То же, только в более экспрессивной манере и с матами, я услышал в партийных кабинетах, где я пытался давить на совесть, призывал доводы о том, что разве может советский человек спокойно смотреть на беспредел милиции и следствия, но всем было всё по фигу. Люди просто хотели сидеть в своих кабинетах, пить чай, болтать с коллегами и них…я не делать. Я знал это и раньше, но для собственного успокоения, чтобы потом ко мне не докапывались, проходил эти круги бюрократического ада.

Вернувшись вечером, после того, как заглянул в гостиницу и помылся, домой к Вере Ильиничне, я застал их там, весьма довольными, а также мне протянули список, скольких людей они обошли и сколько согласилось с нами поговорить. Отказались из более чем сорока человек только пять, остальные же, готовы были хоть сейчас поведать обо всём, что знали, за такие деньги. Но мы, как и договорились заранее, всех расписали по дням и часам, а потому уже завтра поедем по домам вечером, когда люди из колонок записи будут дома.

Первыми заговорили те ребята, которые давно ушли из клуба, отслужили и теперь пытались заработать себе на жизнь, работая на аммиачном заводе. Им двадцать пять рублей были большими деньгами, а уж когда я говорил, что отдам сто сразу, как услышу что-то важное о делах происходивших в клубе, информация о том, что их любимый руководитель «ЧеРГиД»-а, просил некоторых воспитанников, с которыми был особо близок, делать, наряжая их в форму пионеров полилась настоящей рекой. Рассказывали они о растягивании на верёвках, подвешивании, удушении и прочему, а также то, почему не рассказывали об этом раньше, оказалось, что Сливко брал с них расписки-клятвы об этом и ещё платил от десяти до двадцати пяти рублей за одну подобную экзекуцию.

Глаза у фронтовика и самой матери погибшего Коли, давно были навыкате, поскольку, когда о том же самом заговорили многие, получившие сто рублей и поняв, что если расскажут ещё, то получит больше, то история стала обрастать подробностями: сведения о камере, съёмке, записях руководителя туристического кружка в своём блокноте, а также именах тех ребят, которые точно подвергались таким же чудачествам Сливко, как и они. В общем один только Гриша Иванов получив двести рублей, наговорил нам в первый же день столько, что хватило бы как минимум на полномасштабное расследование. И всё, в первый же день! Чем дальше мы общались, тем больше узнавали от тех, кто с нами беседовал, и тем больше вылезало мерзости о поступках «замечательного руководителя» туристического кружка. Двое пожилых людей со мной не могли больше присутствовать при разговорах, поскольку для них это было перебором и их едва не выворачивало от таких подробностей.

Когда я переговорил со всеми, то написал сопроводительное письмо и запечатав показания с подписями в конверт, пошёл в местный уголок органов безопасности. Там меня не сильно были рады видеть, новости в маленьком городе распространялись быстрее пожара, так что то, что приезжий не понять кто из Москвы баламутит тихий городок, уже дошли и до них. Поэтому мне приказали показать документы, ознакомившись с которыми, особенно офицерским удостоверением личности, сильно сбледнули с лица. Но всё же я был из Министерства обороны, а не их структуры, поэтому они попытались ещё покачать права, которые быстро закончились, когда я с улыбкой сказал, что приехал сюда по просьбе Юрия Владимировича Андропова. Они конечно на слово не поверили, поэтому я попросил соединить меня с ним, на что конечно доблестные комитетчики пойти не решились, зато все мои дальнейшие просьбы стали выполняться моментально. Поэтому я позвонил товарищу Белому, сказав, что чудесно отдыхаю в Сочи, и даже соскучился по нему, а потому как бы мне передать ещё одно важное письмо для Андропова.

По его голосу я мгновенно понял, что первое он точно прочитал, и далее из потока матов вычленил, чтобы я никуда не девался и оставался там, где сейчас стою. Нагло ответив, что я вообще-то нахожусь в законном отпуске и он мне не указ, а перед тем, как он бросил трубку, едва успел сказать, что это письмо отправлю через местных комитетчиков. Услышал он меня или нет не было понятно, поэтому я вернув трубку на аппарат, увидел как кругом стоит тишина.

