Страшен для страны непрофессионализм политиков. Парламент резко выступал против введения 28-процентного налога на добавленную стоимость, но не устоял перед огромным давлением исполнительной власти, ставшей на путь шантажа законодателей, как это было, кстати, и на шестом Съезде народных депутатов. Достаточно перевернуть смысл приведенной из “Капитала” цитаты, и все станет на место: введите 5-процентный дополнительный налог, и часть продукции сразу будет снята с производства, введите сразу 28 процентов, и результат будет налицо: предприниматели “лягут на дно” или уйдут в бартер, при 50-процентном налоге все производство остановится. Пора уже строго спросить с тех, кто рекомендует и настаивает на внедрении подобных рекомендаций. Парламенту же надо срочно сократить налогообложение.

Сегодня остается неясным целый комплекс вопросов, который тянется от ценообразования к налоговой системе и далее к формированию Федерального и региональных бюджетов России. Собственно, это ведь тоже проблема разделения властей, и роль каждого института власти — в прослеживании хозяйственных связей. Отсутствие реальной власти порождает разочарование у государственных служащих, не получающих морального удовлетворения от своей практически бесплодной бюрократической деятельности: способные уходят в бизнес, бездарные ориентируются на коррупцию. Коррупция правит бал в нашем Отечестве.

Кому это выгодно? Идти путем разделения властей, путем укрепления законодательной, исполнительной, судебной власти, создать условия для подлинно независимой прессы и поставить под научно обоснованный законодательный контроль тех, кто одновременно занимается в политической и производственно-политической сфере. Мы же их отторгаем. Исторически это означает, что такие собственники, как Меньшиков, Демидовы, Столыпин, Терещенко, Третьяковы, Рябушинские, не должны были бы подпускаться к государственному управлению. В этот ряд можно поставить Кеннеди, Рейгана... Есть над чем задуматься, чтобы изменить на время переходного периода политический ветер власти, сделать так, чтобы силой экономического опыта наполнялись паруса производства, созидания, содействовать тому, чтобы для промышленного капитала каждый политический ветер стал попутным, в паруса перераспределения направить налог на перераспределенную стоимость на уровне тех процентов, которые ныне высветили коммерческие банки.

Вряд ли мы сегодня полностью осознаем истинное значение развала Союза. Что здесь преобладает — позитивное или негативное? Естественно исторический это процесс или злая воля лидеров с их мессианскими амбициями?

Поэтому я лично понимаю тех, кто выступая с самых разных позиций, ищет историческую вину в наших решениях, в решениях Съездов народных депутатов, в решениях Верховного Совета, в решениях исполнительной власти. Я понимаю их внутренние мотивы — попытки найти ответы на вопросы. Это, конечно же, не просто боль души, сердца, это скорее глубокая кровоточащая рана наших сограждан. Поэтому я не решился бы здесь кого-либо критиковать или, наоборот, как-то восхвалять — все мы озабочены одними проблемами.

Но сможем ли мы сегодня ответить на конкретный вопрос, как мы пытаемся это сегодня сделать: кто виновен в распаде Советского Союза? А может быть, прав известный наш российский историк, бывший директор Института истории СССР АН СССР Юрий Поляков, осмелившийся еще в начале 70-х годов сказать, что Октябрьская революция и последующие принципы создания Советского государства — это отклонение от исторического процесса? А может быть, прав Збигнев Бжезинский, который тоже в начале 70-х годов неоднократно писал: как только в Советском Союзе начнется процесс демократизации, он (Советский Союз) будет обречен на исчезновение (в силу выдвижения на первый план межэтнического фактора) как основанный на порочной базе?

Ведь в общем-то правильное понимание того обстоятельства, что сама наша (административно-бюрократическая) система исчерпала себя в той форме, в какой она существовала, и привело к необходимости в апреле 1985 года крупных изменений. Но другое дело, как осуществлялись эти изменения, в какой форме. И в этом смысле, если говорить о нашей исторической вине, я уже как-то сказал: может быть, мы тоже виновны, вполне возможно — и каждый из нас, и руководители Верховного Совета. Я лично тоже не снимаю с себя свою часть ответственности.

Но хочу напомнить, что наша Декларация о государственном суверенитете России и конкретно пятый пункт ее, а также постановление Съезда о разграничении функций управления организациями на территории РСФСР отнюдь не означали — категорическим образом это утверждаю, — что мы “заложили камень” для развала Советского Союза. Посмотрите, что там было конкретно отведено Союзу: практически — это все основные функции, делающие государство государством — единым федеральным государством. Это и единые вооруженные силы, единые железнодорожные пути, авиалинии, это и единый оборонный и военно-промышленный комплекс, это и единая система связи, в том числе космической, и многое другое. Если бы все мы совершенно четко, в рамках этой Декларации и в рамках упомянутого выше постановления Съезда осуществляли нашу деятельность совместно с союзным руководством, мне представляется, вряд ли мы сегодня имели бы те последствия, которые, к сожалению, мы с вами видим. Ведь речь шла о необходимости в конечном счете децентрализации, о разумной, подчеркиваю, децентрализации.

Специалисты, наверное, уже пришли к выводу, что в Декларации, по существу, отнюдь не о суверенитете шла речь, а всего лишь о децентрализации излишне унитарного характера союзного государства. И вот почему мы не в ослеплении тогда проголосовали за Декларацию о суверенитете России, а совершенно разумно. И не в этом причина развала СССР. Я лично усматриваю одну из главных причин, исключивших возможность медленной трансформации нашего союзного общества в другое качественное состояние, в следующем. Это проблема Союзного договора. В конституционном смысле говорить о новом Союзном договоре вообще не было резона. Первый Союзный договор (1922 г.) был инкорпорирован практически в три последующие Конституции и потерял свой содержательный смысл как таковой. После того, как развернулись ожесточенные дискуссии вокруг Союзного договора, ему был придан совершенно другой смысл: речь уже шла о создании как бы совершенно нового государства из якобы полностью самостоятельных государств.

И ожесточенные споры о том, каким быть этому Союзному договору, ослабляли, расшатывали до основания союзное государство. Ведь давайте будем все-таки и самокритичны, но в то же время и правдивы до конца.

Мы одними из первых утвердили делегацию для подписания Союзного договора. Мы ратифицировали этот Союзный договор в Верховном Совете, хотя и без большого энтузиазма. Мы осознавали грозящую опасность. И при всех противоречиях, которые существовали между разными политическими взглядами наших депутатов в Верховном Совете, мы ратифицировали Договор и создали соответствующую комиссию для его подписания.

Но, к сожалению, процесс этот был прерван. Видимо, и политики, и государственные деятели уже отстали от хода времени. И вполне возможно, что августовские события 1991 года имели свою логику, объективный характер. Вполне возможно. Вряд ли мы в ближайшее время и даже годы узнаем всю правду об этих событиях. Возможно, все это знают лишь Горбачев да Ельцин, возможно, и кто-то еще.

Но правда и в другом — нужна была и конкретная воля конкретных политических деятелей, имевших, опять-таки, конкретные планы, для того, чтобы поставить свои подписи под уничтожение Союзного государства. Причем, эти планы не обсуждались в парламентах стран, лидеры которых их сочинили и подписали. В общем, для развала Союза нужны были и субъективные действия лидеров. Почему этот “субъективный момент” пришелся как раз на те дни, когда российский спикер находился с официальным визитом в Южной Корее? Здесь для меня тоже вопрос остался вопросом, на который я ответа не получил. Также как и то, почему не забил тревогу Горбачев.