Но вскоре колчан опустел; тогда Одиссей оставил лук и, укрывшись кожаным толстым щитом, сделанным из четырех кож, надел на голову меднокованый шлем, украшенный конским хвостом, и, взяв в руку два боевых копья, велел Эвмею стать возле узкой потайной двери, откуда был выход из дома, чтоб отрезать врагам отступление. Но когда Эвмей отошел от двери, чтоб вооружиться, это заметил один из женихов — Агелай и посоветовал своим друзьям, чтоб они попытались пробраться к выходу. Но коварный Мелантий объяснил им, что дверь эта слишком узка, и обещал тотчас пробраться тайком в комнату, где хранилось оружие; ему удалось пробраться туда в обход, и он вынес двенадцать щитов, столько же копий и шлемов, которые тотчас раздал женихам.

Глянул Одиссей и увидел, что женихи вооружаются, что в руках у них длинные копья, на головах шлемы, и подумал, что ждет его верная гибель. И он сказал Телемаху:

— Должно быть, кто-нибудь нам изменил, не Ме-лантий ли подлый?

— Это я второпях забыл запереть дверь оружейной комнаты, и ловкий лазутчик пробрался туда, — тихо ответил ему Телемах. — Слушай, Эвмей, — продолжал он, — скорее беги туда, стань там за дверью и жди.

И когда коварный предатель Мелантий снова пошел за оружием, Эвмей и Филотий, подкравшись, кинулись на него и, крепко связав ему ноги и руки, привязали его к колонне.

— Спи спокойно, Мелантий, — молвил с насмешкой Эвмей, — и смотри не забудь завтра пригнать коз на пир женихам! — и они закрыли двери на ключ; затем быстро вернулись вниз к Одиссею и стали с ним рядом. Стояли теперь против целой толпы женихов четверо грозно на высоком пороге.

И явилась Одиссею Афина-Паллада в образе его старого друга юности Ментора и подняла мужество в нем, а затем легкой ласточкой она обернулась и села на закопченную дымом перекладину под сводами дома.

Вот бросились в бой женихи, и крикнул Агелий, их ободряя:

— Он скоро от боя устанет! Друг его Ментор, нахвастав, покинул его, и он, беззащитный, стоит на пороге. Разом копий, друзья, не бросайте, бросьте сначала шесть, и великая будет нам слава, если нам удастся сломить Одиссея, — и они кинули сразу шесть копий, но промахнулись; копья вонзились глубоко в притолоку двери и в стену.

— Теперь наш черед! — громко сказал Одиссей, и все четверо, нацелившись, кинули копья, и — четверо женихов, впереди наступавших, упали на землю.

Отступили к стене женихи, но, назад отходя, успели вытащить копья из трупов убитых и снова кинули их в Одиссея. Но и теперь они промахнулись, и копья вонзились в притолоку двери и в дощатую стену; но удалось Анфиомедону. ранить Телемаха в руку, и оцарапал плечо под щитом Эвмею Ктесипп, но тотчас он пал под ударом копья Эвмея.

— Это тебе за коровью ногу, которую кинул ты в нищего Одиссея, — он крикнул Ктесиппу, похваляясь удачным ударом.

Пал от удара копья Одиссея Агелай, и насквозь пронзил Телемах Анфиомедона.

И овладел ужас другими; они стали метаться по залу, не зная, куда им бежать, где им спасаться, — так бегают коровы по лугу, спасаясь от оводов, или бросаются так, спасаясь стаей густой, птицы на землю, когда на них с гор опускаются соколы с протянутым клювом, — так женихи бросались из угла в угол, попадая на копья Одиссея, Телемаха, Филотия и Эвмея.

Вот подбежал к Одиссею Леодей; он упал перед ним на колени и стал просить его о пощаде:

— Я был прорицателем у женихов, никого из живущих в доме твоем не обидел, я сдерживал многих от постыдных поступков.

Но ответил ему Одиссей:

— Если ты был у них прорицателем, то, должно быть, за них ты молился, — и, выхватив меч из рук умирающего Агелая, он ударил с размаху Леодея, и тот упал замертво наземь.

Дрожал от ужаса Фемий-певец, услаждавший на пирах женихов своим пением; приблизившись к дверям, он держал в руках лиру.

Став на колени и положив бережно лиру на пол, он просил Одиссея его пощадить:

— Сын Лаэрта, Одиссей благородный! Ты будешь жалеть, если убьешь певца, который радует лирой людей. Не губи песнопевца! Телемах свидетель тому, что я был приведен сюда силой, меня здесь петь принуждали.

