Определенная либерализация царизма, влияние наполеоновских реформ, вовлечение России в западноевропейскую политику потребовало осуществления реформ в местном самоуправлении. Они стали незбежными после отмены крепостного права в 1861 году, после бесславного завершения Крымской кампании. Реформы 1877 года, в соответствии с которыми возродились земские советы, частично решили эти вопросы. Поэтому появившиеся в 1905 году советы никак не были исторически новой формой власти, как утверждал Ленин, скорее были “параллельными” органами народовластия, созданными для расширения социальной базы революции.

Не случайно восставшие кронштадтские моряки, уже после завершения гражданской войны, выдвинули лозунг “Советы — без большевиков”. Именно этот лозунг выдвинул и Андрей Сахаров, выступавший против идеологического гнета КПСС, но прекрасно знающий, что советы, если их освободить от идеологии — это всего лишь историческая форма демократической самоорганизации общности людей. Помнится, как с восторгом были подхвачены эти идеи нынешними “демократами”. Гавриил Попов неоднократно развивал эти положения во второй половине 80-х годов. Некоторые “новаторы” писали на эту тему даже докторские диссертации — присылали их мне на отзыв, помнится и такое. Как раз в этот период (1988 год) я опубликовал (целый год пролежала) статью в журнале “Вопросы экономики”, редактируемом Г.Поповым, относительно муниципальной и коммунальной собственности — являются ли эти формы собственности государственными или специфическими формами коллективной, общественной собственности.

Мы ставили вопрос о необходимости заново вернуться к опыту земских советов — поскольку круг решаемых ими вопросов был значительно шире тех, которые решаются нынешними советами, находящимися под пятой райкомов, горкомов партии.

Далее я выступил против тезиса “вся власть — советам!”, поскольку это противоречит логике исторического развития местного самоуправления. Советы, утверждалось мною, чтобы они заняли свою нишу в органах власти и самоуправления, должны быть муниципализированы — из них должно быть выделено исполнительское ядро, относительно независимое, но подконтрольное советам.

В таком направлении осуществлял реформы местного самоуправления Верховный Совет в 1991-1993 годах. Нам не дали возможности завершить эту громадную работу. Не зная сути местного самоуправления, ни того, как обстоит дело в мире, ни как обстояло дело в истории России — стали проводить примитивные эксперименты, отбросили назад уже сделанное.

Августовский путч 1991 года, как известно, положил конец коммунистическому государству (заодно и государству вообще). Но так или иначе, советы освободились от опеки партии — это то, о чем мечтал Андрей Сахаров. С этого периода государство перестало быть советским в его прежнем звучании и в прежнем смысле. Произошла полная департизация и десоветизация в смысле идеологической функции, выполняемой прежними советами. Советы приобрели свой естественно-исторический облик, они стали наполняться новым, муниципальным содержанием. Именно советы придавали государству подлинный представительный, демократический, народный характер. Их уничтожение — это прямая атака на сам российский народ, на его трудные достижения в области демократического управления, демократической государственной власти. Заговорщики, подготовившие государственный переворот, хорошо вооружились и как отъявленные фальсификаторы истории они забыли сообщить, что с официальным коммунизмом было в стране покончено еще в августе 1991 года — и попытались связать события августа 1991 года со своим кровавым переворотом и своими черными делами, осуществленными в сентябре-октябре 1993 года. Конечно, в головах у людей — путаница. Это вполне естественно. Ведь ученые, историки, социологи, политологи, просто образованные люди, которые хорошо знают суть просходящих событий, — “чистятся” перед Кремлем (по Маяковскому). Одним словом, когда говорят пушки — муза молчит. И долго будете молчать, коллеги?

...Да, надолго умолкли мои коллеги-ученые...

...Следователь появился 30 декабря, поздравил с наступающим Новым годом. Я — взаимно. Подтвердил, что пока не придет Генеральный прокурор — говорить не о чем. Тем более, что действительно — говорить не о чем. Следователь сам убедился в бессмысленности обвинения.

