Разговор постоянно прерывался краткими молчаниями, но эта пауза была самая длинная. Лена так и продолжала стыдливо смотреть в пол, на тумбочку, иногда заглядывая в глаза Ани. Воскресенская же задумчиво смотрела в потолок и тоже пару раз бросала на Лену взгляд, словно выжидая момент.

— Лен, — вдруг громко сказала Аня. — Пойдешь со мной?

— Куда?

— Ну помнишь… мы в кафе говорили. Еще тогда… Пойдешь со мной?

— Это ты про… Не-е-ет, Аня, — замахала она головой. — Не-е-ет! Тогда мне кошмарно было. Я на многое была согласна. А ты что… — наклонилась она к подруге. — Нет, Аня. Не надо. Ты что-о-о! — взвизгнула она на всю квартиру. — Даже не думай. Аня! Аня! — схватилась она за ее плечо. — Это пройдет! Скоро пройдет. Оно всегда проходит. У меня также. Просто потерпи немножечко.

— Мое уже никогда не пройдет, — дрогнул голос Ани.

— Пройдет! Пройдет. Хочешь поспорим? — натянула улыбку Лена. — Хочешь?

— Что ты понимаешь! — проворчала Аня. — Мое не пройдет! — громко сказала она, как ставя точку. — Я тебе расскажу, почему. Можешь потом со мной вообще не общаться, — тихо произнесла она и сделав короткую паузу, продолжила: — Тогда, в кафе, я не нас в петлю тащила, Лен, а тебя. Я тебя хотела повесить, а самой смотреть, как ты там ножками в воздухе будешь махать и кряхтеть. Ну как тебе, подружка моя? — озлобилась Аня. — Лен! Лен! Ты не стесняйся. Можешь ударить, или плюнуть мне в лицо! Я даже не обижусь. Давай, Ленка! Я это заслужила. Ну что ты вылупила глаза, дура?

— Это не правда, — тихонько произнесла Лена. — Ты еще больна. У тебя жар и ты продолжаешь бредить.

Аня ничего не ответила — отвела глаза и все. Лена не могла поверить, что подруга говорит это всерьез, но ведь она столько раз выдавала необычного, что и не сомневаться уже не получается. Анька такая — думала Лена, — она и подобное может придумать. Но не повесила ведь!

— Ой, — вздохнула Лена. — Как же с тобой тяжело! Знаешь, ты конечно дурная подруга, — выпрямила она спину; взгляд ее стал не свойственно строгим. — Ты самая настоящая зацикленная на себе эгоистка и… стерва. С тобой, конечно, очень тяжело; иногда просто невыносимо. К тебе по-доброму, а ты этого не понимаешь… или понимаешь, но все равно кусаешься. Нет, ты хороший человек, Аня, я это вижу. Честно, я в этом уверена. Но ты… Ты сама создаешь себе столько проблем! Так о чем я? — призадумалась Лена. — Ах да! Короче, ты, конечно, еще та сучка, но не такая, как о себе говоришь. — Она улыбнулась, почистив, что удачно перевела разговор на шутку.

— Думай как хочешь, — отвернулась Аня к стене. — Если вдруг передумаешь… Ну там, хандра может у тебя начнется… неожиданно… то я завтра пойду. Так, чтобы знала. И… Ты… Ты прости меня за все! А если шакалки начнут обижать, скажи, что я их из ада достану. Да ты чего?!

Чуть ли не стукнувшись лбом о висок Ани, Лена упав на плечо, обняла подругу. Аня не знала как реагировать: разозлится или заплакать вместе с ней. Жалко себя. Очень жалко! С каждыми днем все больше хочется плакать.

— Не уходи, Аня, — слезливо говорила Лена. — Прошу тебя, не уходи. Ты нам всем нужна… У тебя все будет хорошо, вот увидишь. Ну не уходи, А-аня-я!

Сильно растрогавшись, Аня все таки проронила одну слезинку на подушку; горло ее опять сжалось, но она быстро взяла себя в руки.

— Ну все, хватит! Слезь с меня… Дурная! Не буду, не буду… Да слезь же ты! Да не пойду я никуда! Ну отстань же! Ленка!

Подруга отпрянула от плеча и жалостливо растянула улыбку. В глазах выступили радость за Аню и гордость за себя. Она сделала большое дело — спасла погибающую подругу.

На это лицо смотреть было тяжело. Знакомая милая улыбка… Родные добрые глаза… Как приятны эти черты лица! И голос! Так бы и слушала. Жаль, но сегодня — в последний раз.

— Давай, иди, — не выдерживала Аня. — Я спать хочу.

Аня накрылась подушкой и закуталась в одеяло, поджав к телу ноги. Сегодня не стыдно наплакаться вдоволь — наплакаться за все 14 лет.

1

Слишком долго в нерешительности простояла она в алкогольном отделе магазина. У Ани можно и не спрашивать паспорт, а смело отказать ей на очереди в кассе. Она и на свои четырнадцать то не выглядит — совсем ребенок. И взгляд у нее не по годам, только в глазах полная противоположность — в них то она далеко переросла свой возраст.

Для нее это впервые. Никогда она не выносила из магазина. Были бы деньги — лучше бы купила. Красть так унизительно, и именно от этой мысли — которая делала Аню нерешительной, — она встала среди стеллажей со спиртным — разглядывает, делая вид, что озадачена выбором, а сама косится на продавца, который в свою очередь стоит поодаль и не сводит с подозрительной девчонки глаз.

Наконец Аня взяла бутылку знакомого ей портвейна и направилась к выходу, по пути не глядя прихватив другую первую попавшуюся под руку — коньяк. Шагая к выходу, продавец начал указывать рукой Ане, чтобы та проследовала к кассе, но не обращая внимание и подойдя ближе, она крикнула:

— Лови, — и подкинула продавцу бутылку коньяка, в сама побежала к выходу, пока он пытался поймать товар своими неуклюжими руками.

Выбегая, она услышала звонкий треск разбившейся бутылки.

***

Впервые сердце не дрогнуло, когда Аня пролазила под ограждением; не забилось бешено, перешагивая через порог и вступая во тьму; и тишина не въедалась в уши оглушая слух. Ступала Аня уверенно и смело, будто бы вернулась к себе домой. Направляясь в свою «спальню», она свободным, ничем не скованным шагом поднималась по лестнице, от которой эхом разносились ее топот по этажке, сообщая пустоте, что Аня вернулась и больше никуда не собирается. Но что-то в этой пустоте было не то — она или волновалась, или кто зря тревожил ее.

Аня уже собралась свернуть в коридор второго этажа, как услышала запах — не знакомый, но известный запах. Так пахнет скверна, которую источает тело умершего — распространяется по воздуху, отравляя его, и, наверняка, впитывается в землю, причиняя ей мучительную боль. Хотя земля, скверной помраченная, сама стала жадной на трупы, постоянно покрываясь бесчисленными курганами. Все в этом мире стало ненасытным, голодным. Он из века был миром плотоядным.

Мысль эта, одним звуком пронесшаяся в уме Ани, отозвалась в ушах глуховатым и в то же время оглушительным звоном отвращения, будто бы брезгливо сморщились перепонки ушей. Воскресенская скорыми, путающимися движениями рук полезла во второй отдел своей сумки со множеством кармашков, где хранятся не нужные, но временами полезные вещи. Платок был там же. Благо, у Ани их было два, и это последний из имеющихся. Первый она отдала Насте, чтобы та вытерла кровь с лица.

Прижав платок к носу и рту, Аня пошла наверх, уже сообразив, кто так может отравлять воздух даже после своей смерти. С приходом Ани некоторые мухи разволновались — беспокойно, с жужжанием поднявшись в воздух. Это они безнаказанно тревожили пустоту.

Зрелище столь же неприятное, как и парящая над трупом скверна. Тело раздуло и оно заметно почернело. Даже в темени, немного разбавленном солнечным светом через открытую дверь на крышу, это было хорошо заметно. Может Ане показалось, но руки Рослого лежали не в том положении, какое они имели в тот день, когда Аня дробила кости кирпичом; и голова повернута в другую сторону. Рослый очнулся, но так и не встал. Возможно, при падении повредил позвоночник.

Аню чуть не стошнило, но она нашла в себе силы сдержать позыв, да еще и набрала слюны в рот и плюнула со всей имеющейся ненавистью в труп, к которому испытывала все большее отвращение. Ни тогда, ни сейчас она не пожалела о содеянном. Что рослый не встал, а здесь — между крышей и третьим этажом нашел себе могилу, так даже лучше, заключила Аня и побежала вниз, на второй, в комнату — свою «спальню».

***

Словно желая воссоздать тот злополучный день, накапав парафином горящей свечи на пол, Аня поставила свечку на том же самом месте, что и тогда — между центром комнаты и потускневшим черным ангелом. Проходя к крайней от входа стене, мимо петли, повисшей с черного потолка, будто спускающейся с самой бездны, Аня подтолкнула веревку, превратив висельницу в маятник. Забавно — показалось ей, если можно было бы сделать так, что потом ее тело ровно также и продолжало качаться в петле. Своего рода последняя карусель. Было бы весело, но не смешно.