Вошедший Василий подошел к ее столу и улыбнулся: «Загадайте на меня, Софи!» Соня отчего-то заупрямилась, но, вздохнув, не смогла отказать и начала раскидывать карты, приговаривая: «Вы у нас по цвету волос – трефовый король…» Но вдруг она замолкла: на трефовом короле лежал пиковый туз.

Начался январь 1853 года. Все шло спокойно, по заведенному порядку. Но в феврале в театре заболел Яков Брянский, замечательный комический актер, любимец публики. Диагноз прозвучал как гром среди ясного неба – холера! Очень быстро Брянский сгорел. Проводить его вышла вся труппа. Хоть и боялись артисты заразы, но не прийти не могли – Брянского все любили. И только когда собрались, заметили, что похороны приходятся на понедельник, а это по русской примете – жди нового покойника.

Стужа стояла страшная, но, когда Якова Брянского вынесли из театра, актеры, сняв шапки, пошли за гробом пешком. Во главе процессии – Василий Каратыгин. У могилы старик Сосницкий, желая разрядить обстановку, подтолкнул актрису Гусеву: «Ну что, старуха, так хмуро смотришь? Пожил ведь Яков. Всем придет пора…» Испуганная Гусева взвизгнула: «Вот сам и попробуй! Ты старее меня!»

Кто бы знал, какое значение приобретет эта неожиданная перепалка и вообще сами похороны Брянского? А ведь милейший и тихий был человек! Может, для его замечательного таланта не хватало подходящей труппы там – на небесах? Вот он и начал подыскивать себе партнеров…

Через несколько дней пошла та же «Русская свадьба», которую с таким восторгом давали на Новый год. Играли уже без Брянского. Во втором акте, вернувшись со сцены, замечательная комедийная актриса Гусева, не имевшая себе равных в ролях сварливых кухарок и старух, упала замертво за кулисами. А ничего не подозревающий зал все еще хлопал ее искрометному уходу.

За кулисами Петр Каратыгин горько сказал брату: «Что творится?! Мы стали похожи на римских гладиаторов: умираем на сцене под рукоплескания публики!»

На другой день у Василия начался жар и безумная головная боль. Видно, на похоронах Брянского он все-таки застудил голову. Начиналась мозговая горячка, но Василий, превозмогая боль, играл – заменить его было некем. Но все-таки через неделю он свалился.

И дернул его черт позвать не обычного врача, а модного тогда гомеопата! Какие-то умники уверили его, что гомеопатия – самое большое и новомодное достижение современной медицины. Вот только от лечения этой гомеопатией Василию становилось хуже и хуже. Наконец, начался бред. В полночь с четверга на пятницу 13 марта 1853 года великий русский трагик Василий Андреевич Каратыгин скончался. Три недели назад – 26 февраля – ему как раз исполнился пятьдесят один год. Хоронили Василия Каратыгина 15 марта 1853 года – да при таком стечении скорбящего народа, которое собиралось только, говорят, сначала на похороны Пушкина, а потом молодой актрисы Асенковой.

Вся набережная Мойки, Синий мост, Исаакиевская площадь были запружены сплошной массой народа. Когда гроб вынесли из дома, чтоб повезти на Смоленское кладбище, люди закричали: «Не надо, не надо! Мы на руках донесем!»

Так и поплыл он, передаваемый из рук в руки, до самой церкви на Смоленском кладбище, а потом и до могилы. Даже засыпать ее скорбящие зрители не дали – каждый хотел отдать последнюю дань, бросив горсть земли. К вечеру на могиле образовался огромный поминальный курган.

Прошел месяц, и жуткие слухи поползли по Петербургу. Будто не умер Василий Каратыгин, а просто впал в летаргический сон. И похоронили его заживо, ибо враги давно мечтали о его смерти. И были эти страшные слухи столь сильны, что зять Василия Андреевича – Владимир фон дер Пален, решив поставить памятник великому тестю, вынужден был вскрыть могилу при понятых, чтобы развеять нелепые домыслы. Но и после вскрытия безумцы утверждали, что, когда гроб доставали, крышка была сдвинута, а тело оказалось перевернутым на бок.

На самом деле и крышка была прибита, и тело лежало как положено. Да и хоронили Василия Каратыгина уже на четвертые сутки с трупными пятнами. Но откуда взялась эта дикая легенда о похоронах заживо?

«Хоть людская молва и делает из мухи слона, – думал Петр Каратыгин, – но должна же быть хоть какая-то муха?» Пришлось брату предпринять свое расследование. И что оказалось? Не муха, а глупый человек под мухой.

