие и фураж, и где его искать в преддверии уж слишком быстро приближающейся зимы? Как кормить столь компактно двигающееся огромное войско и гигантский «табор» сопровождающих? То, что есть у них с собой, надолго не хватит. Печальный опыт быстрого летнего наступления должен был отвратить его от мысли о юге.