Рождение гуманизма как системы мировоззрения, построенной на принципах, противоположных христианской идеологии, связывают с Петраркой. Его культ греческих и римских классиков граничил, как это видно, с фанатизмом. Предметом особой гордости Петрарки были сочинения Цицерона, которого он открыл как писателя, оратора. Наверное, поэта Цицерона до сих пор мало знают как политического деятеля, выдающегося администратора, военачальника, которого войска после победы под его руководством наградили титулом императора (правда, полагающихся в таких случаях почестей от римского Сената Цицерон не дождался). В поэзии и философии Петрарки вырастало начало новой идеологии, когда главное место в самой науке и знаниях он предоставлял учению о человеке, а саму цель науки видел в совершенствовании индивида, условий его жизни на арене трудной жизненной борьбы, которая является неизбежной, главной силой. Опорой человека является разум, тогда как помощь божественных сил — фактор второстепенный, — вот кредо Петрарки. Необычаен глубокий интерес Петрарки к внутреннему миру человека, его чувствам, мыслям, переживаниям. Знаменитый принцип античной этики “познай самого себя” стал стержнем этических взглядов Петрарки. Акцент переносится с познания Бога на познание Человека, на смену “Государству Божьему” (civitas dei), Петрарка выдвигает “Государство муз” (civitas musarum), покоящееся на мудрости и знаниях. Находки Петрарки были выдающимся прорывом не только с точки зрения “снятия” ограничений, наложенных церковной идеологией, моралью, церковным способом мышления, но и беспредельного расширения возможностей самого человека в социальной жизни, утверждение его личной свободы.

Церковная идеология — всего лишь один тип ограничения человеческой и общественной свободы. Для тирании вообще свойственен уход от анализа человеческой субстанции как самостоятельной величины, как свободной личности. Не случайно в тиранических режимах, начиная от глубокой древности и кончая нашими днями, идеология, официальное мировоззрение не уделяет ровно никакого внимания анализу внутреннего мира человека. Правдиво анализировать мироощущения человека в тиранических режимах — официальная идеология не может, пытаться это делать — смехотворно. Поэтому избирается тип идеологии, когда человек остается вне анализа и изучения. Это, кстати, наглядно подтверждается современной официальной российской идеологией, “изысканиями” ее дворцовых социологов, жалкими, убогими статейками кремлевских политологов.

Петрарка отнюдь не был сторонником “затворнического индивидуализма” как часто его изображают профессионалы-критики. Его индивидуализм означал, во-первых, признание свободы личности, во-вторых, включение человека в общество во всем многообразии его интересов и помыслов (достойных Перикла). Не случайно Петрарку называли “Первым Человеком Возрождения”. После его смерти в конце ХIV столетия знамя итальянского Возрождения переместилось во Флоренцию.

Освобождению своему через Думу и верил, и не верил. Конечно, было ясно, что избиратель сделал все что мог для того, чтобы заявить решительный протест курсу Ельцина, самому Ельцину. Протест против расстрела Парламента в октябре 1993 года. Поэтому, несмотря на колоссальный информационно-психологический шантаж, избиратель, по сути высказался против ельцинской Конституции. Именно против — объявленная Конституция, которую якобы поддержало более четверти избирателей, на самом деле поддержали менее пятой (20%) части всех избирателей.

Избиратель нарушил все планы Кремля. Он не допустил победы ультрадемократов Гайдара-Ельцина, различных “промежуточных” партий однодневок, “вылизывающих” с барско-кремлевского стола обглоданные кости. Как протест против ельцинизма, избиратель мощно продвинул в Парламенте Владимира Жириновского, дав ему напутствие “свернуть в бараний рог” ельцинистов-черномырдинцев-гайдаровцев.

По “новой конституции” одно из немногих полномочий, доставшихся нижней палате Парламента — Государственной думе — это осуществление амнистии по определенным статьям. Конечно, эта прерогатива была записана авторами Конституции не для “такого” состава Думы — они ведь считали, что будут абсолютно контролировать обе палаты.

