Когда великий певец сумел-таки выбраться на сцену, ребята уже сыграли песню пять раз. Было видно, что и они и публика уже изрядно устали и концерт сам собой стал подходить к окончанию…

…Но я его решил продолжить…

Поэтому, пристально взглянул на застывший в безмолвном молчании стадион, затем на открывших рты и так и не доигравших до конца композицию ребят, взял микрофон в руки и произнёс выученную фразу на немецком:

— Вам понравилась та песня что сейчас для вас сыграла группа «Импульс»?

— ДА!!! — взревел зал.

— Тогда слушайте, как эту самую песню споёт истинный «Васиин»!! Естественно, с группой!!

— АААА!!!! — вновь закричала толпа.

— Сева давай!! Жарь на полную!!! — закричал в ответ пионер и Дмитрий заиграл начало песни на гитаре.

И пошла потеха…

Разумеется, с самого начала рубиться стал не весь стадион. Некоторые слушатели, прежде чем пуститься во все тяжкие, стали прислушиваться не только к зажигательной мелодии, но и к словам. Ведь тут не только была другая музыка, но и кардинально другой текст.

16. https://www.youtube.com/watch?v=WiR-5swzlvE dArtagnan — Was wollen wir trinken

А вот когда прислушались, вот тут уже началась истинная вакханалия…

Люди выпучили глаза и стали буквально лезть на сцену, громко подпевая столь полюбившиеся им слова. Полиции пришлось поднапрячься, чтобы не дать такому кощунству случиться. Но далось им это с большим трудом, ибо удержать огромную взбесившуюся массу было крайне сложно.

Я же тем временем пел несколько изменённый текст:

И это не будет мукой!

Мы будем трудиться вместе, семь дней!

Да, трудиться вместе, не поодиночке!

Следующие же строчки вызвали всеобщее ликование:

Тогда разочарование нас не настигнет,

Мы держимся вместе,

Никто не сражается в одиночку,

Мы идём вместе, не по одному.

А я продолжал зомбировать массы…

Теперь нам нужно бороться, никто не знает, сколько.

Да, за жизнь без стеснений.

Теперь нам нужно бороться, никто не знает, когда.

Да, за жизнь без стеснений.

(с) dArtagnan — Was wollen wir trinken

— Васин!! Прекрати!! Отставить!!! — заорали мужики из-за кулис, которые, вероятно, были против того, чтобы мы с залом продолжали бороться и даже возможно объединяться.

Я особо не обратил на это внимание, хотя мозг постоянно передавал сигналы, что одного из мужиков зовут Лебедев, и продолжил объединение…

По древней традиции, начатой ещё в преддверьях заведения «Прага», песню я исполнил десять раз и охрип не только сам, но и все, кто мне помогал её петь — то есть всё футбольное поле, включая полицейских, работников касс, пожарных, медиков и дворников, которые нам тоже дружно подпевали.

Исключениями же, в нашей весёлой компании, в более чем двадцать тысяч человеков-разумных, были только три мужика с бледными лицами держащиеся за головы, и ещё один из лежащий на полу и держащийся за сердце.

А мы тем временем продолжали петь…

Теперь нам нужно объединяться, никто не знает, когда.

Да, за жизнь без стеснений.

По дороге к гостинице Лебедев, трясся в ужасе от случившегося на концерте, убеждал меня, что я всех погубил и что нам теперь полный п****! Я его успокаивал, не спеша протягивая шнапс, а тот меня ругал, называя психопатом, шизиком, провокатором и алкоголиком, однако от шнапса не отказывался, но пил и горевал.

В связи с тем, что концерт продлился, вместо запланированных двух с половиной, четыре с лишним часа, то в гостиницу мы приехали уже в сумерках и сразу же решили отметить удачное выступление. Все ребята были очень довольны выступлением, и, хоть оно всех сильно вымотало, коллектив понимал, что сейчас совершил чуть ли не подвиг. Искренняя, неудержимая энергия скандирующего поля была тому подтверждением. Не требовалось быть семи пядей во лбу, чтобы знать, что никто и никогда не встречал советских артистов настолько тепло, горячо и даже жгуче! Это был величайший успех советской эстрады, который, наверняка, должен будет войти в анналы истории мировой музыкальной сцены.

