Посланец явился к нам в дом под видом продавца золотых изделий и, когда моя мать рассматривала красивое ожерелье, он подал рабыне условный знак и затем возвратился на корабль. Тогда рабыня взяла меня за руку, вывела тайно из дома и поспешила к кораблю, который готов был уже к отплытию. Я помню, солнце садилось в море, когда я в последний раз увидел родной Сирос. Шесть дней плыл я на корабле по бурному морю; на седьмой день рабыня-финикиянка неожиданно умерла, и я остался один среди чужих финикиян. Наконец мы прибыли в Итаку, где меня купил отец Одиссея Лаэрт.

— Твой рассказ растрогал мне сердце, — сказал Одиссей. — Я тоже долгие годы на чужбине скитаюсь.

До полуночи беседовали пастухи с Одиссеем и легли, наконец, спать.

Когда взошла на небо светозарная Эос, они проснулись, развели огонь в очаге и стали готовить завтрак. Поев, они погнали свиней на пастбище.

В это время Телемах уже подходил к свиным хлевам; его ноги были обуты в золотые сандалии, в руке он держал боевое копье. Когда он подошел к хижине Эвмея, сторожевые собаки, увидев его, не залаяли, а стали к нему ласкаться.

Увидев это, Одиссей молвил Эвмею:

— Должно быть, идет кто-нибудь из знакомых людей, собаки бегут к нему навстречу, не лают, а машут хвостами.

И не успел Одиссей договорить, как в двери вошел Телемах. Эвмей вскочил в изумлении и выронил из рук кувшины, в которых было вино, смешанное с водой. Радостно бросился он навстречу Телемаху и, обняв его, стал целовать и заплакал, как отец, увидевший сына после долгой разлуки.

Обратился к нему Телемах:

— Я пришел, Эвмей, с тобой повидаться и узнать у тебя, дома ли еще моя мать Пенелопа или вышла замуж за одного из женихов, и, может, уже Одиссеево ложе стоит пустое, покрытое злой паутиной?

Ответил свинопас Эвмей:

— Твоя мать Пенелопа ждет дома с тоской твоего возвращения, целые дни она плачет, о тебе вспоминая.

Сказав это, принял Эвмей из рук Телемаха копье и ввел его в хижину.

Увидев любимого сына, быстро поднялся Одиссей, чтоб уступить ему место, но Телемах ласково усадил нищего странника и приветливо молвил ему: «Старик, ты сиди, и для меня здесь найдется место».

Сел Одиссей, а Эвмей принес свежих веток, покрыл их овчиной и предложил Телемаху на них отдохнуть. Принес Эвмей жареного мяса, хлеба и вина в деревянной чаше, и все трое сели за стол. Насытясь едой и питьем, Телемах спросил у Эвмея, кто этот гость у него, откуда он родом и как попал он в Итаку; и Эвмей рассказал ему все, что знал о нищем.

— Пусть находится он под твоей защитой, — закончил рассказ Эвмей.

Рассудительный Телемах ответил на это:

— Как могу я принять к себе в дом чужеземца, если я не в силах его защитить от дерзости женихов? Лучше пусть он живет у тебя, я пришлю ему пищу и подарю хитон и сандалии, чтобы было ему во что обуться; я дам ему меч, а затем отправлю туда, куда он захочет уехать; а пока пусть он живет у тебя. К женихам в город пусть он не ходит — они слишком дерзки и могут его обидеть, а для меня это было бы грустно. Я один одолеть их не в силах, против многих даже самый сильный часто бывает бессилен.

И ответил так Одиссей Телемаху:

— Позволь мне сказать тебе правду: я всем сердцем досадую, слыша, как много оскорблений наносят наглые женихи, захватив в свои руки дом такого, как ты, молодого героя. Скажи, почему ты все это терпишь? Может, народ тебя ненавидит, или, может быть, ты в раздоре со своими братьями? Будь я такой молодой и сильный, как ты, будь я сын Одиссея или сам Одиссей, я наказал бы грабителей дерзких. И если б они Одолели меня, я б согласился быть лучше убитым, чем сносить так долго их оскорбления.

— Добрый мой гость, — ответил ему Телемах, — я все тебе расскажу, чтоб знал ты всю правду. Нет, народ не враждует со мною, братьев нет у меня, и у прадеда был только один сын Лаэрт, а у Лаэрта — единственный сын Одиссей; у отца ж моего Одиссея я тоже один. Я был младенцем, когда мой отец ушел сражаться под Трою, и остался один с матерью в доме; вскоре вторглись в наш дом женихи, сватаясь за мою мать Пенелопу; они принуждают ее выйти замуж, расхищают наше добро, а мать любит отца и не хочет вступать в ненавистный ей брак и не знает, как с этим покончить; меня женихи замышляют убить, чтоб не был я им помехой.

