Дверь от косяка отскочила, ударив ручкой о стену — из помещения выбежала Машка и махая руками, будто отбиваясь от насекомых, побежала по коридору в сторону лестницы совершенно не замечая уже приподнявшуюся в рост Аню.

Пораженная увиденным, не в силах отказать себе в зрелище, Аня побежала в догонку Ершовой. Вниз по лестнице — на первый этаж. Но здесь Аня остановилась, заметив еще не привычную камеру на потолке. Если Воскресенскую заметят с Машкой в такой ситуации, то наверняка все или почти все возложат на нее, а ведь Аня всегда старалась скрыть свою роль. В этом и заключались ее «своеобразные способности», как замечали некоторые учителя.

— А-а, — махнула она рукой. — Ну и хрен с ними, — сказала и побежала за Ершовой. Воскресенская правильно рассудила — отныне, что бы там не произошло в школе, Ирина Васильевна все повесит на Аню. Прошлый ее визит в кабинет директор уже не простит «хулиганке».

Машка, спотыкаясь через два-три шага, чуть ли не подворачивая ноги в лодыжках, махая вокруг себя руками и подвывая в каком-то затяжном, страдальческом стоне, переходящем в крик, забежала в туалет. Вслед за ней проскользнула и Аня, плотно прижав за собой дверь и с интересом, хищнически разглядывая свою жертву.

Уперевшись в стену туалета, Машка, будто от чего спасаясь, продолжая завывать содрогающимся голосом, стала ощупывать холодную плитку. Потом забила руками по ней и отчаянно протянув «а-а», свалилась на пол в углу. Ухвативший за голову руками, она, вся дрожа от страха, стала смотреть себе под ноги и качаясь из стороны в сторону что-то шептать.

Словно пробуя, Аня сделала шаг к жертве намеренно стукнув подошвой о кафель, но погрузившаяся в кошмарный бред Машка ничего не замечала. Сделала второй громкий шаг — нет реакции. На третьем Ершова вздрогнула всем телом, чуть ли не подпрыгнув на месте, и, раскрыв рот, впилась глазами в Аню.

— Ты… Ты кто такой? — подняла она руки, как обороняясь. — Кто ты? Не подходи… ко мне, — тряслась Машка.

— Тише-тише, Маша, — успокаивающее прошептала Аня, опустилась к Ершовой и стала поглаживать по волосам. — Тише, все хорошо, — тянула она слова. — Вот так.

— Ты помнишь меня?

Машка отрицательно помахала головой.

— Как же? Я твоя добрая фея. Как же ты меня не помнишь? — ухмыляясь, гладила она Машку по волосам. — Ты не помнишь свою фею?

— П… Помню, — выдавила из себя она. — Да, помню, — покачала головой.

— Я тебе помогу. Сейчас все пройдет.

— Правда? — с надеждой произнесла она. — Поможешь? — Глаза ее стали стеклянные.

— Сейчас-сейчас.

Аня полезла в сумку, в отдел, где было множество маленьких кармашек. Там у нее много всякой ерунды, большинством из которой Аня ни разу и не пользовалась, но носила на всякий случай. Вот и черная помада — уже и не вспомнить откуда — пригодилась на подходящий случай.

— Сейчас Машуля. Сейчас, милая моя. Я тебя избавлю. — Поправила волосы Ершовой, провела ладонью по вспотевшему лбу и вытащила стержень черной помады.

— Тихо-тихо, — шептала. — Не дергайся! — вдруг крикнула Аня. — Ну вот и все, — опять нежно произнесла она. — Моя хорошая, — проводила она рукой по волосам Машки, будто гладила собачку. — Моя умница. Беги.

— Бежать? — удивилась Машка и снова задрожала всем телом.

— Беги, — ударила Аня по затылку. — Беги! — Еще сильнее. — Беги же! — Уже с размахом.

Ершова, затянув как прежде «а-а», вскочила и побежала; запнулась у самой двери — упала в коридор, но встала и снова побежала вдоль него.

4

Спрыгнула Аня со школьных ворот вся бодрая, счастливая и удовлетворенная как давно не бывало. Вышло все намного, гораздо лучше представляемого. Все ранее пережитое, оказывается, стоило этого замечательно представления, которым потешила Аня себя и не только.

Редко она слушает музыку на улице, но решив этим замечательным днем в такт обновленного, веселого настроения, вставив наушники в уши, включить плеер. Но каждая последующая песня становилась все более приглушенной и отдаленной. Отдалялась не только музыка, но и все вокруг, и даже Аня будто стала чужой для самой же себя.

