— У меня деньги закончились, — и это означало, что Ане нужно пятьсот рублей, не меньше.

Татьяна Алексеевна знала, что деньги уходят на сигареты, а покупает она их, передавая заказы пациентам, которые выходят в город. Знала Краснова, но молча вынимала пятьсот рублей и передавала Ане. Пускай пока курит, а после лечения можно подумать и об этом.

***

Перекрашивать волосы помогала Элина. Правда, не по первому требованию в тот же день, как краска оказалось в руках Ани, и не потому, что самой Элине было жалко затмевал «такую красоту» черным тоном, а по причине общего состояния девушки, которое пошло на ухудшение и это отражалось физически — панические атаки и слабость во всем тебе. Было тяжело вставать. В один день, объясняя Ане, почему ей так не просто и она не может пока помочь младшей своей подружке, Элине пришлось рассказать о своей болезни более подробно, что не очень то любила, потому как и этого стыдилась, а стыдилась потому, что это как раз следствие ее позора, как считала она сама.

Оказывается, когда у девушки обострения, она слышит голоса, что очень изумило Аню, даже обрадовало, потому как это уже интересно, причем очень интересно, прям как в фильмах.

— Чьи голоса?

— Не знаю. Мне кажется не чьи, а просто голоса.

— А что говорят?

— Ругают меня. Очень сильно бранятся… За позор ругают.

— И… — не успокаивалась Аня. — И вот сейчас? Что сейчас говорят эти голоса?

— Тебе так интересно? — впервые на глазах Ани насупилась Элина. — Шлюхой меня называют… Вот, сейчас, грязной проституткой назвали.

Через три дня подруги — старшая и младшая — стояли у зеркала и обе не понимали, что сказать. У Элины так и слетало с языка: «я же тебе говорила», но она сдерживала себя, потому что уже ничего не изменить. Аня же не понимала, что в итоге произошло — только волосы ее изменились или с ними как-то окрасилось и лицо, а может вообще вся каким-то образом поменялась? Ей хотелось что-то сказать, произнести вслух, но с губ лишь бормотанием срывались неразборчивые слоги.

— Придется тебе купить краску для бровей, — печально заметила Элина.

— И что, — испугалась Аня, — теперь мне и ресницы красить придется?

Элина тяжело вздохнула, а раздраженная Аня выскочила из душевой хлопнув дверью с мокрыми нерасчесаными волосами и устремилась во двор с пачкой сигарет.

6

Войдя в свой привычный ритм, Аня стала поздно засыпать, как правило под одеялом читая книгу при свете фонарика, который забрала у Элины с концами, уже не думая возвращать. На последок, перед самым сном всегда включала любимую песню и с наслаждением прослушав ее, умиротворенно засыпала. Потому просыпалась Аня поздно, но ее это вполне устраивало, так как на завтрак она все равно не ходила — уже от одного запаха молочной каши начинало воротить. С неохотой, часов в одиннадцать откроет глаза, еще долго полежит, о чем-то подумает, не один раз потянется, а потом по-своему позавтракает печеньем с конфетами, да сладким растворимым кофе, который, конечно, совсем не то, что хотелось, но тоже вполне себе ничего. Выйдет покурить, пройдется по кругу дворика, а там, гляди, уже и обед близится.

Те двое странных из мужского отделения, похоже, постоянно видя Аню с кружкой кофе в руках и дымящей сигаретой в губах, стали принимать ее как за свою, словно девчонка уже успела не смотря на юный свой возраст приобщится тайн общества эндорфинов и никотина. Для нее же эти двоя так и оставались идиотами с маленькой только поправкой — они все же веселые идиоты. Потому Аня могла спокойно, никого не стесняясь — что для нее было бы странно — стрельнуть сигарету, за что иногда широким жестом получала с пол пачки и более. В свою очередь, у двоих порой наблюдался дефицит сахара, чего у Ани всегда было в избытке. Взаимодополнение налицо.

— Детей травишь, падре, — порой укорял старший.

— Не я, а мы, — отвечал второй, многозначительно поднимая палец вверх.