И крикнул Телемах Одиссею:

— Отец, не убивай его, он неповинен. Пощади и честного глашатая Медона, он заботливо нянчил меня, когда был я ребенком.

Медон в это время лежал под столом, укрывшись коровьей шкурой. Услыхав доброе слово, он подбежал к Телемаху и, обняв его колени, стал их целовать. «Заступись за меня, мой родимый!»— молил он его, и сказал Одиссей, улыбнувшись:

— За свое спасение благодари Телемаха. Знайте и другим расскажите, что делать добрые дела лучше, чем злые; а ты, Фемий, выйди скорей из дома вместе с Медоном, сядь у ворот и песню сложи нам.

Оба вышли и сели у алтаря, посвященного Зевсу.

Оглянулся вокруг Одиссей и увидел, что из женихов уже никто не остался в живых, — все лежали в куче, как рыбы, которых вытащил сетью рыбак на берег из глубокого моря и вытряхнул на желтый горячий песок.

И сказал Одиссей Телемаху:

— Надо позвать сюда Эвриклею.

И няня-старуха тотчас явилась; увидав Одиссея, покрытого потом и кровью, который стоял среди груды убитых и был похож на льва, который, съев быка, поднимается сытый, она закричала, радуясь этой победе.

Но Одиссей ей заметил:

— Няня, не должно показывать радость над трупом врага.

Затем он велел Эвриклее позвать рабынь, и они вынесли трупы убитых, обмыли столы и стулья, и привели все в порядок.

— А теперь, — сказал Одиссей Эвриклее, — принеси мне огня и очистительной серы, надо скорей окурить дом. Потом позови сюда Пенелопу и всех служанок.

Эвриклея предложила Одиссею сначала переодеться в чистый хитон, но он отказался; когда ему принесли огня и очистительной серы, он начал окуривать комнаты дома и широкий, обнесенный стеной двор. Затем няня Эвриклея позвала верных служанок; они спустились в зал с факелами в руках, окружили толпой Одиссея и, приветствуя его возвращение, целовали ему руки и плечи. И он заплакал от радости и печали, узнавая всех своих верных слуг.

Тем временем няня Эвриклея поднялась наверх к Пенелопе сообщить ей радостную весть о том, что Одиссей возвратился. Подойдя к изголовью спящей Пенелопы, она тихо сказала:

— Проснись, мое золотое дитя Пенелопа, ты увидишь сейчас того, кого ты так долго ждала. Он уничтожил всех дерзких женихов, оскорблявших тебя и сына.

Но Пенелопа, проснувшись и не поверив словам няни, ответила ей:

— Милая Эвриклея, ты, должно быть, лишилась рассудка, в здравом уме ты не стала б смеяться над моею печалью.

— Нет, не смеяться над тобой я пришла, — ответила няня, — а сказать тебе правду, что Одиссей находится в доме, что нищий тот старик, над которым все смеялись, это и есть твой муж. Телемах знал об этом, но скрывал до времени тайну отца, чтоб верней отомстить женихам.

Радостно бросилась к няне на шею Пенелопа и, плача, сказала:

— Няня, если ты правду сказала, что Одиссей вернулся, то объясни мне, как мог он справиться с целой толпой женихов?

— Я об этом не знаю. Когда мы все вместе сидели в комнате, запершись на ключ, боясь вымолвить слово, яслышала издали стоны раненых, а затем нас позвали Телемах и Одиссей. Я сошла вниз и увидела Одиссея: он стоял среди груды убитых, лежавших на полу, обагренный кровью; мне радостно было смотреть на него; покрытый потом и кровью, он был похож на разъяренного льва. Затем он стал окуривать дом очистительной серой, а сейчас прислал меня за тобой.

— Друг Эвриклея, не будем радоваться прежде времени, — сказала ей Пенелопа, — было бы великим счастьем, если б все это было правдой, но я этому не верю; это не он, а один из бессмертных явился и пришел наказать женихов за все их злодейства. Мужа мне никогда не увидеть, он погиб далеко от родимой Итаки.

Но ответила ей няня Эвриклея:

— Мое дорогое дитя, вчера я своими глазами видела рубец на его колене от раны, нанесенной ему когда-то диким вепрем во время охоты; когда я мыла ему ноги, тот рубец я узнала и хотела тебе об этом сказать, но он мне велел молчать. Пора нам, однако, идти, и знай, что я правду сказала.