А ночью наступила расплата. Причём сразу за всё. Очень хотелось пить, но вот парадокс, в тоже время я этого не мог сделать, ибо очень сильно болело горло, которое я, вероятно, всё же сумел надорвать.

Съев, из принесённой Минаевым аптечки, кучу таблеток и кое-как напившись воды, сумел-таки заснуть. Однако ночь проспал тревожно. Постоянно просыпался, делал небольшие глотки из графина и вновь погружался в свои кошмары, в которых всё перемешалось. То я на сцене, то в гримёрке, то в саду рву какие-то цветы и пытаюсь подарить их консьержке, то пью с Юлей на брудершафт, но при этом лезу целоваться к Кате, при этом кладя руку на грудь Ане. То кто-то меня куда-то тащит, то кто-то что-то кричит, то кто-то о чём-то поёт… В общем, эта ночь чуть не свела меня с ума. Поэтому нет ничего удивительного в том, что проснулся я весь разбитый, абсолютно не выспавшийся и не пылающий энтузиазмом.

14 декабря. Среда. ГДР. Берлин.

Утро.

— Ну что? Как ты себя чувствуешь? — спросил Кравцов, войдя в номер.

— Нормально, — прохрипел я и высказал своё «фи»: — Стучаться нужно, кстати!

— Да уже настучались, — хмыкнул тот и всё также без спроса сел в кресло. Обвёл взглядом комнату, на пару секунд остановился на Севе и, ни к кому конкретно не обращаясь, произнёс: — Уже день на улице, а мы всё ещё не в самолёте и даже не в аэропорту… Не интересно почему?

— Интересно. Савелий ходил пробить… Из руководства никого не нашёл. А наш экскурсовод, сопровождающие и соглядатаи не в курсе дел.

— А какое руководство ты хотел увидеть?

— Как какое? Лебедева. Ну или Минаева.

— Эхе-хех, — хекнул Кравцов, перекинув ногу на ногу. — Этого руководства ты больше не увидишь, — и уточнил: — Во всяком случае — пока.

— Что значит — не увидишь? Почему?

— А то и значит. Товарищ Лебедев и Товарищ Минаев срочным порядком отозваны в Москву, где будут сняты с должности и отправлены на менее ответственный участок работы.

— За что? — удивился я.

— То есть как это за что? Как? — неожиданно зашипел гэбист. — Ты думал твои выкрутасы так просто нам всем сойдут с рук? Да нам за это голову снимут. Ты хоть сам-то понимаешь, что ты натворил?

— Да что я такого сделал-то? Ну потанцевал, ну попел, а что, собственно, было не так? — как будто убеждая себя, взвился я.

— Да всё не так! Ты пел несогласованные песни? Пел. Полуголый по сцене скакал? Скакал. Это ещё хорошо, что никто не заметил, что, — начал было он, но глянув на Севу, прервался и, откинувшись на спинку, произнёс: — В общем ты знаешь, о чём я… Так что пожинай плоды трудов своих.

— Гм, — хмыкнул я, — ну ладно… Допустим, я виноват, что не согласовал и вообще, но это же речь должна обо мне тогда идти, а не о них. Я же виноват получаюсь… Мне и отвечать. Причём тут Лебедев с Минаевым-то?

— Смешной ты, — зевнул Кравцов. — Они были ответственны за поездку и за проводимые мероприятия, поэтому в первую очередь спрос с них.

— А ты? Ты ж тоже ответственный. Почему тебя не сняли? — зацепился пионер за нестыковку.

— Не в их компетенции. Я, как ты знаешь, в другом ведомстве работаю и твоё поведение на сцене меня не касаются. Впрочем, — он философски покрутил пишущую ручку между пальцами, — может быть коснётся ещё. Так что подвёл ты, Саша, людей под Монастырь. Хорошо, что Мячиков из-за болезни отскочил. А то, если бы не его сердце, точно с нами бы поехал. И главным он был бы, а не Лебедев. Так что повезло ему, что сердце стало шалить. Словно почувствовал, чем всё это может кончится.

Сева сидел ни жив ни мёртв, по своей традиции забывая дышать, а я, растерянно потерев ладонями лицо, спросил: — Так, где они? Где члены комиссии?