Мужская красота бывает разная. Блеклая и, наоборот, слишком яркая. Броская и невзрачная. Неуловимая, глубоко скрытая за внешними несоответствиями, или такая, что глаз невозможно отвести. Бывает красота, что может как громом поразить тебя среди ясного неба. А есть та, которую не заметишь, пока не подойдешь вплотную. Она может быть изнеженной, капризной, чересчур мягкой, как у избалованного мальчишки. Или, напротив, хищной, опасной, даже угрожающей, свойственной сильным и уверенным в себе мужчинам.

Стоящий перед Таррэном полуэльф был именно таким — чересчур массивным для истинного Перворожденного, совсем лишенным того исковерканного очарования, какое бывает у большинства полукровок и не вызывает ничего, кроме оправданной брезгливости. Не изящный, не утонченный, не склонивший головы перед постигшим его несчастьем. А суровый, уже немолодой, но еще исполненный свирепой силы воин. Хищный, как всякий неприрученный зверь, и смертельно опасный. Матерый. Покрытый шрамами, как боевыми орденами. Открыто встречающий любую опасность и никогда не бегущий от трудностей. Совсем не избалованный вниманием противоположного пола, не любимчик судьбы, не красавчик, как понимают это недалекие самки. А непокорный, непокоренный, жесткий и неуловимо притягивающий взгляды своей странноватой, дикой, непохожей ни на что, но неоспоримой красотой. Красные радужки и мертвенно белые волосы совсем не портили его, но лишь подчеркивали эту исключительность. А вкупе с плавными, тигриными движениями, мягким голосом и удивительно пластичной походкой производили поистине ошеломляющее впечатление.

Зверь. Настоящий зверь. И не нужно было видеть его правое предплечье, чтобы с ходу сказать: несомненная Гончая. Причем, высшего уровня. Настоящий Вожак, который, наконец, исполнил обещание и вернулся к тем, кого клятвенно пообещал дождаться.

Урантар неверяще распахнул глаза, узнав старого друга, но полуэльф не смотрел: он видел только одно существо, которого так долго ждал и ради которого все же рискнул вернуться. И глаза его светились так ярко, что Гончие без лишних слов освободили для него дорогу. Просто повиновались, как всегда привыкли, позволив ему остановиться точно напротив таких же горящих голубых глаз.

— Здравствуй, малыш, — тихо сказал Сар'ра, и Белка, вздрогнув всем телом, впервые в жизни выронила свои родовые клинки.

Полуэльфы не были на Лиаре редкостью. Особенно в последние несколько веков, когда связи со смертными перестали считаться чем-то из ряда вон выходящим. Сложность была лишь в том, что все полукровки были исключительно мужского пола и, как в насмешку, рождались самыми обычными младенцами — маленькими розовощекими карапузами, пачкающими пеленки и кричащими от голода точно так же, как все остальные. Никаких белых волос, никаких страшных глаз… ничего, что напоминало бы согрешившей девице об утомительной ночи. Разве чуть длиннее, чем у остальных, ушки могли насторожить внимательного наблюдателя, но не больше: до совершеннолетия симпатичные и прекрасно сложенные юноши, как правило, даже не догадывались, от кого им досталась эта утонченная и изысканная красота. Они жили, как все — темноволосые, голубоглазые, невероятно привлекательные и свободные в своих желаниях.

Однако в пору взросления все менялось настолько стремительно, словно жестоко пошутившая природа отыгрывалась за безмятежное детство и подаренные годы покоя. От этого кошмара не спасало ничто: ни магия, ни чудесные снадобья, ни притирания, ни краска. Просто в один прекрасный день вчерашние мальчишки просыпались другими и переставали узнавать себя в зеркале, откуда на них смотрел жутковатый, красноглазый и бледный, как упырь, альбинос. Двуликое чудовище со смутно знакомыми чертами лица и страшной шевелюрой, от которой бежали прочь, как от чумы. Да, многим матерям после этого приходилось каяться в совершенной ошибке. Много слез проливалось темными ночами в подушку, после чего все постепенно возвращалось на круги свои… или же менялось прямо противоположным образом.

