– Хорошо, – сказал Эссейл. – Но я бы предпочел, если ты не против, связать тебя напрямую с дистрибьютором. Таким образом, ты получишь желаемое, а я буду держаться подальше от этого дерьма.

Ви затянулся и сказал, выпуская дым:

– Как изменился ты и твои капиталистические нормы.

– Деньги теперь ничего для меня не значат.

Вишес нахмурился, его темные брови нависли над белыми глазами, татуировка на виске сдвинулась.

– Да. Мне знакомо это чувство. Отстой, когда теряешь свою женщину.

– Я сказал, что не желаю это обсуждать.

Брат поднялся на ноги.

– Мне нужно, чтобы ты сделал все, что от тебя требуется, чтобы уладить это дело между мной и твоим поставщиком, но ты должен ускориться. Нападения происходят регулярно.

– Да. Однако для этого мне придется вернуться домой. Телефон, который я использую, находится в особняке.

– Я найду, кто тебя отвезет…

– Собственно, просто отправь кого–нибудь ко мне домой? Скажи моим кузенам, что трубка находится в левом верхнем ящике моего стола.

– Заметано. Спасибо.

Вишес направился к двери, его ботинки тяжело ступали по полу, и в этот момент Эссейл завидовал Брату и его целеустремленности... но так, словно он рассматривал артефакт древней цивилизации, сохранившийся сквозь века.

Анахронизм, пробуждающий лишь любопытство, но совершено неактуальный в настоящее время.

Прежде чем Вишес открыл дверь, Брат посмотрел на него через всю комнату.

– Знаешь, тебе не нужно стирать ее воспоминания. Вы можете оставить как есть, если хочешь. Роф гораздо лояльней к этому… ему положено, учитывая, что его королева – полукровка.

Эссейл подумал о том, чтобы прервать этот бесполезный разговор, но вместо этого пожал плечами.

– Хороший совет, и очень ценный. Проблема в том, что моя женщина пребывает в состоянии панического ужаса от того, кем я являюсь, поэтому, боюсь, такой подход не подойдет мне ни сейчас, ни в ближайшем будущем.

– Хреново.

– Знаешь, ты подобрал самое подходящее для этой ситуации слово.

Когда Вишес вышел, не проявив никакой сердечной эмоции или по–мужски глубокого соболезнования, Эссейл проникся к Брату еще большей симпатией. А что касается новой угрозы для вида? Было время, когда его эта новость могла заинтересовать – как возможность заработать. Сейчас он вписался в это лишь из чувства долга, и то не особо сильного...

Черт, он не знал, почему его это вообще беспокоило. Осознание того, что Омега убивал невинных, не была для него новостью, и он, конечно же, не боялся, что Братство выступит против него, если он нарушит свое слово. В конце концов, этот страх требовал хоть какого–то желания остаться в живых, чем он похвастаться не мог…

Когда дверь снова открылась, он не стал поднимать голову.

– Еще один совет? Или очередная просьба?

– Ни то, ни другое, – сказала Марисоль.

Эссейл вскинул голову:

– Марисоль...

Она нахмурилась, и Эссейл догадался, что она не хочет, чтобы он произносил ее имя. Но вместо того, чтобы установить эту границу, она прокашлялась.

– Мне нужно вернуться в твой дом. Я хочу забрать свои вещи и машину. Но спешка ни к чему. По крайней мере, пока мою бабушку отсюда не выпустят.

Она, такая красивая, стояла в дверях в своей простой зимней одежде: черная флисовая кофта оттеняла ее крашеные светлые волосы, синие джинсы были свободными и удобными, а ее обувь – практичной для этого времени года.

Для него она с равным успехом могла стоять и в бальном платье, увешанная драгоценностями…

Внезапно она перенесла вес с носков на пятки, и обняла себя, словно чувствовала себя неуютно под его взглядом.

– Как пожелаешь, – сказал он, опустив глаза. – В любое время, как ты захочешь, просто дай мне знать… и, если ты не чувствуешь себя комфортно со мной, то, разумеется, можешь поехать в особняк с кем–то другим.

– И не днем, – горько сказала она. – Правда ведь.

Через мгновение он ответил:

– Да, все верно.

Знаете, подумала Сола, гораздо легче злиться на мужчину, когда он не выглядит таким поникшим и разбитым.

