— Почему ты решила это сделать? — раздался мужской голос с очень низким тембром. Аня не увидела, кто ее спросил, но очень была рада, что ее избавили от смущавшего вопроса.

— Чтобы устранить недоразумение, — выпрямившись сказала она.

— Как это, недоразумение? В чем недоразумение? — словно опешив, вклинилась молодая врач.

— Недоразумение своей жизни, — удивляясь глупому вопросу, ответила она. — Скверну по другому не истребить.

— Скверну?

— Грязь жизни, — сказала Аня, уверенная, что вполне доходчиво объяснила.

Тему эту заведующая отделением отодвинула, посчитав, что в тонкостях пациентки будет разбираться непосредственно лечащий врач. На Аню посыпалась масса различных вопросах, которые больше забавляли ее, потому как на них можно было отвечал все, что вздумается, что и делала она. Если бы врачи принимали ее ответы не думая, на веру, то у каждого из них возникло бы впечатление, что Аня — ребенок пропащий, почти беспризорник, без всяких надежд на будущее.

Учится Аня плохо, «потому что тупая», говорила она. Пьет столько, сколько хочет, как и курит, а курит она не только сигареты, да и вообще, не только курит. В свободное время шатается по городу, «что пьяная, и не только»; еще побивает собак, «если не в настроении»; «одной собаке лапы палкой отбила. Или это был кот…» А еще Аня — и это она в общих чертах не соврала — любит лежать на кровати и представлять свое «окоченевшее, разлагающееся, вспухшее тело висячим на люстре. Без записки. Это главное!» Аня с удовольствием, закатав руках, показала свои шрамы и порезы на левой руке и добавила, что для симметрии не плохо было бы заняться правой.

Когда увлекшуюся, потерявшую всякое чувство меры Аню спросили, ведет ли она уже сексуальную жизнь, она ответила так подробно — естественно, придумав, — с такими тонкостями, и так сказать, отклонениями, что сумела смутить находящихся в кабинете девушек-интернов, что было видно по их глазам, а женщина, которая спрашивала у нее о мальчиках, разок поперхнулась горлом.

На вопрос, как обстоят дела дома, Аня ответила, что уже не первый год сирота.

— Так мама же у тебя, — заметила заведующая, невозмутимо реагирующая на каждое слово новой пациентки.

— Мама? А, точно, мать еще есть, а отца нет. Она залетела мною и он ее бросил. Почему сразу не сделала аборт, не знаю, но потом было уже поздно и очень жалела, что не сковырнула сразу. Говорит, рожала меня целые сутки в адским муках и теперь называет меня бесенком. В семье ни у кого таких волос нет, а значит точно ты посылочка из преисподнии, говорила она мне. Мать набожная, а когда я родилась, называла меня скопищем грехов…

— Все Анна, можешь идти, — остановила ее заведующая. Под всеобщее молчание Аня, вполне довольная собой, покинула кабинет.

***

Как между гаражей, когда надо сократить путь с Ветхой на Каменную, теснясь среди кроватей палаты, Аня почувствовала, а обернувшись, увидела прикованный к ней не без интереса взгляд. У противоположной стены от кровати Ани лежала худощавая девушка с будто прозрачной кожей, лет двадцати или немного старше. Лицо ее было покрыто испариной, а черные густые волосы прядями прилипли ко лбу.

Встав на месте, Аня, словно дикая амазонка, принявшая вызов в сражении на копьях, устремила свой вызывающий взгляд. Девушка, не обращая внимания, перевернулась на бок, отвернувшись от «рыженькой». Но так просто уже не отделаться. Аня, пролазив между кроватями, устремилась к девушке и беззастенчиво села на ее койку. Та повернулась, немного приподняв голову.

— Это что было? — надменно спросила Аня.

— Привет, — тихо сказала девушка. Аня молча ждала ответа. — У тебя такие красивые волосы. Мне очень нравятся. Можно потрогать?

— Как же вы меня задолбал! — прошипела Аня, про себя порадовавшись проявленному вниманию. — Не успела прийти, а уже все глазеете. Терпеть не могу этот цвет!

— Как тебя зовут?

— Мы дружить не будем. Я не с кем не дружу.

— А я Элина, — не обращая внимание, познакомилась она.

