— Как кто-то меня зовёт.

— Виктор Иванович? — встрепенулся «провидец».

— Нет, не папа́, голос совершенно не знаком.

Через какое-то время, успокоившись, мы шагом двинулись вперёд. Держась за руки.

В нашем лагере первый, кого я встретила, оказался Непоседа. Ветер уже спокойно реагировал на его прыжки с разбегу прямо на круп. Вначале же часто резко шарахался. Усатый, положив лапы на плечо, уткнулся в ухо и стал тарахтеть иногда подмявкивая, явно на что-то жалуясь.

— Не слушайте его, барышня, — заявил появившийся с боку Ефимка, — сытый он! Вместе со мной ест. Только таскает еду куда-то, скотина этакая!

— И много уносит? — поинтересовался Павел.

— Ночью шмат сала уволок. И ведь не ест его.

— А почему думаешь, что «хвостатый» виноват, раз сала не ел никогда?

— Да у него весь бок в нём изгваздан, явно тащил куда-то!

— Хм… а ты помнишь малец, как он тебя в Могилёве кормил?

Все резко задумались. Непоседа кого-то кормит втихаря. Но кого?

— Друг мой, — жених взял кота и посмотрел ему в глаза, — отведи нас к тому, кому еду таскаешь. Не обижу.

Усатый немного повисел в руках у «провидца» смешно подрыгав хвостом, потом стал изворачиваться, и его отпустили. Подумав минуту, кот деловито поспешил к лесу.

Чтобы не спугнуть, все спешились и, образовав большой полукруг, тихо ступая направились за ним. Углубившись немного в чащу, полосатый юркнул под еловую ветвь. Снежные шапки на лапах дерева даже не шелохнулись. Вылезать же из-под ветвей, никто явно не собирался.

— Ефимка, — обратился к сопровождающему нас мальчонке Павел, — аккуратно посмотри, что там.

На всякий случай он поднял пистолет.

— Павел Матвеевич, — прокричал откуда-то снизу Ефимка, — тут парнишка, раненый.

Несколько человек пришли на помощь и с трудом вытащили почти окоченевшее тело. На вид найдёнышу было лет четырнадцать. Худенький, одетый во французский мундир и овчинный кожух[101] он прижимал к себе руку, явно поломанную. Мальчик трясся от страха, а в глазах плескался ужас.

— Calmez-vous, nous ne vous ferons pas de mal, (Успокойся, мы не причиним тебе вреда) — заговорила я как можно ласковей.

Услышав голос и переведя взгляд на меня, парнишка, наконец, перестал вырываться.

— Кто они, мадмуазель? — прохрипел он по-французски. Лопнувшие от холода губы плохо слушались.

— Не волнуйся, я врач, а это мои люди. Твою руку нужно осмотреть. Но сначала мы тебя отмоем и накормим.

— Я не голоден, мадмуазель, этот умный зверь иногда приносил мне еды.

— Знаю, — улыбнулась в ответ, погладив Непоседу, уже забравшегося мне на руки. — Хорошо, что он привёл нас сюда, а то бы ты мог замёрзнуть.

Павел не разрешил мне приближаться к мальчику, боясь наличия у него тифа. Но слава Господу, поверхностный осмотр показал, что он был всего лишь немного обморожен. Из плохого… наличествовал перелом руки и… вши.

Инвалиды помогли вымыть его, предварительно полностью обрив. Естественно, одежду пришлось сжечь, а тулуп долго вымораживали и выкуривали.

Перелом уже частично сросся, потому необходимо было его заново ломать. Хорошо, что у меня оставалось немного эфира. Не знаю, как бы мальчик пережил операцию без него.

Как славно, что мы его нашли. В руке застряло несколько осколков, вокруг которых уже образовывался гной. Даже удивительно, что у него не было жара.

Пришедший в себя мальчик долго рассказывал об ужасах, творившихся сейчас в стане врага. Голод, холод, людям обещали полные склады еды в Смоленске, так что они рвались туда из последних сил. Лошадей почти уже не осталось. Только личная гвардия Наполеона сохранила порядок и железную дисциплину.

— Как же ты оказался один в лесу? — спросила его Ольга.

— Я там спрятался от солдат своей роты. Последние дни не было вообще никакой пищи, и они собирались меня съесть.

