— Эта фальшивка, которую ваши агенты подложили в портфель Кюньо? Ну нет, господин префект, слишком грубая работа! Никто не поверит, что Кюньо вел записи вроде: «Получил за подрывную деятельность в пользу Москвы 500 миллионов франков». Или: «За организацию забастовки на заводе получено из фондов коммунистической партии 5 миллионов франков…» Это же грубейшая мазня, а не разоблачения! Народ теперь сильно поумнел. Никого не обманешь такой подделкой…
Разговор этот происходил в известном уже нам кабинете префекта Ренара. Префектура полиции превратилась не то в штаб фронта, не то в командный пункт в тот лихорадочный момент, когда получена весть, что пункт окружен со всех сторон превосходящими силами неприятеля.
Беспрерывно звонили междугородные и городские телефоны, прибегали курьеры, префект уже дважды совещался по телефону с мэром Вернея, с начальником жандармерии и полицейским комиссаром. Поблизости дежурили пожарные машины со шлангами: а вдруг придется поливать «наступающих»? Ренар приказал на всякий случай направить в Верней побольше солдат. Вдоль главной улицы города, где находилась префектура, расхаживали патрули.
Префекта поминутно вызывали к телефону: Париж, Старая Мельница, вилла Морвилье — все требовали у него отчетов, утешительных известий, уверений, что он примет все зависящие от него меры.
Полицейские посты сообщали префекту по радиотелефонам:
«Колонны двигаются по шоссе. Окрестные жители присоединяются к демонстрантам».
«По беглому подсчету удалось установить, что в демонстрации участвует около пяти тысяч человек».
«Толпа приближается к замку Фонтенак. Первые колонны уже у ворот замка».
— Что же, демонстранты намереваются громить замок? — спрашивал Ренар. Он отдал приказ «избегать столкновений», но если толпа будет вести себя агрессивно…
Полицейские посты отвечали:
— Народ ведет себя спокойно. Никаких агрессивных действий, кроме нескольких словесных перепалок с полицией да криков: «Долой предателя!», «Долой военные договоры!»
Ренар отходил от аппарата и хмурился. Он был озабочен и встревожен. Несмотря на его уверенность, что все дело кончится пением и листовками, ему уже становилось не по себе. Посланные в город сообщили, что лавочники опускают железные шторы на окнах — стало быть, ждут столкновений. Полицейские кордоны заняли мост через Лизер, и их забросали консервными банками и горшками с землей.
Капитан Вэрт рекомендовал держать наготове военную силу, потому что «возможны эксцессы».
А Фонтенак! Этот тоже требует, чтобы префект выслал специальные части для охраны замка, виллы Морвилье, а главное — завода. И для себя самого он настаивал на усиленной охране. Очевидно, господин Фонтенак струсил не на шутку! Ренар предложил ему свою машину и охрану, чтобы выехать в Париж. Какое! Господин Фонтенак не желал рисковать своей драгоценной особой: ехать через горы с ничтожной кучкой охранников, в то время как в каждом селении, на каждой ферме — бунтовщики. Нет уж, на это он не согласен! Он поедет только поездом.
А если поезда не ходят? Ведь и на железной дороге забастовки!
Что ж, господин Фонтенак переждет два-три дня на вилле Морвилье с условием, что префект пришлет усиленную охрану и гарантирует ему безопасность.
Гарантировать безопасность! Ренар утерял свой бравый, парадный вид. Теперь он состоял из одних морщин, которые разбежались по всему лицу, собираясь в густую паутинную сеть то возле рта, то возле глаз, то на лбу. Ренар устал, ему стало тоскливо, жаль самого себя: в такую минуту совершенно не на кого опереться!
Каков, например, мэр Лотрек! Он вдруг заявил, что тоже против войны и всяких военных договоров, что не желает больше прислуживать иностранцам, что с него достаточно! И как ни бился с ним префект, продолжал стоять на своем. А вчера Лотрек вдруг взял и сказался больным, улегся в постель и обложился грелками. Это известие принес префекту Леклер. Он явился чуть свет в префектуру и теперь сидел в кабинете Ренара, считая себя вправе вмешиваться решительно во все: он же «муниципальный советник!»
— Я бы этого Лотрека за ноги стащил с постели! Болен? Знаем мы эти болезни! Он просто отлынивает, боится ответственности.