— Ногти покажи, — потребовала Аня. Девушка вытащила руку из под одеяла и протянула Ане, которая схватилась за запястье, словно та была изворотливая змея, готовая сейчас же ускользнуть. — Мне понадобится твой набор. У тебя же есть? — У девушки были очень ухоженные как ногти, так и сами руки. В сравнении с ними, пальцы Ани казались какими-то грубыми, совсем не женскими, и только молодая ее гладкая кожа подтверждала, что руки эти принадлежат исключительно девочке.

— Бери, конечно, когда хочешь. Ты не сказала, как тебя зовут.

— У меня нет подруг, а вот у Агнии есть. Когда придет Агния, она… может быть с тобой и познакомится, — на полном серьезе сказала Аня и поднялась с койки.

Как дома на свою, Аня нещадно упала на больничную кровать. Послышалось, как с треском слетела пружина под матрацем. Ногами сняв с себя кроссовки и сбросив на пол, Аня повернулась к стенке. Сегодня, среди ночи проснувшись, она уже плохо спала — урывками. Дорога вымотала, врачи и медсестры «задолбали». Глаза Ани приятно слипались.

Засыпая, образы всплывали сами собой — мелькающие, почти не уловимые, не запоминающиеся, тусклые, бледные как в тумане. И только уродливый серо-черный ночной мотылек все кружил, подбивая крылышками на фоне всех этих преходящих образов. Только он — один, невзрачный, застенчивый, презираемый, не находящий себе место даже в ночи, все парил вокруг них. Он ищет свет, поняла Аня. «Но зачем ему искать свет, если мотылек сам есть свет?» — спросила себя девочка и заснула детским сном.

***

Разбудила ее Элина. Она легонько трепала Аню за плечо, да так слабо, что та проснулась спустя только минуту.

— Пойдем на обед. Уже зовут, — сказала она щурившейся с просони Ане.

В час, когда пациентов кормили, на столиках ставили по номерку, тем самым обозначая место каждого пациента. Элина с Аней оказались за одним столиком под номером 7 и сидели друг на против друга. К их приходу на столах уже были выставлены большие тарелки с супом, посередине лежал нарезанный белый хлеб и у каждого по стакану киселя. Это впечатлило Аню — такого она не ожидала; похоже, здесь с едой не хуже, а может и лучше, чем дома. И вообще замечательно, что ее новая тумбочка набита различными сладостями, пакет с которыми надо непременно открыть сразу же по возвращению в палату.

За время обеда Аня присмотрелась к Элине. Выглядела она гораздо лучше, чем в палате. Перед выходом она вытерла с лица пот, а волосы аккуратно зачесала назад. Натура девушки такова, что она не могла себе позволить выйти неопрятной даже в коридор.

Элина чуть выше среднего роста, но головой возвышалась над Аней. Ела она очень изящно, выверенными и размеренными движениями поднося неполную ложку ко рту; при этом держала изумительную осанку и не смотрела по сторонам. Со стороны Ане казалось, что Элина сидит с закрытыми глазами — на самом же деле она смотрела только себе в тарелку, как ее и приучили с самого детства.

— Ты давно здесь? — поинтересовалась Аня.

— Скорее часто, — не поднимая глаз ответила девушка.

— Почему ты здесь?

Когда Аня задала вопрос, из-за их стола с пустой тарелкой в руке вставала женщина вся покрытая морщинами, которые накидывали ее возрасту лет двадцать.

— Ты за своими болячки следи, рыжая молокососка, — сказала она. — Доела и иди на койку. Болтать тут еще будут, выдры поганые. — Выговорила все это она на ходу, не смотря ни на кого, а только себе под ноги.

Аня в изумлении разинула рот, вспоминая наилучшую свою скороговорку, чтобы ею огреть «морщинистую», но Элина тут же подняла глаза на девочку и поднесла указательный палец к губам. Сама Аня не поняла почему, но с охотой подчинилась запретительному жесту своей новой старшей подруги. В нем не было снисходительности, будто тем самым Элина хотела вразумить несмышленую девчонку; нет, в этом жесте девушки было что-то дружеское и в то же время строгое, но строгость эта нисколько не задевала гордую Воскресенскую.

— Сюда каждая приходит со своей проблемой, — сказала и поднесла ложку ко рту. — Стыд. Я здесь из-за стыда.