18 ноября 1812 года

Погода лютовала. И хотя нам тоже сильно доставалось, поддерживала вера в то, что сильнее от этого страдал всё-таки француз. Некоторое время назад немного потеплело, и подтаявший снег превратился в непролазную грязь. Потом опять резко похолодало, сковав льдом уже образовавшееся месиво, что стало причиной ухудшения снабжения. Конечно, с ужасом творившемся у врага, не сравнится. Впрочем, и наши войска стали рачительнее относиться к еде.

Доходило до курьёзов. Французские солдаты, побросав оружие, выходили вечерами на огни наших костров, сдаваясь в плен и умоляя дать еды. Объяснялось всё просто…

Неприятель, добравшийся наконец до Смоленска, принялся громить склады. Нет, если бы сохранялась дисциплина, которой славилась в своё время Grande Armée (*Великая Армия), то возможно всё сложилось бы по-другому. И при урезанном рационе пропитания всем хватило бы недели на две. Но вступившая первой в город личная гвардия Наполеона, забрала довольствие в двойном размере, не задумываясь о том, что остальным может просто банально не хватить. Озлобленные завистью другие части, в диком рвении врывались на склады и растаскивали оставшееся. Никакие угрозы начальства не помогли. Вечером, человеку с хлебом было опасно ходить по улицам города. Устроенные показательные расстрелы нисколько не изменили ситуацию. Трудно испугать смертью тех, кто ежедневно рисковал умереть от голода, холода и усталости.

Только суровому маршалу Даву удавалось сохранить в подчинении своих солдат. Остальные же почти утратили контроль над бойцами.

Отогреться в городе отступающие войска также не смогли. В разрушенных домах это было сделать проблематично. Люди на улицах жгли кареты и телеги, пытаясь получить хоть какое-то тепло. Всё больше народу просто замерзало на улице.

Количество предпочитающих сдаться увеличилось, когда стало известно, что даже во Франции сомневаются в возвращении своего императора. Пришли известия о заговоре генерала Молэ. Фантастическая история в духе графа Монте-Кристо подорвала и так сильно упавшее всеобщее мнение о Наполеоне.

Клод-Франсуа Молэ — известный революционный генерал, ярый республиканец, в своё время открыто выступал против создания империи. И потерял из-за этого всё. В 1808 году был даже арестован и помещён в лечебницу для душевнобольных. Здесь и начинается невероятное. В той же самой больнице содержался некий аббат Лафон, протестовавший против заключения под домашний арест папы Пия VII[102], за что и был «упрятан». Впоследствии историки предполагали, что аббат был связан с роялистским подпольем. Иначе, каким образом к ним примкнули остальные сообщники? Как удалось с теми связаться? А им виртуозно подделали документы, достали оружие и мундиры.

Итак, в ночь с 24 на 25 октября Лафон и Молэ без труда выбрались из лечебницы, соединившись со своими соратниками. Но по дороге к месту встречи, аббат весьма «удачно» подвернул ногу, а потому не смог принять участия в реализации задуманного. Резонно подозревая, что «свои» никак подобного не поймут, он, скорее всего, решил уйти в тень. Но Клод-Франсуа, не теряясь «произвёл» одного из сообщников, бакалавра права Александра Бутро в комиссары полиции, а другого, Жана Рато — гвардейского капрала, в свои адъютанты. Втроём они направились в казармы Национальной гвардии[103] и предъявили бумаги командиру, полковнику Сулье, о том, что император Наполеон погиб в России, и по такому случаю чрезвычайное заседание Сената провозгласило республику, назначив временное правительство.

«Участниками кабинета» назывались многие авторитетные люди. Сам Молэ фигурировал в документах под именем «генерала Лямотта» и «назначался» военным комендантом Парижа. Сулье же «производили» в бригадные генералы. Шокированный «генерал» дал «Лямотту» гвардейцев, и тот с их помощью освободил ещё несколько человек, на поддержку которых весьма рассчитывал. Все — республиканцы, весьма радикальных взглядов, которые тут же, на месте, получили «высокие посты». Хотя, так и осталось неизвестным, были ли освобождённые узники в курсе намерений Молэ, или же оказались ошарашены сюрпризом.