...Для этнолога бесценно наблюдать, как в конце ХХ века на территории бывшего СССР возникает уникальный полусамодержавный режим, возглавляемый личностью, сочетающей в себе черты допетровских царей с повадками брежневских областных самодуров. При должном цинизме любопытно было бы досмотреть протекающий на наших глазах исторический процесс. Ведь и Запад поглядывает на Москву с брезгливым одобрением: о, рабская русская душа, видно, этот Ельцин — то, что русским и нужно! Результатом стало утверждение у ядерного пульта персонажа из Салтыкова-Щедрина, обслуживаемого группой экспертов — бывших интеллигентов, утративших собственное лицо, позицию и язык. Услугами полулюдей вольно играть, зато их куда трудней прогнозировать, чем старцев из Политбюро.

Те за десять лет отважились на один только Афганистан; эти плодят афганистаны десятками, не задумываясь. Отличают ли они вообще Афганистан от Таджикистана? Таджикистан — от Азербайджана? Бог весть. Они бестрепетны, ибо сами не знают, где их земля и границы. У них нет целей. Но средства у них есть.

Военная тайна ельцинского Кремля — нигилизм. Чего там еще “нельзя”? Все можно! Нет прошлого, нет идей, нет целей. Былые соратники ныне — платные лизоблюды либо разоблаченные враги. Прокуроры, адвокаты, провокаторы и правозащитники —все на одно лицо. В сейфе “Программа реформ” хоть шаром покати — одни планы развертывания Таманской и Кантемировской дивизий. В Ельцине, пишет Павловский, поражает полная неспособность уйти, отойти и дать действовать политикам, профессионалам, местным гражданским группам. Человек, который начал подыскивать способ навсегда закрепиться на посту президента, уже не остановитсянаполпути. Вовлеченность государственных структур в антиконституционный процесс политически растлевает и чиновников, и институты. Двухлетнее экспериментирование Ельцина с моделями диктатуры стало главным катализатором политической коррупции и государственной нестабильности. В ожидании диктатуры нечем заняться, если не воровать и не мастерить подполья...

Человек, не понимающий существования границ дозволенного, не умеющий сознавать себя прежде всего гражданином федеративной страны, не различающий собственную волю и должностные полномочия, может быть кем угодно, только не ее президентом. Удалить Ельцина с политической сцены России сегодня трудней, чем вынести Ленина из Мавзолея. Но именно это похоже, становится общей мыслью новой оппозиции и даже сил, хранящих обманчивую лояльность президенту. Исходящая от Бориса Ельцина угроза федеральной государственности России столь велика, что ее нейтрализация стала первостепенной задачей политиков всех направлений...

Только опасно было бы думать, будто Ельцин дремлет, что он ни о чем не догадывается. Третья тайна та, что Ельцин не спит, а обдумывает новый удар. По кому? Неважно. Всюду одни враги. Да, всюду враги.

Но известно, кто пролил кровь граждан и раздал за это кощунственные награды, уже никого ни с кем не примирит. Он —порождение нашей долгой слепоты и усталости, политический фантом ушедшей эпохи. Эпоха ушла, а он заблудился в Кремле и оттуда тянет, тянет Россию в сумеречный мир.

Одна из блестящих статей Виктора Топорова в “НГ” называлась “Сон Ельцина” рождает чудовищ. Чудовища рождают друг от друга”. Однако Ельцин не спит, но пребывает в каком-то неугомонном трансе. Вновь, впервые с 1953 года в Кремле загорелось оконце: это Большой Брат по ночам думает о тебе думу. Указ за указом куют стране новый строй, и вскоре строй будет готов. Зато мы — спим, кто крепко, кто беспокойно, досыта поужинав или перекусив чем Бог послал. Чего волноваться? Когда все кончится, вам сообщат. Вас растолкает сосед по нарам.

С пятого октября Россией правит уже не Ельцин, а страх. Имя страху подарил человек из Свердловска. [163] Страх, однако, имеет свои пределы. В социальной жизни наступает такой этап, когда наблюдается равнодушие к страху. Эскалация недовольства сметает политические режимы. Любые политические режимы.

