Она сбивает меня с ног, практически вышибая дух, и прижимает к камням своим весом. Какое-то время я лежу и пытаюсь прийти в себя. Я бы сдвинул женщину в сторонку, но меня словно парализовало. В итоге первой шевелится она — медленно отыскивает руками опору, отталкивается и усаживается рядом; вид у нее ошеломленный. Я пока способен только лежать. Наконец с неимоверным трудом втягиваю сквозь стиснутые зубы воздух. Потом делаю глубокий вдох. И еще один.

Женщина вроде бы реагирует на звук — в ее остекленевших глазах я замечаю проблеск мысли и задаю вопрос:

— Вы… в порядке?

Взгляд ее постепенно проясняется и сосредотачивается на мне.

— Мне приснился дикий сон… — начинает она и, вдруг умолкнув, принимается осматриваться. Вершина горы, бесконечное небо. Я, растянувшийся на камнях возле нее.

— Я ведь не сплю? — произносит она наконец.

Я качаю головой, насколько это возможно лежа.

— Но я же не сошла с ума, — озадаченно продолжает женщина. — Значит, я сплю. Особенно если в моем сне оказались вы.

Я кое-как усаживаюсь. Смена положения отзывается легким головокружением, но оно постепенно прекращается.

— Вы не спите, — произношу я.

— Но иначе никак!

Я не утруждаю себя повторением — просто жду, когда она смирится с очевидным.

— Чертовщина какая-то, — выдавливает в конце концов женщина.

— Здесь это не довод.

Она снова крутит головой.

— Где мы?

— В моей голове — по крайней мере, так мне сказала Ситала. Или, другими словами, в некоторой части иного мира, которую я воспринимаю, когда погружаюсь в собственное сознание. Согласен, звучит немного запутанно.

— А кто такая Ситала?

— Крылатая женщина, которая только что спасла вашу задницу.

Моя гостья медленно кивает.

— Ну конечно. Крылатая женщина. Мы в вашей голове. Все так естественно.

— Как вас угораздило свалиться с неба? — спрашиваю я.

— Ах, да как это обычно происходит! В больнице над койкой воспарила женщина. Когда она начала вращаться, я попыталась остановить ее, чтобы не выскочили дыхательная трубка и капельница. Но стоило мне до нее дотронуться, и я оказалась здесь, — она задирает голову к небу. — Точнее, там.

Ее взгляд вновь обращается на меня.

— Скажите, вас моя история не удивляет? По идее, я должна была бы сейчас биться в истерике, но почему-то ощущаю только дурацкое спокойствие.

— Сам я свалился в кроличью нору[33] пару дней назад, — сообщаю я собеседнице. — Скоро вы тоже дойдете до точки, когда ничто больше не сможет вас удивить.

Она вскидывает бровь.

— Хм, прежде чем оказаться здесь, я повстречался с собакой, которая может превращаться в настоящий вертолет, — привожу я пример.

— Но это невоз… — моя гостья осекается.

Что ж, всецело ей сочувствую.

— Та женщина в больнице — это ваша приятельница? Блондинка, что была с вами, когда мы впервые встретились?

— Вы про Марису? Нет. Это ваша подруга, Эгги.

Я киваю. Ну конечно.

— Пойдемте, кое-что покажу, — говорю я и указываю за край плато, туда, где парит тело художницы.

Женщина поднимается, смотрит, но вдруг бледнеет и снова плюхается на задницу.

— Не понимаю, — произносит она, схватившись за виски.

— Добро пожаловать в клуб «Новые ворота».

Повисает молчание. Меня охватывает острое желание снова улечься на земле и закрыть глаза. Может, если я засну, то по пробуждении окажусь в своем трейлере?

— Я хочу перед вами извиниться, — говорит вдруг женщина.

— За что? За то, что свалились на меня?

— Нет, — улыбается она, — за то, что доставала вас при нашей первой встрече. Теперь я знаю, что вы не Джексон Коул.

— И что же заставило вас передумать?

— Мы с Марисой познакомились с одним вашим другом — с Рамоном Морагу. Он много чего рассказал о вас и вашем двоюродном брате Джексоне. Даже не знаю, как это я раньше не обращала внимания, но вы похожи, как близнецы!

— Нас вечно принимали за родных братьев, — киваю я.

