— Ну, отдали вы ее на танцы? — скучно спросила она. На это Дарья Николаевна ответила, что пока они только присматриваются, куда можно отдать Аню, так как не мало важно, чтобы новое занятие увлекало ее.

— Нет, танцы, — настаивала Лисенко, прекрасно уяснив на сколько Ане даже мысль о них противна. — Обязательно только танцы, — поучительно продолжала она поддергивая своей раздутой головой на толстой шее. — Даже не думайте и не спрашивайте ее. С детьми только так и нужно. Зачем вам ее мнение? Она ребенок, малюсенькая девчонка. Надо-надо! Моей внучке только пять, а она уже такое вытворяет!

— Готовите? — почувствовала Лисенко запах с кухни. — Мясо покупаете? Надо чаще. Девчонка еще растет, а такая худощавая, как глиста, — назло говорила инспектор, понимая что Аня может их слышать. Лисенко успела ее изучить, и чем больше находила в характере Ани слабостей, тем больше она была неприятна инспектору — раздражала ее, как и Аню в свою очередь «бесила толстуха».

И самое страшное! — от чего плечи и спину Ани судорожно передергивало как в нахлынувшем морозе. Хотелось схватить что-то тяжелое и подбежать к Лисенко, чтобы разбить ее самодовольную слащавую физиономии. Каждый раз! Каждый раз одно и тоже!

— Как у нее с гигиеной? До сих пор вы покупаете, или уже сама? — И всякий раз она добиралась до запретной территории Ани, куда никто не имел права заходить. — А что это за книга у нее там? Интересно, — усмехнулась она. — И она это уже читает? Рано! Вы что! Куда вы смотрите, Дарья? Она же ничего там не поймет. Скажу вам правду, пока она не слышит. Я уже почти двадцать лет работаю в опеке. Детей я изучила от и до, понимаете? Ваша Анна, девчонка, честно говоря, так себе — глуповатая, совсем она не смышленая. Да еще и пацанка… Вы бы ей что-то попроще… Ну, не обижайтесь, Дарья, — довольствовалась Лисенко, — без способностей она у вас. Такое бывает. Потому и круглая двоечника. Может быть ее лучше на второй год оставить, как думаете? Хорошо подумайте.

Заметно, что Лисенко была не в духе, и оставалась ей одна отрада — оторваться, выместить злобу, а Воскресенские как для того и созданы, считала она. Что может быть бесправнее бедной неполной семьи? Наверное, именно потому и заявилась она несколькими днями раньше обыкновенного.

— Анюта совсем не глупая, — тихонько, настороженно проговорила Дарья Николаевна с заметной пеленой слез на глазах — завесой обиды. — Учится она, да, плохо, но это переходный… А книги она выбирает сама… Вот видите, хорошие книги читает. Это же классика? Так что она совсем не глупая девочка. Анечка сообразительная, в этом я уверена.

Лисенко щелкнула языком и повела глазами в сторону, наклонив голову на бок; выражение она сделала, будто услышала что-то до смешного наивное.

— Ой, да что вы! Мать прежде всего должна быть с глазами. Ну бог с вами, Дарья. Хотите, губите свою… Анечку. Я только говорю как есть. Опыт, знаете ли. А где же Анна? — как спохватилась она. — Почему она не подходит?

— Анюта, подойди сюда, пожалуйста, — позвала ее мама. Они уже успели вернуться на диван.

Издав раздражительной хрип, вырывающийся из самого нутра бедной Ани, она, ударив ладонями по столу — опираясь на него, поднялась и вся лохматая, с путаными волосами в разные стороны, шаркая побрела как каторжная в комнату. Аня встала около проема двери, лишь одним шагом ступив в комнату.

— Здравствуй, Анна, — обратилась к ней Лисенко. — Рассказывай. — Она всегда так начинала. Дарья Николаевна с застывшей на лице не естественной улыбкой смотрела на дочь чуть ли не умоляюще. Ее взгляд говорил: «Потерпи доченька немного, чуть-чуть, пожалуйста».

— Что рассказывать? Нормально все, — быстро проговорила Аня. Трясло ее, как будто кофе лишнего выпила.

— Учишься…

— Да, — перебила она Лисенко.

— Подожди, — раздраженно сказала инспектор. — Будь добра выслушать взрослого человека, а потом уже отвечать. Что это с ней? Я такой ее не помню, — повернулась она к матери. — Глазенки какие злющие! Прям дикая стала! — Обернувшись обратно к Ане, продолжила. — Рассказывай, как учишься? Как проводишь свободное время?