Поэтому я и верил, и не верил. Но большие надежды возлагал на себя. Был озабочен явным стремлением ведущих следствие, включая Казанника, осуществить все, вплоть до подлогов, чтобы обвинить меня в том, в чем невозможно, казалось бы, обвинить. И вот, сообщение, кажется часов в 12 по “Маяку”: "Государственная дума приняла Постановление, в соответствии с которым немедленному освобождению подлежат узники "Лефортово", обвиненные в организации массовых беспорядков в сентябрьско-октябрьских событиях, а также участники ГКЧП, организаторы демонстрации 1-го мая 1993 года...”

Сказать,что это принесло какую-то мгновенную радость, — не могу, — этого не было. Была какая-то горечь. Ведь многим было понятно, что в этом постановлении Думы есть какая-то интрига, какой-то не совсем моральный компромисс — за счет правды, за счет меня и Руцкого, — ведь ясно, что если бы нас не бросили в тюрьму, многие из этих людей никогда не стали бы депутатами. Разве стал бы спикером Рыбкин, а Шумейко — Председателем Межпарламентской ассамблеи? Все эти “лидеры” — на час. Почему отказались от решения создать комиссию по расследованию обстоятельств сентябрьско-октябрьской Трагедии? Эта комиссия должна была во что бы то ни стало работать. Более того, необходимо было создать международный трибунал.

Все эти мысли кружились в голове. А пока... Пока же я попросил вызвать начальника тюрьмы или его заместителя. Вскоре явился заместитель начальника “Лефортово”. Задал ему вопросы относительно исполнения требования законодателей “освободить немедленно”. Мой собеседник сказал, что необходимо соответствующее решение прокуратуры.

— Зачем? — спросил я. — Постановление Думы надо исполнять немедленно, — так и записано. Ведь не написано, что это — исключительная прерогатива Прокуратуры. Администрация тюрьмы может это сделать в полном соответствии с Актом Госдумы самостоятельно. Освобождают же из зала Суда в случае оправдательного приговора — и не ждут, кстати, его “надлежащего оформления”. Зачитывают — и освобождают.

Собеседник согласился с логичностью моих доводов. Сказал, что, насколько он знает, Прокуратура не будет чинить препятствия, поскольку она, более чем кто- либо другой, заинтересована в “прекращении” этого “дела”.

А дальше — фарс. Пока я ждал освобождения, с оскорбительным выпадом против Думы выступил... Казанник. И... началось. Испугались...

Пришел адвокат. Иду опять с конвоиром к адвокату. Конвоир не скрывает ликования, но непрерывно задает вопрос: “Что за амнистия? Кого амнистируют? Надо было — прекратить дело за отсутствием состава преступления в отношении Хасбулатова, Руцкого и... возбудить — в отношении Ельцина, Черномырдина, Шумейко...” И опять: “Руслан Имранович! Помните, я задавал Вам вопрос еще на второй-третий день Вашего заключения здесь — неужели Вы простите всем этим нелюдям, неужели?” — Что ответить ему, этому честному человеку, имеющему понятия справедливости, чести, сострадания? Ранее я уже писал, что не встретил среди надзирателей ни одного человека с какими-то садистскими склонностями, ожесточившегося, равнодушного к беде. Все — обычные люди, живо интересующиеся тем, что происходит. И откровенно, не скрывая — осуждающие произвол, совершенный путчистами-ельцинистами в сентябре-октябре 1993 года.

...Фомичев страшно нервничал. Сообщил, что с момента объявления решения Думы, жена моя, так же как и другие родственники, друзья, товарищи “дежурят” у “Лефортово”. Но пока не завершено “оформление” постановления Думы. (Помнится, я подписывал многие постановления Верховного Совета уже через час-другой. Еще в период ведения заседаний мне приносили тщательно выверенный текст документа из протокольного сектора. И я тут же подписывал). Как оказалось, только часов в 11-12 ночи оформили Постановление Думы.