— Но вы не гнались за славой, так ведь?

Не совсем. Поначалу я даже наслаждался ею. Однако через некоторое время сценический образ Джексона Коула поглотил меня почти полностью — порой я уже сам не понимал, кто я такой на самом деле. Разнообразные вещества и алкоголь разобраться в этом тоже не помогали. Впрочем, рассказать ей все это я не могу и потому ограничиваюсь пространным объяснением:

— Когда видишь, до какого безумия доводит слава, сразу хочется удрать от нее как можно дальше. Куда проще оставаться парнем из гастрольной команды и носить надвинутую на нос бейсболку во избежание идиотских расспросов.

— Поняла, — смеется женщина. — Знаете, пару дней назад я обрушила бы на вас миллион вопросов о тех днях.

— А сейчас?

Взгляд ее устремляется вдаль, и я терпеливо дожидаюсь момента, когда он снова сфокусируется на мне.

— Даже не знаю, как объяснить, — произносит она спустя целую вечность. — Пожалуй, я наконец осознала, что в мире полно проблем, о которых стоит писать. Более важных, чем эпизоды биографии рок-звезды средней руки, в особенности давным-давно уже мертвой.

Внезапно лицо женщины искажается, и она в замешательстве прикрывает рот рукой.

— Ой, простите, — лепечет она. — Вы ведь наверняка все еще горюете о нем…

Я вскидываю руку и перебиваю ее:

— Все в порядке. Я давно смирился с этой утратой. Возможно, оно и к лучшему, что впредь вы собираетесь писать о более серьезных вещах.

Женщина улыбается:

— На протяжении многих лет я была убеждена в обратном, но утром того дня, когда мы прибыли сюда, мне явилось своего рода откровение. Я поговорила в мотеле, где мы остановились, с одним старым отшельником. Готова поспорить, он даже не догадывается, как сильно на меня подействовали его слова.

— А как вы стали такой неистовой фанаткой «Дизел Рэтс»? — не удерживаюсь я от вопроса.

— Знаете, это произошло далеко не сразу. Моя лучшая подруга буквально дышала ее музыкой, а меня она совершенно не задевала. Но когда Эйми умерла, я заинтересовалась «Крысами на дизельном ходу». Стала слушать. Много.

— Чтобы не потерять ее?

Она качает головой.

— Нет. Эйми покончила с собой. Я начала слушать «Дизел Рэтс», чтобы понять, почему любимая музыка подруги не удержала ее на земле. А потом и сама влюбилась в нее.

Она говорит, глядя в безоблачное небо.

Что ей ответить, я не знаю. Когда-то, на пике славы «Дизел Рэтс», фанаты говорили мне, что остались жить благодаря нашим песням. Черт побери, да меня самого тогда спасало только то, что я играл музыку, спасающую их! До тех пор, пока это не перестало действовать. Пока в моей жизни не накопилось столько дерьма, что ни одна песня в мире не могла вытащить меня из-под вонючих завалов.

О самоубийстве я никогда не помышлял. Но мне отчаянно хотелось раствориться, исчезнуть, сбежать, и потому я взял и поменялся местами со своим двоюродным братом. Он должен был стать рок-звездой, а я тихонечко сделал бы ноги.

Все прошло бы путем. Ведь Стива даже не забрызгало той дрянью, груз которой едва не задавил меня. Ему нужно было просто подождать, пока все закончится — и хорошее, и плохое. И я нисколько не сомневаюсь, что Джексон Коул из него получился бы куда лучше, чем из меня самого.

Но потом этому чертову самолету понадобилось рухнуть.

— Люди любят рассказывать, как их спасло искусство, — изрекаю наконец я.

Женщина смотрит на меня, ожидая продолжения.

— Ну вы же знаете: вовремя прочитанная книга, прослушанная песня. Не раньше, не позже, а как раз в тот самый момент, когда это необходимо. Часто восприятие искусства вытягивает с самого дна. А иногда человека спасает творчество. Только это тоже не гарантия долгой и счастливой жизни. Порой человека ничто не может спасти — даже поддержка любящей семьи, друзей или незнакомцев, протягивающих руку помощи. Некоторым очень хорошо удается скрывать, насколько им плохо. Пожалуй, страшнее всего обнаружить это слишком поздно.