— В дом Господа не входят с мечом, — сказал ему брат Жослен.

Кадан колебался. После случившегося он не доверял никому. Его трясло. Но он не знал в Париже никого, и если кто-то и мог ему помочь, то лишь имевший дело с тамплиерами брат Жослен.

Тот, однако, отказался с порога заводить разговор. Напоил его горячим вином со специями, накормил мясом с овощами, запеченным в горшочке, и уложил спать.

Хотя на душе у Кадана было неспокойно, он заснул как убитый — видимо, сказалось вино. И пришел в себя, только когда солнце уже поднялось над городом высоко-высоко.

Жослена уже не было рядом, и Кадану пришлось выбирать: спуститься к службе или ждать, пока тот сам вспомнит о нем.

Показываться в церкви он не хотел и не мог и потому следующий час провел, размышляя о том, что ему делать теперь. О том, чтобы отправиться в Шотландию, как хотел Леннар, и речи быть не могло. Он верил, что рыцарь еще жив, и должен был изыскать способ ему помочь. Но Кадан толком не умел владеть мечом, денег у него было, только чтобы заплатить за обед, и никто из парижских дворян не заступился бы за него.

Он бродил из конца в конец небольшой комнатки, которую занимал священник, пока в бессилии не ударил кулаком по стене.

В то же мгновение распахнулась дверь, и на пороге показался брат Жослен.

— Утихомирь свою злость, — сказал он и развернул Кадана лицом к себе.

— Как я могу, когда… — Кадан запнулся, увидев в глазах брата Жослена что-то чужое — и в то же время много более мудрое, чем он ожидал. Как будто Жослен видел его насквозь.

— Послушай меня, мальчик. Я говорил об этом твоему господину и скажу тебе. Нынче не то время, чтобы блюсти законы Ордена открыто. Есть время идти в бой и есть время отступить. Сейчас мы не можем бросить вызов Авиньону. Но наше время еще придет.

— Да какая мне… — выдохнул Кадан и рванулся из его рук, но тут же, одумавшись, затих. — Послушайте, — сказал он уже спокойнее, — я должен спасти моего господина. Я клялся ему…

— Все мы клялись.

— Вы не понимаете… — Кадан покачал головой.

— Я понимаю больше, чем ты.

Но Кадан отлично знал, что этот благородный и праведный брат не может понимать ничего. Он вел свою войну, которая к Кадану не имела никакого отношения и в которую Кадан предпочел бы не ввязываться никогда.

— Помогите мне освободить его… — уже безо всякой надежды прошептал он, — прошу вас, будьте милостивы… Мы навсегда покинем Париж и никому не причиним вреда…

Однако он видел ответ в глазах Жослена и, не дожидаясь, пока тот произнесет его вслух, высвободился из сильных рук, подхватил свои вещи и, на ходу привязывая к поясу меч, побрел прочь.

До самого вечера он ходил по городу, пока не отыскал наконец Веселую Башню. Затаившись в тени проулков, Кадан стал ждать — не зная, что делать теперь.

— Ты не одумался?

Леннар качнул головой.

На сей раз встреча их с Гийомом проходила не в затхлой камере под самим зданием башни, а в одном из верхних залов, стены которого красноречиво говорили о его назначении.

— Раздеть его.

Голос Гийома звучал ровно. Позади его у двери, ведущей в общий коридор, стояло двое стражников, больше похожих на рыцарей, чем на монахов. Еще двое охраняли выход в сторону катакомб, откуда привели Леннара. И двое, таких же крепких, но лишенных доспеха, принялись теперь выполнять приказ.

Рубаху Леннара рванули с плеч, оголяя белый, не знавший загара торс. Его плавные линии против воли приковывали к себе взгляд Гийома, и он не мог сдержать мыслей о том, что скучал. Если бы только не Ролан…

Исполнители рванули вниз штаны Леннара, и тот оказался полностью обнажен. Сапоги с его ног исчезли уже давно. Гийом разглядывал его сильное, молодое тело и невольно сравнивал его с тем, которое всегда считал только сном.

Это был он. Абсолютно точно это был он. Даже родинка на бедре была такой же, как у Льефа. Названного сына. Его… Или не его?

"Безумие стало мне расплатой за грехи", — подумал Гийом.