Тоска, а с ней, как тут, пустота — она внутри Ани; пустота во всем — вокруг нее. Аня сорвала наушники. Все стало какое-то неживое, закоченевшее и неподвижное. Будто из Ани вырвали сердце, а с ее жизнью покинуло дыхание весь этот мир.

Кто это сделал?! Кто вырезал из ее груди единственно живое? Кроссовки стали цепляться за неровности асфальта — вялые ноги не желали подниматься. Закравшаяся тоска и снедаемая пустота!

Зачем она это сделала?! Зачем сама же вырвала из своей груди вечно бьющееся сердечко? Шея обмякла спустив голову вниз и веки падали на глаза. Ползущая тоска и леденящая пустота!

Оказавшись на пруду, Аня встала напротив своей любимой белоснежно цветущей черемухи, растущей около скамейки. Замерев в неподвижной мысли, долго она смотрела на нее — сквозь нее. Не имеющая формы и образа, пустая мысль отпрянула, и Аня, очнувшись, поторопилась к пруду вспомнив об избавлении. Оттуда порой дует ветерок, который иногда подхватывает Аню, не ленясь разыскивает ее запыленное сердечко и с нежностью сдувает каждую пылинку.

Опустившись на корточки, Аня, не задирая рукав сорочки, погрузила правую руку в пруд. Там избавление — там небо, до которого можно дотронуться! Там плавают пушистые облака, приятные на ощупь. Там сейчас ничего нет!

Хотелось заплакать. Лена правду говорит — так терпимее. Плевать, что кто-то может увидеть! Пусть теперь видят. Плевать! Но какие слезы у опустевшей, бездыханно-мертвой оболочки? — кровь в ней тверже камня. Воздух вокруг нее застыл, сгустился и ничего не двигается — все только видимость движения. Мир — это могила, а время — гробовщик.

Ноги вели сами собой, как и бесформенные пустые мысли выливались на Аню по собственному произволу, ни мгновением не жалея ее. Она шла посередине тротуара улицы, название которой бы и не вспомнила, как подняла голову и следующим же шагом остановилась. Вероятно, так прошло несколько часов — занятия в школе закончились, — потому как перед ней — тоже остановившись — напротив стояла Котова. Обе смотрели друг на друга.

Настя, не сводя глаз, сделала пару шагов назад проверяя реакцию Ани. Но та стояла не двигаясь и не моргая. Котова все поняла — увидела в глазах Ани. Она сорвалась с места — побежала со всех ног. Как раздражившийся бегством жертвы хищник, Аня кинулась вдогонку.

Не понимая, ничего не ощущая, Аня не знала зачем бежит — она просто бежала, потому что убегали от нее. Чем быстрее убегала Настя, тем более ускорялась Аня. Предчувствуя, что попала в беду, через каждые несколько шагов оглядываясь, Котова убегала уже в отчаянии из всех сил, но сотни раз обошедшие город вдоль и поперек ноги Ани были сильнее.

Они пробежали всю улицу, потом свернули в переулок, пересекли двор и выбежали в небольшой парк. Настя уже задыхалась — ноги устали, а легкие налились кровью выдавая привкус в горло. Питая надежду, она все оборачивалась назад, но Аня не отставала. Это ледяное, застывшее лицо с ничего не выражающим взглядом, не отставая приближающееся, все более пугало Настю.

— Ну что тебе надо?! — крикнула обернувшись она, но в ответ только молчание; лишь звуки ударов подошвы об асфальтированную дорожку парка.

— Что ты хочешь от меня? — через пол минуты повторила она, но опять без ответа; только пугающее молчание Ани.

Не в силах уже бежать, Настя остановилась, обернулась и снова крикнула задыхаясь, уже жалобно, с отчаяной мольбой:

— Ну хватит! Отстань ты от меня!

Подбежавшая Аня толкнула ее на землю — та повалилась на спину больно ударившись затылком. Настя лишь крякнула от удара в грудь, но упав — застыла приподняв руки и всматриваясь в глаза Ани. Она не успела одуматься, как запрыгнув, Аня села на ее живот и стала бить по лицу двумя кулачками. Руки Котовой так и были неподвижно выставлены вперед и совсем не шевелились в попытке оградить от своего лица кулаки Ани, попадавшие по губам, щекам и по носу. Пропустив с несколько ударов по лицу, Настя безуспешно, вяло махая руками старалась отгородиться от нависшей Ани, которая пару раз с легкостью хваталась за руку Котовой, отводила ее в сторону, а другой метко попадала в лицо.