Вчерашнее бдение тоже не принесло успеха. Только явные посыльные время от времени приезжали и уезжали из имения. Да и у задних сеней постоянно находились какие-то люди.

Зато сегодняшнее утро было довольно активным. В открытых санях привезли беременную бабу, которая периодически кричала. Ему даже удалось увидеть вражину, но ненадолго. Да и прицелиться не выходило. Кто-то постоянно её закрывал.

Он сидел и ждал, и как оказалось, не напрасно…

Наконец открылась дверь, и появилась она. Сначала сердце глухо ухнуло. Показалось, что он увидел лицо любимой. Но нет. Своеобразный «лекарский» туалет из простенькой блузы и юбки, а также подвязанный фартук с кровавыми разводами и белый рушник о который она вытирала мокрые руки указывал на другого человека.

Девушка стояла, опустив руки и подняв лицо к небу. Разгорячённая работой, она явно не ощущала холода.

Мужчина уже давно достал штуцер и прицелился. Дистанция была спорной, но он мнил себя отличным стрелком. Какое-то щемящее чувство в груди не давало ему выстрелить. Скорее всего её лик, так напоминающий любимую, неправедно у него отнятую.

И только когда девушка отвернулась, собравшись вернуться в дом, он решился.

Оглушительный звук разорвал морозную тишину и на хрупкой спине стал медленно расцветать яркий кровавый цветок.

10 января 1813 года

Я стояла на утренней службе в церкви рядом с «бабушкой». Несколько дней назад, на Богоявление[104] меня «приняли» в православие. Увы, таинство происходило не в церкви отца Феофана, как планировалось. И даже не в Могилёве. Его пришлось срочно организовывать в Петербурге…

После очень тяжёлых для меня похорон Марии, которую неожиданно для всех застрелил господин Гловня, я так и не решалась сообщить о случившемся Екатерине Петровне. Срочно вызванный в имение Павел предложил самим съездить на Рождество в Тверь, а не сочинять «бабушке» послание. Правильных слов всё равно не найдём, а так хоть сможем поддержать её своим присутствием. Жених надеялся, что, будучи рядом, мы обретём с ней в друг друге утешение.

Милой «тётушке» так хотелось походить на меня не только внешне. Она совершенно безосновательно беспокоилась, что «её партизан» быстро охладеет к ней. После отъезда подполковника с преследующей неприятеля армией, Мария неоднократно заводила со мной разговоры об изучении медицины.

В госпитале было много и организационной работы, посему, уделять достаточно времени «тётушке», было не реально. Просить же пленных лекарей отдельно заниматься с Марией не представлялось возможным. Марфа, как самая опытная, наблюдала за действиями немецких врачей и тоже не имела свободного времени. Катерина с Дарьей как могли объясняли то, что знали сами. Но алчущей знаний «тётушке» этого было мало.

Мы всё-таки решили навестить усадьбу, так-как получили записку от управляющего, что люди из лесных заимок возвращаются в имение. А тут такой случай! Неожиданно привезли роженицу. «Тётушка» буквально вытребовала своего участия в операции. Благо сильных осложнений не было. Мне пришлось лишь немного повернуть плод. Мария же, под моим руководством сама приняла ребёнка после окончательных потуг матери.

Она была такая счастливая… правда было заметно, что руки, державшие новорождённого, едва заметно подрагивали. Оставив меня заниматься матерью, Мария выбежала на воздух, прийти в себя от произошедшего. Впервые в жизни она присутствовала при родах.

Я как раз осматривала обмытое дитя, когда прозвучал выстрел. Он был настолько тих, что просто не обратила на него внимания, если бы не последующие за ним крики.

Татары изловили Петра Ивановича довольно быстро. Да тот особо и не таился. Даже не сопротивлялся. Я не понимаю, что заставило его выстрелить в женщину, которую, по его признаниям, он сильно любил. До приезда представителя власти, убийцу заперли в сарае. Только авторитет Ахмеда удержал их от самосуда.

