— Я могу на нее посмотреть?

— Вы что, врач? Я же говорю, ребенок болен. Тем более она не любит когда…

Решив, что дочка спала, когда приходил участковый, Дарья Николаевна ничего ей не сказала, посудив, что нечего лишний раз тревожить Аню, которая и так «бедненькая лежит полуживая». Чтобы она там не натворила, сейчас дело все равно не повернешь.

Аня же все слышала, почти весь разговор, за исключением нескольких фраз. Но теперь было все равно. Со вчерашнего дня Аню не испугать: ни директорами школы, ни инспекторами опеки, ни этими участковыми полиции. Пусть хоть сам палач к ней явится — «вообще похрену». Ее ничего не волновало, и от этого, в промежутках тревожных мыслей становилось необыкновенно легко, даже воздушно.

***

В пятницу днем, когда Дарья Николаевна уже собиралась выйти в магазин, в дверь позвонила Лена. Мама очень обрадовалась, что ее дочь не остается без дружеского внимания, ведь ей было хорошо известно, какой дефицит общения создала вокруг себя Аня. С Леной Дарья Николаевна уже была знакома — с зимы этого года, когда Аня подхватила грипп. Подруга приносила Ане конфеты, шоколадки, занесла плеер с музыкой и планшет с разными фильмами, чтобы заболевшей не было скучно. Один раз терпеливо выслушивала Аню в приступе бредовой горячки, которая не прекращалась и по ее уходу. Именно тогда Аня написала свой некролог с завещанием похоронить ее вместе со своей «писаниной» рядом с могилой Нордом.

— А как ты прошла в подъезд? — без всякой посторонней мысли поинтересовалась Дарья Николаевна.

— Оказывается, моя таблетка подходит к вашей двери.

— Что подходит?

— Ну это… — потянулась она в карман. — Ключ от домофона.

Лена была очень растеряна — она пришла не предупредив Аню, потому как была уверена, что в лучшем случае подруга проигнорирует ее сообщение или звонок. Вот и решила пойти напрямую к ней домой, как всегда попросить прощения — попробовать помириться. В школе Ани не было уже три дня; в среду приходили полицейские, а вчера Ирина Васильевна прямо заявила Татьяне Петровне, что она уверена в причастности Воскресенской в скандале с Ершовой и Зориной. Наверное для того и сказала преподавателю обществознания, потому что все знают, какая она неудержная на язык.

В четверг же на перемене к ней подошла Котова Настя. Испуганная Лена чуть не пустилась в бегство, подумав, что это по ее душу от «неразлучниц» — этих с самого вторника не было в школе. Как же приятно была удивлена Лена, когда Настя поинтересовалась, как у Ани дела и почему она не появляется в школе. И спросила же в таком дружественном тоне, будто они никогда и не враждовали, а напротив — всегда крепко дружили! Но как же было стыдно Лене, что она не могла ответить ничего существенного, потому как не была в курсе дел подруги. Обругала она себя за это! Что бы там ни было, какая бы ссора между ними не произошла, а ужасно стыдно не знать как у подружки дела. Ведь Аня — это часть ее семьи! — искренне верила Лена.

— Я в магазин, а ты проходи. Вот, разувайся. Можешь взять эти тапочки, хотя полы чистые. Как хочешь. Я вас закрою. Анюта, наверное, спит, но ты ее легонько потормоши. Она обрадуется тебе, — приободрившись сказала Дарья Николаевна и закрыла за собой дверь, щелкнув два раза замком.

— Ань, — неуверенно проговорила Лена, стоя около занавески. — Аня, ты спишь?

Она в самом деле спала. Жар уже был не столь сильный, но все еще беспокоил. Долго не решаясь, Лена заглянула за натянутую простыню. Подруга лежала на богу к стене. Лоб ее блестел от пота, но как бы Ане не было жарко, она всегда плотно укутывалась одеялом, словно желая скрыться от безразличного мира в собственном коконе у себя в уголке.

— Аня, проснись, — подойдя ближе легонько потрясла она подругу за плечо. Она открыла глаза и медленно обернулась к Лене. Посмотрела без всякого удивления, радости или вражды к ней.

— Не сердись только, — на всякий случай сказала она.

— Обижают? — спросила Аня. — Скажи им, что как вернусь, шеи обеим курицам сверну, — и повернула голову к стене не закрывая глаза.