— Вы тоже хороши, Леклер, — едко сказал ему Ренар. — Обещали собрать по фермам инициативную группу, не допустить собрания в Турьей долине, уверяли, что у вас есть на примете верные люди… И что же?
Леклер буркнул:
— Они ничего не желают делать. Все теперь распропагандированы, заражены этим коммунистическим духом. — Он кинулся к связисту у аппарата: — Как там с моей фермой? Что сообщают тамошние посты?
Больше всего на свете Леклер был озабочен своей фермой. Пускай толпа громит замок, пускай взрывает хоть весь город, лишь бы уцелели его ферма, его винные погреба.
Ренар между тем пытался снова воздействовать на следователя:
— Поймите, Жамэ, надо убедить страну, общество, что заговор существовал, что состав преступления налицо. Нам никогда не простят, если мы не сумеем этого доказать! Вы понимаете, как это важно для политики? Господин Фонтенак тоже настаивает, чтобы…
— Оставьте вы меня в покое с вашим Фонтенаком, — раздраженно перебил его следователь. — Этот субъект сам себя утопил. Я не хочу попасть с ним в одну компанию. Я вам повторяю: следственная палата суда не может удовлетвориться теми «документами», которые полиция конфисковала у арестованных. Вы говорили, что бумаги Кюньо носят шпионский характер, а судебное следствие обнаружило, что это лишь газетные вырезки, записи о нуждах членов профсоюза. — Жамэ вытащил из кармана газету. — Вы только послушайте, что пишут даже самые умеренные газеты: «Те, кто распорядился начать судебное преследование, доказали, что у них нет ни капли здравого смысла…» — Он с вызовом взглянул на Ренара. — Вот! Нравится вам это? Мы не желаем стать посмешищем для газет, как Фонтенак. Никто не может ничего создать из такого дутого дела.
«Колонны демонстрантов направляются к городу. Приближаются к заставе», — сообщил ближайший пост.
— А ферма моя? Что с моей фермой? — заорал Леклер. — Дайте мне машину, Ренар. Или нет, — спохватился он, — на машине опасно. Я попробую пробраться пешком, в одиночку. Я должен узнать, что делается на ферме. Вы не думайте, что я испугался! Я скоро вернусь! Я не забуду своего долга в такую серьезную минуту. — И Леклер выбежал из кабинета, забыв даже попрощаться.
Следователь заметно переменился в лице.
— Пожалуй, я тоже пойду. У вас теперь и без меня много дела. Умоляю вас, господин префект, усильте охрану возле здания суда. Кто знает, что взбредет на ум толпе!
— Господин префект, вас просит к телефону госпожа Кассиньоль, — доложил секретарь.
Щеки Ренара побурели. Ох, несносная баба! Она, видите ли, убеждена, что толпа намерена расправиться именно с ней и тоже требует охраны.
— Скажите ей, что меня нет, что я исчез, погиб, умер! — взорвался Ренар.
— Слушаю, — невозмутимо отозвался секретарь. — Сейчас нам сообщили, цепи демонстрантов прорвали заслон охраны и пробиваются через мост. Отдельные группы направляются к заводу и к зданию суда, — прибавил он.
— Не пускать их! Задержать у моста! Направить туда солдат охраны и отрезать правый берег Лизера от левого. Пускай полицейский комиссар пошлет туда грузовики с солдатами, — распорядился префект.
Секретарь выбежал передать приказ и почти тотчас же вернулся, запыхавшись.
На этот раз префекта вызывал к телефону капитан Вэрт.
— У гостиницы толпы. Настроение чрезвычайно агрессивное. Только что в окна комнат, занимаемых офицерами, брошены камни. Все стекла перебиты. Осколками едва не ранена жена майора миссис Гарденер. Что собирается предпринять префект, чтобы оградить американских граждан от агрессий? — говорил в трубку корректный голос.
— Дайте мне мой шлем! Я сам поеду проверить положение на месте! — распорядился встревоженный Ренар.
Он вскочил в машину, как вскакивают на горячего, норовистого коня. Никогда еще его пожилое сердце не колотилось так лихорадочно. Полководец? Как говорили эти древние: «Вернуться со щитом или под щитом»? На секунду префекту почудились человеческие толпы, как две горы, летящие навстречу друг другу, и он сам, попавший между ними и раздавленный.