— И что эти ваши руководители все такие нервные, — вслух сказал я им, но ответа не услышал, поэтому подписал пакет так же, как и в первый раз: Москва, КГБ, товарищу Андропову и передал его комитетчикам, попросив организовать как можно более оперативную отправку. Они клятвенно заверили меня, что сегодня же займутся этим.

В этот раз я не отправлял часть документов в МУР потому, что Сливко был жив, и мне бы не хотелось, чтобы МВД всё замяли, а на товарища Белого можно было рассчитывать, что он не оставит такие дела просто так, без контроля.

Выйдя из гостеприимного здания, и не дожидаясь пока генерал поднял людей, чтобы вернуть меня насильно, я отправился сначала в гостиницу, где сдал номер, а затем со своим личным водителем, на чуде отечественного автопрома отправился к Вере Ильиничне. С которой нужно было по-человечески попрощаться.

— Вера Ильинична, не хочу вас обманывать, — сказал я ей при прощании, — Коля скорее всего мёртв, судя по тем рассказам парней, что я и вы слушали. Вернуть его не в моих силах, но надеюсь, хотя бы наказание его убийцы успокоит ваше сердце. Уезжаю отсюда со спокойной душой, скоро в город нагрянут совсем другие люди.

Она сильно сжала губы, и напрягла лицо, чтобы не расплакаться при моих словах, но обняла и перекрестила.

— Спасибо Иван, для меня это много значит.

Обнявшись с ней напоследок, я спустился к автомобилю.

— Ну что Виктор Николаевич, на автовокзал меня, здесь я закончил свои дела.

Он, заведя машину, искоса на меня посмотрел.

— И что будет дальше? После того, как ты уедешь?

— Приедут злые дяди с голубыми петлицами и сделают тут всем ата-та, — улыбнулся я ему, — так что поскольку вы общались со мной, заденут наверняка и вас, надеюсь вы меня простите за это.

— Для хорошего дела, можно пострадать, — без колебаний ответил он.

Дальше мы ехали молча, а когда приехали, я достал десять сторублёвых купюр и насильно вручил ему их в руку.

— Вы вроде как один, бобылём, Вера Ильинична тоже, так что попробуйте, может что и срастётся, — с силой сжал я его руку, поскольку он пытался её вырвать и вернуть деньги.

Он покачал головой, но вырываться хотя бы перестал.

— Прощайте Виктор Николаевич, не поминайте лихом.

— Прощай Ваня, — он спрятал деньги, и тяжело вздохнул.

Я с трудом вылез, и направился к кассе, чтобы купить билет на ближайший автобус, который идёт к любой железнодорожной станции. Такой на моё счастье отправлялся через десять минут, а потому погрузившись в него, я крепко сжал в руках рюкзак, и прикрыл глаза — второе дело было сделано, теперь осталось последнее, после чего можно было считать свой отпуск успешно состоявшимся.

Три человека молча сидели в кабинете и читали листы бумаги, написанные идеальным, каллиграфическим почерком.

— Чья это была идея, не запереть его в квартире, а отпустить одного в отпуск? — Андропов снял очки, и яростно протёр правый окуляр о рукав костюма.

Поскольку никто ему не ответил, он снова надел очки и продолжил читать.

— Георгий Петрович, ваше мнение?

— МУР стоит на ушах, готовится следственная группа для выезда в регион, — тихо сказал следователь, — Ваня им видимо тоже прислал эти экземпляры, для надёжности.

— Почему тогда одна? — удивился товарищ Белый.

— Это мне неизвестно товарищ генерал-лейтенант.

— Надо проверить. Откуда он вообще узнал об этих городах и людях? Как его туда занесло из Сочи?

— Это мы легко установили, — ответил полковник, — во время своего прошлогоднего вояжа по стране, он призывал всех писать ему о проблемах, связанных с детьми, обещал помочь. У него этих писем со всех уголков страны, теперь пять мешков стоит в комнате общежития ЦСКА.