Учитывая же спешно покидающих дома горожан, средства передвижения стали в большом спросе. И тут Егор предложил обраться к нашему старому знакомому.

Соломон Яковлевич, вчера приглашённый «охотником» на чай, весьма настороженно входил в комнату, теребя в руках ермолку. Но увидев меня улыбнулся и расслабился.

Первый десяток минут мы просто чаёвничали и говорили не о чём, соблюдая приличия.

— И зачем же старый Соломон таки понадобился милой барышне? Неужто мундир, мною построенный прохудился? — с улыбкой спросил портной, сам не веря в возможность подобного предположения.

— Господин Гольбштейн, — при этом обращении бровь его изумлённо изогнулась, — как я вижу вы не собираетесь покидать город.

— Ой вей, я слишком стар-таки чтобы убегать. Кроме того, бедных евреев не любят при любых правителях. Так какая разница, кто будет не любить их завтра? Хороший портной всегда сможет добыть себе немного хлеба.

— Вы не так поняли меня, Соломон Яковлевич, — смутилась я от подобного высказывания, — просто я рассчитывала приобрести телеги.

В изумлении приподнялась другая бровь.

— Мне необходимо вывезти раненых из госпиталя. Покидающие город не продадут, они им и самим нужны. Поэтому…

— Таки вы посчитали, что старый Соломон знает за тех, кто остаётся и захочет сделать небольшой гешефт?

Я нервно кивнула. Эх, нужно было дождаться Павла, пусть бы сам находил эти несчастные телеги. Но меня жгло чувство упускаемого времени.

— Вы-таки думаете, что лягушатники возьмут город?

— Учитывая размеры их армии, — я прискорбно вздохнула, — мне видится подобное неизбежным.

Собеседник с прищуром поглядывал на меня какое-то время и произнёс:

— А барышня случайно не видит, когда примерно-таки случится это несчастное событие?

— Рискну предположить… в начале июля, — ответила немного подумав.

— Эхх… вот что я имею сказать за это дело… — мужчина сосредоточенно пожмякал губами, — община поможет. Пять подвод мы-таки сможем вам отдать.

Невольно улыбнувшись, я благодарно кивнула. Это конечно было мало, но давало хоть какую-то надежду. В госпитале оставались только те, кто никак не мог держать оружие, а также инвалидная команда. Те же, кто уже шёл на поправку, отправлялись по своим частям.

— Какую сумму нужно будет уплатить общине?

— Хм… тут-таки вместо денег у общины уже давно есть до вас сильное желание.

— Да-а-а? — протянула я с улыбкой. — И чего желает община?

Соломон Яковлевич чуть помялся, но всё-таки произнёс:

— Община хочет пристроить на обучение к вам нескольких своих девочек. Все грамотны, за больными смотреть обучены.

Увидев моё изумление, он торопливо продолжил.

— Девушки-сиротки. Община о них заботится… но…

— Я поняла, максимум кто возьмёт таких замуж, это какой-нибудь старик, чьи дети потом не оставят ей даже нитки.

Портной, не скрывая удовольствия кивнул и погладив свою бороду, сказал:

— Мы-таки подумали, что опытная лекарка станет более завидной невестой.

— Но вы понимаете… у меня не школа… да и я оправляюсь в армию… полную мужчин, обделённых женским обществом. Просто… я не смогу гарантировать…

— Ой вэй, вы-таки думаете за то, что когда в город войдут французы, то сразу примут обет воздержания? — перебил он с горечью.

— Хорошо, — ответила немного подумав, — сколько девушек вы хотите пристроить?

— Уже две. Симочка таки сделала нам горе на мои седины, решив всё-таки принять предложение от одного капцана (*оборванца).

— Ну что-же, будет лучше если они переедут ко мне домой. Я выделю им комнату. Так будет намного удобнее, тем более, если они сироты.

Тяжело вздохнув, продолжила.

— Но вы должны понять… мы будем на войне…

— Ой вэй, барышня. Все мы ходим под Всевышним!

В конце концов мы договорились, что, по первому требованию, телеги будут пригнаны к военному госпиталю. Потому, расстались мы весьма довольные друг другом. Но проводившая гостя Ольга явно не разделяла моей радости.