— Начнем с малого, — он качнул головой, указывая одному из исполнителей на кнут. Другой ловко подхватил Леннара за руки и растянул его на пыточном кресте, прежде чем тот успел сообразить что-нибудь. — Зачитать обвинения.

Гийом принялся перечислять обвинения, от которых у Леннара волосы на загривке встали дыбом.

— Нет, — выпалил он, прерывая его. Но Гийом продолжал. И только огласив список до конца, произнес:

— Если не готов, нам с тобой придется поговорить еще раз.

Под мерный звук голоса секретаря звуки хлестких ударов разносились по комнате один за другим.

Гийом знал, что жертва не сдастся так легко. Но он делал ставку не на боль. Куда важнее было дать пленнику почувствовать, что он больше никто. Что орден не защитит и не заступится за него. Что есть только он, Гийом — и далекий шанс обрести свободу и очищение в конце.

Леннар был крепок. Пытка продлилась больше часа, прежде чем сознание его стало уплывать в туман. И только под конец, когда Гийом устал от происходящего не меньше его самого, инквизитор подал знак подручным чуть разойтись.

Гийом подошел к Леннару вплотную. Огладил волосы, не в силах противиться желанию коснуться их хотя бы раз. Затем схватил их в охапку и рванул наверх, заставляя Леннара поднять лицо.

— Зачем? — спросил он.

Леннар вздрогнул. Кровавый туман окружал его со всех сторон — но на мгновение этот туман выхватил лицо из его снов.

— Зачем ты это сделал, Льеф? — прошептал Гийом, так чтобы не слышал никто, кроме них.

Леннар задрожал всем телом. Это имя… Кадан тоже вспоминал его в бреду, но только теперь, когда его произнес Гийом, ему показалось, что это имя в самом деле принадлежит ему.

— Я не знаю… — прошептал он. И последний мощный удар плети отправил его в темноту.

Помощники палача отнесли его в камеру и бросили на кучу соломы, где он валялся без чувств до вечера.

ГЛАВА 19

В темнице дни отличались от дней лишь орудиями пыток, которые пускались в ход.

Большую часть времени Леннар оставался без сознания, в полной тишине, и только изредка ему чудилось сквозь сон, что через маленькое окошко под потолком доносится звук протяжной песни, похожей на плач волынки. Сердце его сжималось в такие мгновения, и душа рвалась туда, навстречу голосу, но сил не хватало даже на то, чтобы встать и подойти к окну.

Пытки, которые применял Гийом к его телу, были не столь ужасны, как об этом принято говорить. Его не калечили и даже не проникали внутрь его. И хотя тело непрестанно страдало от боли, больше его мучила другая боль, та, которую Леннар испытывал, глядя Гийому в глаза.

С самого начала, с самой первой встречи, ему чудилось, что этот человек ему знаком.

Тем позорней, тем унизительней было оказаться голым и слабым перед его лицом, когда писарь зачитывал обвинения, стоя в углу. Рука Леннара против воли рвалась к мечу, который давно исчез. Но никогда бы он не поддался на пытку, если бы не этот человек.

— Зачем ты сделал это? — раз за разом задавал он вопрос. И Леннар не знал почему, но был уверен, что они понимают друг друга.

Иногда ему казалось, что это лицо и этот вопрос — только сумрачный бред, потому что откуда он мог возникнуть здесь?

Погружаясь в беспамятство, Леннар снова и снова видел это лицо — или лицо Ролана — перед собой, в зависимости от того, насколько ему везло. Повсюду были кровь и боль, он сам сражался до одури с мечом в руках или просто лежал без сил на земле, и все равно видел перед собой это лицо.

Реальность и сон сливались между собой, и он день ото дня все меньше понимал, где явь, а где бред.

В один из дней, которым Леннар уже успел потерять счет, его отволокли в пыточную, закрепили на кресте, и он долго лежал лицом вниз, ожидая, когда за ним придут. Леннар подозревал, что это часть их игры. Холодный пот катился по его лицу в ожидании пытки.

В сознании промелькнуло воспоминание о Кадане. Кадан тоже был частью его снов. И здесь, в катакомбах, где время замкнулось в круг, ему казалось уже, что сам Кадан был только сном. Маленьким оранжевым огоньком, теплившемся на самом дне его души.