«Получилось! Получилось!» — вопил он мысленно.

Значение этого шага трудно было переоценить.

В свое время руководство большевиков убрало общесоюзный, постоянно действующий совет не просто так. В первую очередь потому, что партийное руководство стало оказываться слишком часто в клинче с Петросоветом. И, по сути, стал вопрос о власти. Кому она принадлежит? Советам или партии?

И восстание Кронштадтских моряков было лишь одним из проявлений этого противостояния. Косвенным. Но именно они провозгласили такой опасный для Ленина и команды лозунг: «Власть Советам, а не партиям!» Что было продолжением и развитием более старого лозунга: «Советы без большевиков», так как оно было, по сути, направлено против большевиков.

Восстание подавили.

Но «осадочек остался». И в самые сжатые сроки постарались девальвировать Петросовет, низведя его до совершенно декоративной функции регионального представительства. Заодно укрепляя и расширяя партию, через «партийные призывы» и слияния под «соусом» большевиков разных союзных им партий и фракций в единую силу. Само собой, для борьбы с единым врагом, ради которого требовалось объединить усилия.

В оригинальной истории победила партия.

Но Фрунзе прекрасно знал о трагедии «партийных функционеров», которая уже сейчас была остра. После же 1953 года же встала в полный рост, фактически став той силой, которая Союз и уничтожила, сожрав изнутри, как ржа. Поэтому он считал крайне важным ограничить власть партийного руководства, сместив акцент на собственно государственные органы. Чтобы глава правительства был главой правительства, а не мальчиком на побегушках у генерального секретаря партии.

При создании парламента или как там они его назовут, он хотел решительно настаивать на двух ключевых моментах. Во-первых, исключительно одномандатных округах. Во-вторых, на мажоритарной системе выборов с принципом относительного большинства. Это были очень важным моменты, которые позволили бы в последствии расчленить ВКП(б) на две равнодействующие партии. Ну и поддерживать некую конкуренцию и равновесие между ними[1]. Кроме того, мандат, полученный депутатом по системе мажоритарных выборов делают его независимым от партии. Он даже может выйти из нее или баллотироваться, будучи беспартийным. Что также ослабляло партийную роль и влияние. Что вкупе должно было стать важной защитой от синдрома «партийного функционера».

Но это — дело будущего. Возможно далекого будущего. Кто знает, как повернется история? Ему остается лишь ловить момент и осторожными тычками корректировать траекторию огромного тела.

А переворот?

А зачем ему переворот?

Он и так, в спокойном порядке постарается все перестроить. Без излишних потрясений и пустых глупостей. В отличие от оригинального Фрунзе, человек, вселившийся в него был убежден — ни одна революция еще никого до добра не довела. Оставляя после себя только разруху и беды.

В теорию же революции как смены общественно-экономической формации он не верил. Потому что такие тектонические сдвиги происходят не постановлениями большинства, пением интернационала или винтовочной пальбой, а изменением образа мысли и хозяйствования широких слоев общества. А это долгие годы. Десятилетия, если не столетия.

Так что он, среди прочего, и не считал разумным устанавливать диктатуру. Зачем? Фактическая власть у него и так есть в руках. Во всяком случае ее было достаточно. А дальше? Дальше он хотел потихоньку трансформировать политическую систему Союза так, чтобы она обрела человеческий облик. И лишнюю бравурную шумиху ради этого он не видел смысла разводить.

Лихой романтизм революционного хаоса должен был уйти в прошлое. Стать сказкой. Заместившись как можно более продуманным и гармоничным государственным аппаратом. При этому нужно понимать, что Фрунзе считал парламентскую республику самой горькой и бессмысленной ее формой. В целом. Но в текущей ситуации это был тот самый инструмент, который открывал огромные возможности. Вот прямо здесь и сейчас. Поэтому он за него и ухватился. Слишком уж он был удобен для манипуляций.

А потом?

Потом будет потом.