31 декабря. Пришла Рая с детьми. Пытается казаться веселой. Марик и Сима повзрослели, посерьезнели, — в глазах у них появилось что-то очень тревожное, совсем взрослое. И немного — затравленное, отчужденное, пугливое. Этого у них раньше не было никогда. Шок. Страшный... Невеселое у нас празднование. Рассказывают новости, о многочисленных звонках, приветах, письмах, идущих со всего света. Пытаются быть веселыми, шутят. Я поддерживаю (вяло) эту игру. Сима не прочь остаться со мной в камере на день-два. Смеемся... Быстро уходит время...

Конвоир-инспектор грустно наблюдает за нами, сидя на таком же стуле.

Возвращаюсь в камеру. Заедает тоска. Шагаю. Семь шагов — к двери, семь — обратно, семь — туда, семь — обратно. Не читаю. Не пишется. Ленивые мысли бродят в голове. Наверное, в таком состоянии лежал и лениво думал Обломов: “вот муха, куда она полетит, если...” Отвращение к серьезным мыслям. А что такое “серьезные” мысли? Мысли о смерти, вторая волна — буквально накатывает...

Сенека: “Наша ошибка в том, что мы смотрим на смерть как на будущее событие. Большая часть смерти уже наступила: то время, что за нами, — в ее владении”.

Смерть для меня наступила еще ночью 3-го октября, когда я окончательно понял, что защитники Конституции и Демократии потерпели поражение. 4 октября, “расстрельный день” — уже не был нужным.

И без “расстрела” я бы утром предложил всем уйти из “Белого дома”... Нас предали — в том числе, перебежчики, якобы народные избранники, за квартиры, другие — за звездочки на погонах, должности, возможности брать взятки. Предало общество, которому Парламент обеспечивал демократию и свободу. Новые министры не справились с задачами, которые перед ними стояли — их “переиграли” Ерин, Грачев, Галушко. Заодно и нас. Страну. Теперь страх и террор пришел на смену Свободе, на страже которой стоял Верховный Совет и “нерусский спикер”. Наслаждайтесь.

И наконец, 26 января, спустя три месяца, как я потребовал встречи с Казанником, Лысейко сообщил: “Завтра, скорее всего, вас, Руслан Имранович, навестит Генеральный прокурор, меня попросили сообщить вам об этом”. 27 января меня повели в кабинет начальника тюрьмы. Но рассказ об этом впереди...

...Флоренция стала главным центром развития новой возрожденческой (гуманистической) культуры и идеологии на всем протяжении ХV столетия. Выдающийся представитель гуманизма — канцлер Флорентийской республики Калюччо Салютати (1331-1406 гг.) выступил с обширной, оригинальной идейной платформой, в которой главным было понимание гуманизма как целого арсенала, сложного сочетания комплекса основных вопросов культуры, необходимого познанию свободным человеком и гражданином. Отсюда — его же вывод, признающий высокую практическую роль этики в качестве средства воспитания гражданина.

Воскрешая тезис Аристотеля об активной жизни как важнейшем призвании человека и с таких позиций рассматривая христианскую догму об идеальном царстве Божьем, Салютати делает заключение, что царство милосердия и мира люди могут создать на Земле в упорной Борьбе и в упорном Труде.

Салютати воспевает свободу как необходимое условие раскрытия способностей Человека и процветания Государства. Без Свободы — невозможна сама божественная благодать и спасение души. Ибо божественное мышление озаряет только свободного Человека, рабской душе благодать не нужна, так же как и Свобода. Живущий чужим умом, повторяющий чужие истины без их осознания — не свободен. Коль скоро он не свободен, он неугоден ни людям, ни Богу. Он — отверженный, он — презираемый. Он — инструмент в нечестивых руках. Созданное людьми благо (по Салютати) — благо овеществленное, и оно должно закрепляться справедливыми законами, которые направляют всю деятельнось граждан и правителей. И тем самым объединяют их в гражданское общество. Этот тезис положен в основу гражданской этики Салютати. Поскольку базой законов является справедливость, возможная к достижению, уважение к таким законам как со стороны граждан, так и со стороны правителей, является добродетелью. (Этот тезис, кстати, был развит позже Гегелем в его “триаде” — мораль, право, нравственность; нравственность, по Гегелю, высшее проявление правового сознания в гражданском обществе — Р.Х.). Высшее проявление добродетели, далее у Салютати, это любовь к Отечеству. “Две вещи есть среди самых приятных — Родина и Друзья,” [154] — писал Салютати.