— А теперь, — обратился Телемах к Эвмею, — скорее ступай к Пенелопе и расскажи о моем возвращении, а я подожду тебя здесь. Но передай ей об этом так, чтоб никто не услышал, чтоб никто не узнал, что я дома, и скорей возвращайся назад.

— Все, что велишь, я точно исполню. Но не зайти ли мне по дороге к Лаэрту, чтоб порадовать его вестью о твоем возвращении? Бедный старик, он все время тоскует о сыне, и по тебе, уехавшем в Пилос, скучает.

— Жаль мне его, — сказал Телемах, — но ты прежде сходи в дом к Пенелопе, а сам возвращайся сюда. Скажи ей, чтоб она тайно от всех, чужих и домашних, отправила б ключницу к деду Лаэрту с вестью о том, что я возвратился.

И Эвмей отправился в город.

Когда Эвмей вышел из хижины, явилась Афина-Паллада в виде прекрасной смуглой девушки, Телемаху она была невидима. Ее заметил только Одиссей и собаки, которые, не залаяв, кинулись со двора. Кивнув, подала знак Одиссею Афина, и он, догадавшись, вышел из хижины и встретил ее у высокой ограды.

— Одиссей благородный, — обратилась к нему Афина, — ты можешь теперь открыться и обо всем рассказать Телемаху. Вы условьтесь вместе тотчас отправиться в город, чтоб погубить женихов. Я приду к тебе б дом и помогу тебе справиться с ними.

И она прикоснулась к Одиссею своим золотым жезлом, и тотчас плечи его покрылись чистым хитоном, ростом вдруг стал он выше и моложе лицом; его смуглые щеки стали полнее, и черной густой бородой покрылся его подбородок. Вернув ему прежний образ, Афина исчезла, а Одиссей направился в хижину.

Увидя его, Телемах изумился такой перемене, он опустил глаза и подумал, что перед ним стоит один из бессмертных.

— Странник, тебя не узнать в новом виде, ты, может, спустился с Олимпа? Будь милостив к нам, и мы почтим тебя богатой жертвой, а ты нас, могучий, помилуй!

— Нет, я — не бог, а родной твой отец Одиссей, за которого ты столько обид претерпел, — и на газах у Одиссея показались слезы, и он стал целовать милого сына. Стоял Телемах в изумлении, и, не поверив, что отец и вправду вернулся в Итаку, он воскликнул:

— Нет, ты не отец мой, а демон, меня ослепивший своим волшебством; ты хочешь своим обманом горе мое увеличить. Разве человек может так вдруг измениться и из дряхлого старца обратиться в могучего мужа?

Ответил ему Одиссей:

— Сын мой, не удивляйся чуду и не чуждайся отца; да, я — Одиссей, твой отец, много бед испытавший и вернувшийся после долгих скитаний в родную Итаку. Мое превращение устроила Афина-Паллада, она может сделать все, ведь был же я обращен в нищего старца, а ныне, как видишь, снова стал сильным мужем.

Сказав это, Одиссей сел, а Телемах, зарыдав от волнения, обнял отца; им обоим хотелось теперь плакать; как стонет сокол или орел, у которых охотник выкрал птенцов из гнезда, так громко со стоном рыдали Телемах и Одиссей; так они бы проплакали до захода солнца, если бы не спросил Телемах отца, на каком корабле и какою дорогой он прибыл в Итаку; и рассказал ему Одиссей, как славные мореплаватели привезли его из Феакии на своем корабле в Итаку.

— Я вернулся сюда, чтобы вместе с тобой отомстить и врагов уничтожить. Скорей назови мне всех женихов, откуда они родом, сколько их, и мы с тобою обсудим, возможно ли нам вдвоем их всех уничтожить или надо призвать нам на помощь людей. И ответил ему Телемах:

— Отец, я слышал всегда, что ты мудростью славен и превосходно владеешь копьем; но нам с тобою вдвоем никогда не одолеть такого числа врагов. Их не десять, не двадцать; из одного лишь Дулихия прибыло их пятьдесят два человека, с острова Зама — двадцать четыре, из Закинфа — двадцать да из Итаки двенадцать, и с ними глашатай, слуги, певец Фемий и двое рабов. С такою толпой нам трудно будет бороться. Нам лучше подумать о том, чтобы найти людей, которые нам помогли бы.