И слона надо есть маленькими кусочками, чтобы не подавиться…

[1] В данном случае подразумевается закон Девюже.

1927 год, декабрь, 26. Москва

Михаил Васильевич проснулся чуть за полночь.

Было темно и тихо. За окном шел снег.

Жена находилась в роддоме, находясь на сносях.

Дети у матери, то есть, у своей бабушки.

В квартире же должен быть только он один. Во всяком случае он был в этом уверен. Однако какое-то необъяснимое чувство тревоги заставило его проснуться. Настолько сильное, что он едва обуздал желание резко вскочить на ноги и перекатом постараться уйти в сторону.

Вместо этого он, стараясь шевелиться как можно плавней, повернулся в сторону окна. Того, что он оставлял приоткрытым для проветривания.

Но оказалось поздно.

Там стоял темный силуэт человека, который воспользовался этим лазом. Несмотря на зиму он был одет достаточно легко. Во всяком случае в силуэте не наблюдалась «толщина», характерная для зимней одежды. За окном, кстати, было темно. То есть, фонари не горели, освещавшие очень неплохо все подходы к дому. Он в свое время специально озаботился. Вряд ли их выбили сейчас. Такой шум не пропустить. Значит это сделали раньше, а дворник прозевал.

— Проснулся с… — крайне неприятным тоном процедил незнакомец. — Сейчас я тебя убивать буду.

— Там растяжка, — меланхолично произнес Фрунзе не двигаясь, чтобы не спровоцировать незнакомца на выстрел раньше времени.

Точнее он двигался, только очень медленно, стараясь дотянуться до пистолета под подушкой. Михаил Васильевич продолжал с ним спать. Более того — держа его взведенным на предохранителе.

— Что?

— Растяжка. Это мина. Делается из гранаты. Я вообще удивлен, что не проснулся от взрыва. Считай тебе повезло.

Тишина.

Гость был явно обескуражен.

— Сейчас ты медленно положишь оружие на пол. — продолжил нарком. — И толкнешь его ко мне. После чего — побеседуем. И если ты ответишь на все мои вопросы, я тебя отпущу.

— На понт берешь фраер?

— Твой выбор — твоя жизнь.

Незваный гость промолчал.

А секунд пять спустя начал дергано осматриваться. Пытаясь обнаружить эту самую «растяжку». Но и не отворачиваясь от своей жертвы надолго.

Фрунзе же, воспользовавшись этой растерянностью довершил начатое. Дотянулся до пистолета левой рукой. Снял его с предохранителя. И открыл огонь. Благо, что за минувшие два года почти полностью восстановил было навык.

Гость, видимо, услышал щелчок предохранителя. Хотя его и гасила подушка. Поэтому постарался отреагировать. И даже сумел выстрелить, прежде чем рухнул на пол, получив пулю в грудную клетку. Увесистую такую. Сорок пятого калибра.

— … мать… — процедил Фрунзе, зажимая рану.

Пятое покушение[1]. И в этот раз ранение было тяжелым и крайне неприятным.

Он с трудом поднялся.

Доковылял до телефона.

Вызвал Дзержинского.

Его на месте не оказалось. В кой-то веке спал.

Сообщил дежурному, кто он такой и сообщил о нападении.

Набрал в каптерку, где сидел дежурный наряд СОН. Он находился на первом этаже. И не известно, слышали они выстрел или нет.

Слышали.

Распорядился взять аптечку.

После чего с трудом проследовал к двери. По стеночки. Открыл замок, чтобы не выбивали дверь.

Да там же в коридоре и осел на пол. Кое как прижимая рану простыней, которую так с собой и волок.

И последнее, что он увидел перед потерей сознания — вбегающие бойцы его охраны. Вон — один даже с переносной аптечкой широкого профиля. Значит шанс выжить еще оставался…

[1] Первое — на операционном столе. Второе — обстрел бандой бандитов у моста. Третье — засада в подъезде. Четвертое — пулеметная засада.