Дело было так. Когда все родные уже ушли с кладбища, у могильного холма осталось несколько купцов – особо страстных поклонников великого трагика. Богач Николай Дмитриев, торговавший в Милютиных лавках, куда Василий Каратыгин лет десять ходил покупать устрицы, приволок корзину снеди и ящик вина да шампанского. Купцы искренне посчитали, что, коль при жизни актеры «глотают шампанею», почему бы не проводить служителя Мельпомены этим же «нектаром богов». Проводы шли до глубоких сумерек, купцы лили слезы с вином вперемешку. Позвали сторожей и могильщиков, всех упоили по-русски – «вусмерть». В конце концов поняли, что спиртных ящиков им все равно не осилить. Тогда Дмитриев схватил бутылки и вскричал: «Голубчик Василий Андреевич! Дай Бог тебе Царствия Небесного! А мы вот как тебя любили и уважали!» С тем воплем отбил купец горлышки у оставшихся бутылок и вылил вино в могилу. Ну все и разъехались в слезах.

Но один из кладбищенских сторожей так упился, что подняться не смог. В полночь очнулся он рядом со свежей могилкой, и в полупьяном мозгу его пошли плясать фантастические картинки: померещились ему собирающиеся вокруг мертвецы да стон из могилы.

От таких видений кинулся он прямиком к кладбищенскому священнику. Тот, видя, что мужик мертвецки пьян, обругал его. Но сторож заупрямился: «Не пьян я, а слышал настоящие стоны! Живого человека похоронили!»

Священник послал-таки слугу проверить. Слуга ходил, слушал на могиле, прикладывал ухо к земле. Но все было спокойно. «Что ж! – вздохнув, сказал пьяница. – Видать, опоздали. Таперича, значит, умер взаправду…»

Наутро сторожу устроили разнос. Что ему оставалось, как не клясться и божиться, что он действительно слышал стоны?!

Вот так и родилась страшная легенда да пошла гулять по столице, а потом и по России. Долго еще знакомые и незнакомые спрашивали Петра: неужели и вправду брат его в могиле перевернулся?

«Да помилуйте, господа, – отвечал грустно Петр, – как же ему не перевернуться в гробу, когда лучшие его роли теперь только ленивый не играет!» И действительно, многие схватились за репертуар трагика Каратыгина. Да только никто не смог подняться до его высот…

Думаете, это некий драматургический образ, сценический герой, так сказать, фантом, созданный Гоголем? А вот и нет! Жил в России реальный человек, который вполне может претендовать на «авторство» всеобщего любимца российской сцены Ивана Александровича Хлестакова. И между прочим, этот человек был не мелким обманщиком, а личностью, сыгравшей свою заметную роль в российской истории. Недаром его считали то русским Казановой за любовные похождения, а то и борцом с ненавистным царизмом, ведь он отсидел в Шлиссельбургской крепости 36 лет.

Действительно, Роман Михайлович Медокс слыл одной из самых интригующих персон своего времени. Все происшедшее с ним загадочно и неясно, даже год рождения неизвестен – то ли 1789, то ли 1793 или 1795-й. Кажется, местом рождения явилась Москва, но, возможно, и Петербург – семья была известна в обеих столицах. Отец Романа, Михаил Григорьевич Медокс, перебравшийся в Москву из далекой Англии (а может, и из Германии), стал здесь виднейшим театральным деятелем, основателем легендарного Театра Медокса. Обычно театр развивается династиями, но сыновья Медокса сцену не жаловали. Особенно трудно пришлось родителю со средним – Романом. Вот уж, воистину, как чадушко назовешь, так оно и жить станет. Роман с ранней юности заделался записным ловеласом. Романы и романчики шли по его жизни нескончаемой чередой. И хотя он получил отличное образование и поступил на военную службу, где мог бы сделать блестящую карьеру, распутный образ жизни записал его в российские казановы. Похождения Романа оказались столь скандальны, что старший Медокс отказал беспутному сыну от родительского дома. Сынок горевал недолго. Ну а чтобы не встречаться больше с папашей, решил уехать из Москвы. Сбежал из своей воинской части, прихватив, между прочим, полковую кассу. На похищенные средства справил модный гвардейский мундир, расшитый золотыми позументами. От этакого наряда да от горящих черных очей статного красавца поручика, гордо восседавшего на резвом коне, красотки по всей стране мгновенно теряли голову.