— Mademoiselle, c'est une très mauvaise idée!(*Мадемуазель, это очень плохая идея!)

— И с чего это вдруг такие мысли?

— Но они же…

— Еврейки?

— Да! И…им запрещено покидать…

— Территорию? Я знаю. Поэтому, ты просто об этом никому не скажешь. Всего лишь две новые барышни.

Лицо Ольги алело нервным румянцем, что даже немного красило её, а глаза кричали о полном неприятии ситуации.

Вечером в нашем доме поселились две гостьи. На мой взгляд они не обладали выраженной семитской внешностью. Просто одна из них имела иссиня-чёрные волосы, а вторая — чуть заметную горбинку на носу. И то, она становилась заметной, только когда девушка поворачивалась в профиль.

Черноволосую звали — Есфирь, тут же переименованную в Екатерину. Вторая оказалась — Далией, ставшей с моей лёгкой руки Дарьей.

Барышни восприняли новые имена с пониманием. Они также оказались очень тихими и послушными в отличие от остальных моих «подопечных». Надеюсь, такое выраженное покровительство не принесёт мне ненужных проблем. А впрочем, скоро мы покинем город и ещё не известно, все ли мои помощницы последуют с нами.

Отужинать со мной и Ольгой девушки отказались, предпочтя столоваться со слугами.

На следующий день, в госпитале, кажется, никто даже не обратил внимание на увеличение моей «свиты». Персонала так сильно не хватало, что не заметили бы и троекратное её увеличение.

В связи с отсутствием других врачей граф Толстой в приказном порядке поручил господину Сушинскому принимать тяжело больных горожан. Арнольд Викторович в одиночестве просто не справлялся, поэтому ему оставили только акушерское отделение.

Эдуард Платонович потом почти несколько часов вымещал на пациентах своё недовольство. Несмотря на то, что я числилась помощником лекаря, «начальник» с удовольствием поровну разделил имеющихся больных, между нами.

Впрочем, я не возмущалась. Это дало возможность почти не видеться с господином Скоблевским. Да и ему в роли начальника было некогда потчевать меня своими тирадами и претензиями. Хотя, мы иногда встречались на операциях, где уже нам ассистировали мои «помощницы». В такие моменты «высокое руководство» становилось довольно сухим и лаконичным, сосредоточив внимание только на пациенте, разложенном на столе.

Тем не менее, Эдуард Платонович иногда помогал мне в нелёгком деле «обучения» моих подопечных. Порою сам комментируя свои действия.

Я же искала возможность серьёзно поговорить с ним. Поэтому, оперируя на пару с ним открытый перелом какого-то городского трактирщика, попросила прибыть вечером на ужин, куда был так же приглашён и господин Лаппо с супругой.

Эдуард Платонович довольно долго пытался рассмотреть что-то на моём лице, но всё-таки кивнул.

Естественно, это не было похоже на вечера, которые устраивала «бабушка». Просто ужин единомышленников, единственных оставшихся в городе врачей.

Кое-как с трудом удалось уговорить Екатерину с Дарьей присутствовать на нём. Девушки буквально отбивались от оказанной чести. Потому весь вечер они очень тихо и чинно сидели в уголке, пытаясь привлекать как можно меньше внимания.

Сделав Ольге знак, занять беседой чету Лаппо, а сама при этом, разливая чай, тихо обратилась к господину Скоблевскому.

— Эдуард Платонович, я хотела обсудить с вами один вопрос.

— Чем именно могу вам помочь, баронесса? — довольно сухо осведомился мужчина.

— Учитывая всё-то, что происходит, считаю целесообразным вывезти всех имеющихся у нас раненых дальше, в глубь империи.

— Я не имею распоряжений для подобного действия. Вы настолько боитесь, что хотите поскорее сбежать? Думаю, вас с радостью примут в Петербурге беременные дамы. — заявил он язвительно улыбаясь.

Своё раздражение я скрыла за милой улыбкой.

— Господин Скоблевский, не стоит так явно проявлять свою неприязнь.

— Что?..

— Не знаю, знакомы ли вы с информацией о примерной численности приближающегося войска… но на переправе было собрано около полумиллиона человек.