По утрам врачами и интернами, ходившими в помощников первых, пациенты вытаскивались из палат в коридор, где были опрашиваемы касательно их состояния, самочувствия, подвижек и тому подобного. Можно было жаловаться на каждую мелочь сколько угодно, чем по первой и развлекалась Аня. Но чаще всего она выползала сонная, еще не понимавшая где и почему ее разбудили, и «какого хрена уроды» подняли с кровати, прервав ее сладкое сновидение в «такую рань». Продолжалось это каждый будний день две недели сряду, пока Ане это совсем не надоело. Она наотрез отказалась вылазить из под одеяла и интерн стала беседовать с Аней прямо на месте, доставляя свой продукт врачебного внимание как курьером. Картина эта была неизменна: интерн — молодая девушка в очках с округленным лицом, сидит на краю кровати Ани; виновница же лежит, всегда к стене и несмотря ни на что, упорно старается заснуть.

Воскресенская не намеренно делала недовольную физиономии — ей и вправду надоели все эти однообразные вопросы, на которые она уже не знала, что придумать. Тем более в сонном состоянии как-то и не думается толком. Часто приходилось на ходу пересказывать приснившейся сон выдавая за правду, но сегодня, с самого утра пасмурно и спать хочется просто ужасно — глаза открыть невозможно.

— Решила перекрасить волосы? Почему? — поинтересовалась интерн после предварительных вопросов о самочувствии, настроении и тому подобном, как и всегда.

— Спать хочу. И чего вы по утрам пристаете! Нельзя что-ли днем поиздеваться? Обязательно утром?

— Так тут заведено, — ответила интерн. — Дай угадаю, тебя теперь не Аней зовут? Верно?

Повернувшись на спину, Аня посмотрела в глаза интерна сквозь толстые линзы ее очков.

— Агния, будем знакомы, — и повернулась обратно.

— Неужели у Ани все так плохо, что ты так решила ее взять и вычеркнуть? Чем Агния лучше Ани, скажешь?

— Агнии не приходится убивать, — хмурившись отвечала Аня.

— А Ане приходилось?

— Приходилось.

— И часто тебе это снится?

После этого «возмутительного» вопроса Аня хотела одним ударом двух ног спихнуть на пол «эту наглую лицемерку», а потом броситься вниз и содрав толстые очки испробовать свои заостренные как у кошки черные ногти. Маникюрный набор Элины уже почти стал собственностью Ани.

— Отвали, — буркнула Аня, — я сплю, — и накрыла голову подушкой.

***

— Выйди, надо поговорить, — зашла насупленная Аня в платную палату, где находилась Машка, еще средних лет пациентка и «морщинистая». Ершова растерянно посмотрела на Аню. Такой она уже видела Воскресенскую в столовой, но впервые так близко: черные, распущенные, спускающиеся по груди и плечам волосы, такого же цвета брови, на вид теперь более густые, и зеленые глаза провалившиеся в глубоких тенях на лице. И все еще этот сине-красный обруч по всей шее. Аня будто явилась из какого-то католического чистилища или миновав все мытарства повернула обратно на землю назло всем небесам и кругам ада.

— Да пойдем же, не бойся. Здесь на диван присядем, — махнула она рукой и пошла в коридор.

Когда вышла Машка, осмотрительная и настороженная, боящаяся, что Анька и здесь что-то выкинет, «отмороженная» уже сидела на диване, закинув левую ногу на подлокотник. Ершова не спеша подошла и села на краюшке дивана, торсом повернувшись к Ане. В любой момент она готова была вскочит и бежать обратно к себе в палату, хотя в этом не было существенной надобности — персонал клиники поблизости.

— Как дела? — спросила Аня не зная, что сказать. Она продолжала хмуриться — ей очень неприятно было начинать этот разговор, но раз Аня решилась, то надо. Тем более поддержала Элина, а ей доверять вроде как можно.

— Хорошо, — следя за каждым движением Ани, вытянула Машка. — Врач сказал, что еще две недели, и меня выпишут.

— Ты тут и так вольная, да? — натянула она улыбку. — Когда хочешь, выходишь. На выходных домой ездишь.

— Ну да, меня выпускают.

— Как там в нашем городишке? Хотя нет, не отвечай, — махнула она рукой, скинула левую ногу на пол и приподнявшись положила сомкнутые в кистях руки на колени. Как же начать? — Я о другом хотела… — она вздохнула. — Ладно, слушай! — как приказала она по привычке. — Ты в курсе, что это все я сделала? Ну это… Наркотики… Тебе написала здесь, — показала на свой лоб.