Аня старалась отвечать как можно короче и быстрее. Держалась она мужественно — волей собрав свой вспыльчивый характер. Нашла в себе силы приукрасить свою историю со дня последнего визита Лисенко. Сказала, что отметки у нее исправились по многим предметам — в чем не соврала — и что постоянно ходит с подругой гулять в парк, иногда в кинотеатр; как то якобы ездили на выходных в зоопарк в Яргороде.

— Это все замечательно, если, конечно, ты не врешь, — с суровым видом заговорила Лисенко. На каждое произнесенное слово она помахивала головой. — Я же знаю, какова цена твоим словам. Проверим, можешь не сомневаться. Ты еще маленькая, несмышленая девчушка, но тебе уже пора научиться отвечать за свои слова, а то Дарья… то есть мать, распустила тебя, а это ни к чему хорошему, поверь мне, не приведет. Ты мне лучше вот что скажи! Почему ты так и не нашла себе занятие? Мы же в прошлый раз договорились, что ты пойдешь на танцы. — Она повернулась своим напыщенно-серьезным лицом к Дарье Николаевне, как бы укоряя не только Аню, но и ее мать. — Ведь так все и было.

— Не танцы, — дрогнул голос Ани, — а любое хобби… вы тогда сказали.

— Может быть и сказала, но тебе нужны танцы, — тоном, не терпящим иного мнения проговорила Лисенко. — Танцы, Анна! И не смотри на меня так. Тебе будет полезно. Так вот, — обернулась она к Дарье Николаевне, — завтра возьмите ее, и сходите в дом культуры. Запишитесь. Я не уверена, конечно, что ее возьмут, но попробовать можно…

— Вот если стану жирной как ты, обязательно запишусь! — сорвалось она.

— Аня! — вскочила с дивана мама.

— Плясать буду как умалишенная, лишь бы не быть такой жирной и уродливой как ты! — несло ее. — Такой тупой, чтобы только и знать, как ходить по квартирам и капать всем на нервы своими идиотскими вопросами о еде и прокладках!..

— Анечка, успокойся, — умоляла мама.

— Я с тобой еще макабр станцую, жирная тварь! Лучше повеситься, чем стать такой мелочной мразью, как ты! — Аня остановилась, ртом вдыхая воздух. Костяшки на ее кулачках побледнели от напряжения.

Лисенко сидела на диване неподвижно, не сводя глаз с Ани. Улыбалась, но натянуто, прилагая на то не мало усилий. Выслушала она Аню ни разу не дернувшись ни одной мышцей лица; и взгляд не изменился: по-прежнему тот же — оценивающий, изучающий недоброжелательный взгляд.

Дарья Николаевна стояла около дивана, застыв в ожидании, с пеленой слез на глазах и ладонью на правой щеке. Ане стало ее жалко. Возможно, если не Лисенко, она подошла бы сейчас к маме и впервые за два года обняла, попросив прощения, потому что вид ее был до трогательного жалким. Губы Ани как дрогнув двинулись, будто произнося слово, но немое, без звука.

— Она сказала: повеситься? — повернулась Лисенко к Дарье Николаевне, но та ничего не ответила, лишь не отрываясь смотрела на дочь. — Тогда так и запишем: прослеживаются суицидальные наклонности, — и грузно поднялась с дивана, стремительно зашагав к выходу.

Она с силой отпихнула Аню в сторону дивана, когда проходила в коридор. Аня упала бы на пол, если бы не успела вовремя зацепиться руками за спинку дивана.

— Аккуратно, тварь! — крикнула она вслед Лисенко.

— И полы у вас грязные. Вы месяц что-ли не убирались? — обувалась инспектор в коридоре. — И холодильник пустой! Вы никудышная мать, Дарья! Совсем распустили засранку! Я видела таких. В проститутках потом ходят… Под заборами ошиваются. Ты! — указала она пальцем на Аню. — Ты у меня в приют поедешь, вот только лишу ее прав, — махнула она головой в сторону Дарьи Николаевны.

— Только еще попробуй сюда прийти, сука жирная, — бранясь крикнула Аня, когда дверь еще не успела громко хлопнуть.

— Аня, — печально, чуть ли не плача, с мольбой в голосе сказала мама.

Дочь посмотрела на маму — глаза быстро покраснели, шариками выкатились слезы, скоро побежали по щекам до подбородка. Дрожащим, хриплым голосом Аня лишь сказала: