Наличие и бессмертие духа — истинного образа Бога, для него есть аксиома, которая свята и непогрешима. Нет большей правды на земле, чем эта и имя самого Бога.

Всему, абсолютно всему приготовлен свой конец и нет ничего вечного в том, что видели глаза и слышали уши; руки никогда не дотронутся до бессмертного. Всякая вещь и всякая плоть в свое время ляжет в могилу, и даже у самой земли, у всей вселенной есть свой гробовщик, который в положенный час выглянет из невидимого занавеса, отодвигаемого изогнутым серпом, который лежит в его руке.

Только избавившись от всего человеческого, сам человек может заслужить бессмертие. Если отсечет он от себя все лишнее, животное, все свои страсти и желания, возвысит свой ум в горнее, тогда и только тогда его дух воспарит и унесется в царство вечной истины и света.

Таков ход мыслей Николая — основа его мировоззрения, которое складывалось последние пятнадцать лет. Всему этому есть две основательные причины — не сложившаяся жизнь и мистический склад ума. Нельзя сказать, что одно превалирует над другим, и будь в его жизни все хорошо, это не означало бы, что Николай думал бы иначе. Совсем нет — вопросы, которые его волнуют, никогда бы не давали ему покоя при любых стечениях обстоятельств. Но правда и в том, что чрезмерная увлеченность такими проблемами, как смысл жизни, предназначение, душа, Бог и бессмертие, мешали должным образом ему уделять внимание вещами земного характера, доводя до крайностей.

Вообще, ему всегда были свойственны крайности. Николай из тех людей, которые любят за собой сжигать мосты, чтобы не было возможности вернуться назад. Когда же он понимал, что зря предавал огню прошлое, горько сожалел, но поделать более уже было нельзя. Так он оказался без друзей, без родителей — сам по себе.

Этот городок — не его родное место. Сам он родился и жил во Владивостоке — городе несоизмеримо большем, чем этот. Там у него была своя квартира, которую он в тайне от родных продал, и также, никому ни о чем не сказав, поехал поездом на запад. Пять лет назад он прибыл в этот провинциальный городок близ Яргорода — купил себе маленькую квартирку.

Почему Николай поступил таким образом, одному Богу известно в прямом смысле этого слова, потому как не совсем ясно, на сколько понимал он сам замысел своего поступка; чего он хотел этим добиться. Не будет ложью сказать, что Соболев хотел сбежать, но сбежать не от кого-то постороннего и близкого, а именно от себя, и будь он более прозорлив в своих чувствах, не поступил бы так опрометчиво. То, от чего он хочет сбежать, на самом деле является предметом его исканий: надо предполагать — это предназначение. Мистический склад ума предполагает и подобные обороты речи, а как же по другому объяснить все это? Логика здесь бессильна. Надо сказать, что у таких людей она выпадает далеко за черту, в пределах которой определяются поступки. Эти люди живут верой и чувствами: в их разуме существует сознание некоего уготовленного для мира и каждого человека плана, который разгадать не в силах даже великий гений Люцифера, иначе бы и он не был заставлен врасплох.

Первые годы, как Николай покинул Владивосток и осел в этом никому неизвестном городке, он чувствовал себя, словно монах в миру, а мелкая его квартирка — стены его обители. В жизни его были только жилище и церковь поблизости. По началу, еще с продажи первой квартиры, денег было предостаточно, а потому не стоило торопиться с поисками заработка, и больше года он придавался своим размышлениям и созерцаниям, которые никуда его не привели. Как и следовало ожидать, тайна великих вопросов оставалась непоколебимой, как неизменны на иконах лица праведников.

Потом все хуже: пришлось искать заработок в городке, где с работой не так все просто, а каждый день ездить в Яргород не очень то и хотелось. Приходилось подрабатывать в различных местах: продавцом в церковной лавке, кладовщиком на полуразрушенном складе, потолок которого грозился упасть на голову каждую минуту, или, как сейчас, баристой в кофейне. Последнее — лучше всего. Денег много не платят — впрочем, как и на прошлых работах, — но их много и не надо, зато почти целыми днями предоставлен самому себе, а это основательный для Соболева аргумент. Учитывая то, что работа не подразумевает смену, не слишком волновало Николая; главное — возможность оставаться наедине с собой и своими бесплодными, безрезультативными мыслями, а также иногда уделять время чтению какой-то книжки, автор которой также разбирает вопросы, на которые человечество во век не найдет ответов.

Но и эта жизнь стала казаться Николаю слишком обременительной для его честолюбивых целей возвыситься над порочной землей, которая в свое время, как и ад, будет брошена в море огня. Соболев остро ощущал, что жизнь снова надо менять: опять доставать спрятанные когда-то спички и занести огонек над соломой, выложенной под очередным мостом.

4

То, что вопреки ожиданиям на блестяще-белой тарелке лежали четыре горячих бутерброда, а не один или два, немного успокоило в Ане бурю негодования. От бутербродов исходит пар: они на столько горячие, что их можно держать только кончиками пальцев, переминая с одного на другой, чтобы не обжечься — как и любит Аня.

Воскресенская не могла приступить к бутербродами, миновав особый процесс подготовки кофе. Она придвинула к себе трехсот граммовый стакан, открыла крышечку и предварительно помахав пакетиком сахара за уголок, принялась надрывать каждый из восьми поочередно. Оторвет край и высыпает, долго помахивая им над напитком, чтобы ни одна сахаринка не осталась в пакетике. После, тщательно помешивает кофе, чтобы каждая сахаринка растворилась. Потом закрывает крышкой и ставит поодаль от себя, чтобы самое приятное оставить напоследок.

Эти бутерброды, с обеих сторон покрывшие сыр и бекон ломтиками белого хлеба, вымоченные в яйце с молоком, для Ани любимейшее из блюд. Когда в ее кармане было немного денег, хватавших не только на кофе, она не могла удержаться, чтобы не купить хотя-бы один из них, каждый раз напоминая Николаю, чтобы он разогрел их горячими.

Невозможно не умилиться при виде Ани, намеренно откусывающей от бутерброда маленькие кусочки и тщательно, смакуя прожевывая их; какое удовольствие и блаженство выражается в ее глазах, как разглаживаются ее черты лица, а уголки рта незаметно для нее самой приподнимаются, образуя мало заметную улыбку. Кто бы ни был суров или сердит по отношению к Ане, он тут же бы оставил все свое ею недовольство, хотя-бы на время. Казалось, сам вид Ани, умилительно употребляющей эту простую еду, искупает ее множество проступков, будто это уже совсем другая, не зловредная, не брезгливая и не эгоистичная Воскресенская Аня. В это время та пропадала, уступая место иной, к сожалению, только на короткое время.

С удовольствием управившись с едой, довольная, и заметно повеселевшая, она принялась попивать кофе через крышечку. Ее редкие брови, расправив складку на переносице, приподнялись над заметно подобревшими глазами. Ноги, запрокинутые правою на левую, протянулись под столом, скрывая мокрые посеревшие белые носки. На сердце Ани стало гораздо легче, словно аромат кофе отпугивал все ее страшные, тревожные мысли; будто бы она не мучилась половину бессонной ночи, всхлипывая, тяжело вздыхая и обливаясь слезами: одна в темноте, оставленная всем миром.

Приятное, умиротворяющее, согревающее тепло распространялось по телу изливаясь в руки и ноги, отпугнув бледность ее лица. Аня преспокойно, опрокинувшись спиной на спинку стула, наконец расслабившись, попивала маленькими глотками кофе и смотрела в окно. Холодный ливень уже не был опасен и вовсе не страшен; завывающий ветер теперь бессилен. Аня надежно скрылась от ненастья: победила его, вытравив из себя до того сковывающий ее холод, заставлявший дрожать тело, руки и зубы. Теперь она не столь беззащитна — все еще оставлена всем миром, но миром не сломлена, не забита Судьбой.

— Коль, — неожиданно для самой Ани вырвалось у нее. — Слышь, Коль! — не оборачиваясь, со стаканом в руке крикнула она и тут же спохватилась. Зачем она окликнула его, ведь что сказать, как начать, Аня так и не придумала. Вырвалось само собой и совершенно не кстати — слишком расслабилась. Она обругала себя неприличным словом, напряглась, насупилась, ожидая ответа, готовясь к обороне. Но ее слова, казалось, вылетели наружи, смешались с шумом дождя и им были проглочены.