В тот момент и мне было не до него. Я лихорадочно пыталась сохранить жизнь Марии. Увы, пуля прошла рядом с сердцем. Она прожила ещё несколько минут, захлёбываясь кровью. По словам «провидца», в его времени и не с такими ранами спасали. Мне не удалось.

Ещё несколько часов после этого я сидела, уставившись в окно, обнимая холодеющее тело своей любимой бабушки. Слёз уже просто не было. Все моральные силы были брошены на операцию. Когда же она испустила свой последний вздох… я потеряла её ещё раз. И если в будущем она прожила полную жизнь в окружении детей и внуков. То сейчас… Почему? Почему история окончательно сдвинулась. У бабушки так и не появится мама и дяди. Не родимся мы с братьями. По идее я должна исчезнуть… но пока дышала, плакала, чувствовала всепоглощающую боль. Хотелось кричать. Хотя думала, после всего увиденного на этой войне, моя душа очерствела.

Неужели любовь этого изверга была столь жестока, что не простила возможности Марии найти счастья с другим? Странно, что мы этого не заметили тогда. Этот человек казался мне довольно спокойным и рассудительным.

Люди из ополчения Шепелова прибыли только на следующий день. Когда господина Гловня выводили, тоже вышла из дома. Хотя Павел уговаривал меня остаться. Я почти не спала ночью, но хотелось посмотреть в глаза убийцы, отнявшего у меня дорогого человека.

— Зачем? — только и спросила, шагнув в сторону ожидавших его саней.

Повернувшись и увидев меня он закричал, рванувшись в мою сторону. Но стоявшие рядом солдаты не позволили этого сделать. Тогда Пётр Иванович упал на колени и стал рвать на себе волосы.

— Что с ним? — спросил обескуражено жених.

— Скорее всего démence (*безумие), — ответила, равнодушно поглядывая на происходящее.

Папа́ давал мне читать работы Бенедикта Мореля[105]. По его словам, в военное время у населения часто возникал психоз, из-за нервного перенапряжения. От осознания этого легче не стало. Только оглушающая боль стягивала грудь.

Благо Денис Васильевич сейчас «гонит врага». Надеюсь, он как можно позже узнает о постигшей нас утрате. Боюсь даже представить, что может сотворить этот лихой гусар. Я просила не сообщать ему, а все прибывшие письма хранить нераспечатанными до его возвращения.

Вот только в дорогу всё равно было необходимо собираться. Незадолго до трагического происшествия, Виллие прислал письмо, сообщая, что меня вызывают к государю.

Как оказалось, наличие женщины в армии, не скрывающей свой пол мужской одеждой, вызывает возмущение. Моё «наглое присутствие» отмечал в своих письмах государю, англичанин. Благо, вдовствующая императрица была наслышана обо мне от обеих княгинь Долгоруковых. Да и Яков Васильевич писал Александру, выделяя моё участие. Потому, меня ждали при дворе, чтобы отметить «служение на благо отечества».

Правда, предварительно надлежало заехать в университет и получить обещанный диплом.

Но всё это потом. Прежде всего нам предстояла встреча с Екатериной Петровной. Просто не представляла себе, как сообщу ей о произошедшем? Она только недавно горевала о потере старшего сына. Теперь младшая дочь. Если ничего не изменится, в заграничном походе сгинет и второй сын.

А я боялась потерять её. Последнего родного мне здесь человека.

В дорогу с нами отправился и Гаврила Федосеевич. Найденные им в «золотом обозе» документы были весьма высоко оценены Бенкендорфом. Несмотря на то, что унтер-офицер считался в отставке, за участие в военных действиях и проявленную находчивость он был произведён в прапорщики, получив право на личное дворянство.

Это «небольшое изменение» дало наконец ему возможность объясниться с Ольгой. Та, подумав, согласилась, при условии усыновления Ефимки. Новоявленный офицер был совершенно не против. Паренёк ему нравился, а видя к нему отношение моей компаньонки, уже давно старательно налаживал с ним отношения.

От полноты душевных чувств будущая семья даже собиралась оставить себе и французского мальчика, с которым «сынок» успел сдружиться и потихоньку учил того русскому языку.