Эссейл сидел в другом конце комнаты, в совершенно неподходящем для него кресле: все то время, что она знала этого мужчину, его окружала аура богатства. Нет, даже больше, чем просто богатство. Это благополучие–до–самой–смерти, высокомерие и интеллект, которые он носил наряду с одеждой, пошитой на заказ, и Сола подозревала, что набор этих качеств передавался в его семье из поколения в поколение.

Благополучие, которого, например, хотел достичь Рикардо Бенлуи, но так и не сумел.

– Мне пора, – прошептала она.

Но при этом не сдвинулась с места. Вместо того, чтобы немедленно выйти в коридор и... да, она просто стояла там.

Они с Джейн еще немного поговорили, после того как она сообщила о том, что хочет уехать… а потом, то ли чай подействовал, или же сказалась ужасная усталость, Сола откинулась на спинку дивана и проспала в течение полутора часов. Когда она проснулась, Джейн что–то набирала в телефоне с беспокойным видом… и женщина, похоже, обрадовалась возможности вернуться к своей работе в клинике. Или, может, дело в чем–то еще.

Кто знал, и Сола, разумеется, не задавала вопросов. У нее и без того голова забита всякой информацией.

– Тебе еще что–нибудь нужно? – спросил Эссейл, не поднимая головы.

Да, на самом деле: можем мы вернуться в те времена, когда ты был просто бывшим наркоманом, поборовшим кокаиновую зависимость, который отказался от преступной жизни, и мы вместе с моей бабушкой будем жить долго и счастливо?

– Я не могу решить, хотелось ли мне, чтобы ты рассказал обо всем раньше или же не рассказывал вообще, – услышала она свой голос.

– Я могу ответить на этот вопрос. – Он повел головой из стороны в сторону, словно разминая больную шею. – Лучше бы не стало.

– То есть, тебе нравится быть лжецом.

– Когда дело касается тебя, – Эссейл поднял на нее свои глаза лунного света, – я не лгу. Именно поэтому мы с тобой пришли к этой отчужденности. Нет, я хочу сказать, это скорее потому, что ты смотришь на меня, как на опасного незнакомца, а это хуже всех самых ужасных порождений моей паранойи.

– Не пытайся вызвать у меня чувство вины.

– Всего лишь констатация факта. И, кроме того, я ни в чем тебя не обвиняю. Я слишком хорошо тебя знаю…

– Ты совершенно меня не знаешь.

– В самом деле? Это не правильное утверждение. А правильное заключается в том, что ты хочешь, чтобы я тебя не знал.

Эссейл отвел взгляд и, похоже, он больше не задерживался на каком–то конкретном объекте.

– Мне хочется швырнуть в тебя что–нибудь, – выпалила Сола. – Я хочу проклинать тебя последними словами, избить тебя, и будь у меня пистолет, я бы тебя пристрелила.

– Я могу найти для тебя оружие, здесь полно пушек.

– Не смей издеваться надо мной.

– Даже не пытался. Поверь мне, смерть предпочтительнее того состояния, в котором я сейчас нахожусь.

Он потер ладони, и Сола не могла сказать, пытался ли он согреться от холода или же с нетерпением и радостью думал о могиле.

– Ты хоть представляешь, как это тяжело? – резко выпалила она, и в ее глазах появились слезы. – Снова это испытывать?

Эссейл поднял голову в тревоге, и она заговорила, прежде чем он успел что–то спросить.

– Мой отец... – Она нетерпеливо протерла щеки ладонями. – Когда я была ребенком, мой отец был всем для меня. Он был моим героем, моим защитником, был... моим миром. Он работал за пределами дома моей бабушки, где я жила, и я видела его не так часто, но когда он приходил к нам время от времени и приносил деньги на еду, одеяла и одежду, я его боготворила.

Вот дерьмо, подумала Сола, когда ее глаза отказались следовать программе и высохнуть.

– Мне было двенадцать лет, когда я узнала, чем он занимается… какова его работа, кем он был на самом деле. Он был вором. Он воровал у людей и для людей… и, хуже того, он был наркоманом. А дерьмо, которое он нам приносил? Он ничего из этого не покупал. Я узнала позже, что это всегда были раздаточные вещи, которые он брал в приютах или церквях. Он никогда не заботился о нас… просто создавал иллюзию заботы.