Простые люди, столкнувшиеся с подобным горем, чаще всего смирялись. Привыкали к новому облику сына, которого за восемнадцать лет привыкли считать родным, не гнали прочь и искренне жалели. Кого-то продолжали любить, от кого-то отказывались, кого-то жестоко били, кто-то уходил сам, не в силах вынести злорадных взглядов бывших друзей и «добрых» соседей… сколько людей, столько и судеб. Однако если подобное происходило в благородной семье, неминуемо случался грандиозный скандал. Особенно, если ребенок — первенец, богатый наследник знатного рода, как это произошло с Сар'рой.

У полукровок редко когда находились сочувствующие, еще реже встречались настоящие друзья. Их не любили, их презирали, их гнали, как гонят паршивых собак из элитной псарни. Они никому не были нужны, кроме разве что собственных матерей. Ни среди людей, ни тем более — среди Перворожденных, потому что последние предпочитали в лучшем случае не замечать чужого уродства, а в худшем с легкостью очищали мир от засилья красноглазых альбиносов. Короткий взмах меча, и несчастный мигом избавлялся от всех своих проблем, причем те, кто послабее, нередко считали, что такой исход — еще не самый плохой. Полукровка — это как божья кара, как позорная метка или клеймо, от которого при всем желании не удастся избавиться: отвратительные белые волосы и красные глаза не спрячешь ни за одной маской. К полукровкам редко относились терпимо, их предпочитали не замечать или, наоборот, старалась поскорее спровадить, опасаясь гнева богов и простой заразы. Почему это происходило, если сам факт сближения Перворожденных и человеческих женщин никем особо не осуждался, непонятно. Но, так или иначе, полукровки, рождавшиеся в результате этих связей, вызывали стойкое неприятие у всех рас. Особенно в свете того, что альбиносами они становились далеко не сразу, а лишь спустя много лет после рождения. Это было как предательство для мужа после полной уверенности в своем отцовстве, как язвительная насмешка над несчастной матерью, как издевка над совершенной ошибкой и вечное напоминание о ней же.

Кто-то из полуэльфов уходил в наемники, в том числе и в Серые Пределы, кто-то навеки сгинул в рудниках. Кого-то просто находили с распоротым брюхом, а кто-то, не выдерживая травли, сам бросался с высокой скалы.

Никто не знал, чего стоило Сар’ре без упреков покинуть взбудораженный дом, не слыша несущихся вослед криков убитой горем матери и яростных проклятий обманутого отчима, незаметно выбраться из оцепленного города и отправиться на поиски настоящего отца — Светлого, про которого он сумел узнать лишь одно: это был Перворожденный, имевший неосторожность соблазнить чужую невесту.

Гончие никогда не спрашивали, случилась ли эта памятная встреча. Не выясняли, как она прошла и чем закончилась — в среде Стражей это было не принято. Но когда на Заставу однажды пришел молодой альбинос с поразительной ковки мечом работы мастеров Светлого Леса, его приняли без долгих разговоров. Сперва недоверчиво косились, поражаясь про себя манерам, которые не скроешь за рваной курткой; несомненному мастерству мечника, которого без преувеличения тренировали лучшие мастера Интариса; непривычному построению фраз и бесспорному благородству, от которого порой становилось не по себе. Но вскоре признали, как отличную Гончую, а спустя еще пять лет необычный полуэльф заслужил славу превосходного и удачливого Вожака. Он забыл свое прежнее имя, отбросил прежнюю жизнь, отринул весь свой род и даже то, что волею судьбы оказался не нужен ни человеческой, ни, тем более, эльфийской семье. Забыл, выкинул из памяти и постарался не вспоминать, что единственная встреча с родным отцом едва не закончилась для него крайне печально. Он только одному существу в целом свете рассказал, как получил свой удивительный меч. Только ему доверил тайну гибели одного из высокопоставленных чинов из свиты Владыки Светлого Леса. И только ему мог доверить этот клинок даже после смерти.

— Здравствуй, — сглотнула Белка, с болью глядя на знакомое лицо.