“Новый кремлевский вождь” — это коллективное достижение новой “демократической” или либеральной номенклатуры, а точнее — высшего слоя бюрократического чиновничества. Ельцин выступает как бы “групповым портретом” этого нового социального слоя — федеральной бюрократии, которая по численности уже превосходит бывшую союзную, а по возможностям влиять на самые важные политические решения ее роль может быть сравнима лишь с ролью Политбюро ЦК КПСС.

“Модернизаторы” и “цивилизаторы” (они же “демократы”) с трудом удержались на историческом повороте в сентябре-октябре 1993 года в пламени настоящей войны, в которую они внезапно перевели холодную войну между двумя политическими режимами —”их” диктатурой, о которой они тосковали и парламентарной демократией. Они, опираясь на бесподобный цинизм и неразборчивость в средствах и “активный нейтралитет” армии, смели со своего пути Парламент. Спору нет, Российский Парламент главным своим делом считал не капиталистическую модернизацию, хотя и был инициатором рыночных реформ и демократического законодательства, а представительство интересов всего российского общества. И делал он это, ссылаясь на демократию, объявив себя ее оплотом, так же, как это делал политический режим Ельцина. Но последний беспощадно насаждал процесс капитализации в его уродливых, варварских формах, в то время как Парламент исходил из универсальной исторической тенденции к социализации и конвергенции, — хотя, возможно, далеко не все в самом Парламенте это осознавали.

Режим президента, который вплоть до конца 1992 года мог опираться только на внутреннее ядро своего политического окружения, на новичков, примкнувших после августовских событий, на кремлевских комиссаров (полномочных представителей президента в регионах), на чиновников, на администрацию, — за последние полтора года, (с помощью обещаний и уступок) переманил на свою сторону довольно влиятельные элитные группы общества, включая промышленников, военных. Хотя отметим, далеко не всех — многие ощущали брезгливость от общения с ельцинистами, видели всю их несуразность, искусственность, неадекватность.

Шоковая терапия в экономике закончилась в конце 1992 года полным крахом: конфронтация, непрерывно навязываемая, вроде бы сменилась попытками согласования под мощным давлением нарождающегося гражданского общества. Последовал период широко понимаемого центризма, поиска компромисса, включая согласие Ельцина на вывод из правительства некоторых радикальных деятелей и т.д. Потом, когда эти попытки потерпели крах (а скорее, просто- напросто потеряли смысл с точки зрения “более сильного” — то есть Ельцина), а впереди все отчетливее замаячила опасность быстрой утери власти президентом и смены главы правительства, Президент, чувствуя за собой укрепившиеся позиции прежде всего в армии и заручившись поддержкой Запада, решился на клятвопреступление — свержение Конституции. На место шоковой терапии в экономике в сентябре 1993 года пришла шоковая терапия в политике. С разгромом парламентарного политического режима пришел конец демократии, выразителем которой был Парламент. Полностью прекратился процесс формирования гражданского общества, которое не может появиться в тоталитарных условиях.

В свое время “партийное бюрократическое государство” не смогло осуществить быстрые радикальные изменения как в самой структуре государства, так и в политическом режиме. Оно пошло по пути включения президентской надстройки на вершину системы государственной власти, не обезопасив себя от этой надстройки. В результате президентских ударов не выдержал каркас всего здания государства СССР: дезинтеграция стала развиваться на уровне политической надстройки: везде появились президенты с монархическими замашками. В России это же произошло с “модификациями”: Парламент пал под ударами Президента, которого он сам породил. А инициатива, активность, динамизм, предпринимательская жилка, которые характеризовали отдельные группы —техническую интеллигенцию, амбициозных политиков, мелких предпринимателей, промышленную номенклатуру, преступный мир, —все это могло реализоваться, лишь слившись с президентским режимом, став его частью. Не с гражданским обществом и не с партиями, а с “государством Ельцина”. Для того, чтобы в России в настоящее время реализовать какой-то замысел, не нужно убеждать в этом общество, нужно “завоевать государство” — завоевать соратников Правителя. А тот, кто завоевал это государство, получит и общество. Разве это не возврат назад “к большим батальонам”, как говаривал Наполеон Бонапарт. Но это — химерическая победа временщиков, не нашедших новой цивилизованной модели развития. Этого не поняли ни Ельцин, ни его теоретики- советники. Но поймут ли это те, кто придет на смену ельцинистам? Вот это важнее того, что волнует многих сегодня: “когда падет режим Ельцина?”