— Нет, их нет в школе. Танька в больнице, а Машка… не знаю где. Можно? — указала она рукой на край кровати, будто бы Аня видит. — Я присяду?

— Ты что, надолго? — повернулась Аня с укоризненным видом. — Ну присядь, если хочешь.

Скорее по привычке сказала так Аня, потому как не мало была рада появлению Лены. На третий день все эти трещинки на потолке и в стене начинают изрядно угнетать. Только плеер — подаренный подругой — и спасает.

— Плохо выглядишь, Ань. Ты заболела? — присела Лена на край кровати, от чего по всей комнате раздался скрип, как от больничной койки.

— Не знаю, — повернулась она на спину, чтобы можно было смотреть на подругу. — Только температура и все… Нет, еще галлюцинации. Правда, в этот раз я не писала некролог.

— Ты писала некролог?

— Зимой, когда гриппом болела. Тоже галлюцинация была, — она призадумалась, словно решала как поступить. — Хочешь расскажу про одну?

— Давай, — без всякого интереса сказала Лена.

Быстро моргая, Аня закатала ко лбу глаза, а потом опять отвела к Лене.

— А может это и сон был. Ну не важно! Мне приснилось… Нет, привиделось. Ты была там. То есть ты сидела там, за столом на кухне. Я лежу здесь, слышу что кто-то на кухне есть, а ведь знаю — мать на работу ушла. Встала я, выглядываю, а там ты. Сидишь и смотришь на меня, будто бы только и ждала, что я встану и выгляну. Помахала мне рукой… — вспоминала детали Аня. — Счастливая зараза. Я даже разозлилась, думаю: что это ты во мне смешного нашла? Я тут подыхаю! Птицы меня всю исклевали, а она смеется!

— Какие птицы? — не поняла Лена.

— Метафора это, — нахмурилась Аня. — Моя метафора. Разве не понятно, что за птицы!? — раздражалась она. — Ладно, забудь, — обиделась Аня.

— Нет-нет, ты рассказывай. Интересно… Правда. Тем более и я там была… В твоем сне.

— Или в галлюцинации! — настаивала Аня; ей почему-то хотелось верить, что это была именно галлюцинация. — Подхожу я… Короче, сажусь за стол около тебя. Ты ничего не говоришь. Молчишь и улыбаешься мне… Я уж подумала, не врезать ли тебе разок, а то я ведь подыхаю тут, а ей весело. И птицы… Но почему-то не врезала… а вижу, около тебя листок лежит и карандаши — серый и красный. Рисунок там. Спрашиваю тебя: «Ты рисовала?», а ты отвечаешь: «Да, я, на посмотри, как тебе?», и протягиваешь мне листок. Смотрю сначала… Не нравится все это мне, и спрашиваю тебя: «Ты зачем это нарисовала?», а ты знаешь, что отвечаешь?

— Что?

— Говоришь: «Чтобы огонь ада не потухал, а иначе и на небе станет темно». Только это не твои слова…

— Это уж точно, — как возмутившись, быстро вставила Лена.

— Это слова Наумова, то есть мысль его. Он так не говорил. Что-то похожее у него было, но не так.

— А что на рисунке? — через минуту молчания спросила Лена.

— Рисуешь ты хреново, — заметила Аня. — На меня похоже… Ну да, походу я! Кто еще рыжеволосой может быть? Только меня одну пометили этим идиотским цветом!

— Так что там? — напомнила Лена. — Ну если не хочешь…

— Девчонка на твоем рисунке с красными волосами держит на вытянутой руке… над ямой… сердце. Такое же красное сердце. Похоже, собирается сбросить вниз.

— Глупо, — чтобы не молчать, произнесла Лена.

— А я от тебя другого и не ждала! — сказала Аня, будто тот рисунок был наяву.

Аня, закинув руки за голову смотрела в потолок. Лена, не зная что сказать, выжидала молчание, высматривая что-то над Аней.

— Потом болело? — спросила Аня. Лена сделала вопросительный взгляд, но Воскресенская указала рукой на свое лицо.

— А! — поняла она. — Немного побаливает, когда дотрагиваюсь.

— Сама виновата. Больше никогда не называй меня убогой. Можешь как угодно называть… Ты тогда все правильно сказала, и про убогую правильно сказала. Только я не виновата, что…

— Прости, Ань, — перебила Лена, стыдливо потупив глаза к полу. — Все это как-то наложилось… Сорвалась.