Джордж, не оборачиваясь, побежал к выходу.
— А ну вернись! — закричал Картаго. — Хотя бы сердца рассортируй!
Вот он, шанс вернуться на работу, но Джордж не воспользовался им.
Полгода спустя больная раком машина заняла первое место на Парижской ярмарке технологических искусств. Новая секретарша Джорджа Линда успешно продвигала на рынке его кухонные «творения». Машина по клонированию дефектных сердец получила главный приз как изобретение года. Все, к чему ни прикасался Джордж, обращалось в золото.
Когда к нему пришла репортер, в подвальной мастерской стоял шум и гам. Медсестра объясняла рабочим, куда складывать листы металла и лакричник. Надрывался телефон; туда-сюда валко бродили, приставая друг к другу с жалобами, перебинтованные гаджеты. Джордж си дел в кресле-качалке и поглаживал капризного котенка из пушечного металла.
— Когда вы все это успели сделать? — спросила журналистка. — В чем ваш секрет?
Джордж заглянул ей в глаза, на которых пытливо поблескивали контактные линзы.
— Нужно жить настоящим, — ответил он. — Я усвоил урок: мы имеем лишь то, что имеем, а не то, чего хотим. Все мое счастье, — он обвел рукой гудящий подвал, — в том, что я научился жить без Джулин.
— Джули-и-ин! — вскричал робот.
— А это кто? — спросила репортерша.
— Собственно, мой педагог, — ответил Джордж. — У нее я всему и научился.
Через два месяца Джулин вышла за Перри Шапиро. Джорджа это нисколько не огорчило — ну, может быть, самую малость, — и он искренне пожелал счастья молодоженам.
Зато робот сочинил сонет, в котором зарифмовал имя Джулин с габардином, балдахином, каротином, а еще — с павлином, карантином, вазелином и сардинами. Стих вышел ужасный. Эпоксидным клеем он приклеил листок к видеомагнитофону Джорджа, а после намертво спаял себя с раковым кухонным комбайном. Погибал он медленно и мучительно.
ДМИ был совсем не простой машиной, и Джордж долго стоял над его почерневшими останками.
Но впереди ждала работа, да и плакать-то не хотелось.
Плей-офф для зрителей [12]
Ой, и не говорите, выгляжу я паршиво. Поспорил с судьбой — и судьба победила. Всего-то хотелось посмотреть хоккей! А теперь кажется, проще Европу завоевать.
Вчера вечером по каналу И-эс-пи-эн транслировали финальную игру за Кубок Стэнли, и я настроился получать удовольствие. Включил телевизор, и, пока кинескоп прогревался, я откинулся на спинку накрытого пледом дивана, с баночкой «Курса» в одной руке и хорошей сигарой в другой.
— Начинается! — объявил комментатор Бад Филипс. — Игра, которую мы ждали! «Айлендерс» против «Нью-Йорк рейнджерс»!
Игроки выехали на лед. Синий, белый и красный цвета так здорово смотрелись по кабельному!
«Эх, хорошо», — подумалось мне.
Я пыхнул сигарой, запил дымок пивом и на секунду прикрыл глаза. Я был счастлив.
Взглянув на экран, я вместо картинки увидел белую пелену. Вытаращился, поморгал — ничего не изменилось. Выключил телик, снова включил, и — оп-па! — изображение появилось. Правда, оно прыгало и скакало, по экрану бегали вертикальные полосы. Повозившись с настройками, я их убрал… вместе с игрой, потому что экран превратился в снежное поле, кишащее опарышами. Динамик не то свистел кипящим чайником, не то трескуче смеялся.
Решив, что один сигнал наложился на другой, я попереключал каналы, но нигде не обнаружил юмористической передачи. А стоило наклониться к антенному проводу, как раздался сочный баритон.
— Сожалеем, — безо всякого сожаления сказал диктор, — но по техническим причинам мы вынуждены прервать трансляцию этого исторического матча. Вместо него предлагаем посмотреть умилительную детскую комедию тысяча девятьсот семьдесят девятого года «Маппеты» с лягушонком Кермитом в главной роли.
Пиво вдруг стало совершенно безвкусным. Какого дьявола?! Посмотреть игру в уютной домашней обстановке — это что, запредельное желание?
Я поставил банку на кофейный столик и вышел в коридор. Спустился на этаж ниже, к Свенсонам. Мы с Джимом Свенсоном не одну ночь скоротали за ожесточенными партиями в шахматы. Джим, в спортивном костюме, открыл дверь и, как обычно, хмуро пробормотал:
— А, это ты, Добсон. Ну, привет.
— …Шайба у Дениса Потвина… — говорил за его спи ной околдованный магией игры комментатор. — Он преодолел оборону противника, вы только посмотрите… Потвин выходит один на один с вратарем…
Я вытянул шею, чтобы заглянуть Джиму через плечо. На экране Потвин, с большой цифрой 5 на спине, летел к воротам противника.
Не успело выражение облегчения у меня на лице смениться радостной улыбкой, как Потвин исчез. Экран побледнел, и голос Бада Филипса сменился белым шумом. Беда постигла только И-эс-пи-эн, прочие каналы работали нормально. Мы с Джимом тупо стояли перед телевизором, ожидая непонятно чего.
— Ввиду непредвиденных обстоятельств, — заговорил диктор, и я простонал про себя: «Не-е-ет!», — мы прерываем трансляцию этого спортивного события. Предлагаем вашему вниманию фильм Общества Джона Мьюра «Храбрые андийские кондоры».
Хоккейные болельщики — люди особенные. Для нас трансляция матча — главная радость в жизни, лишиться ее — все равно что приговоренному к смертной казни не получить губернаторскую отсрочку. А хуже всего незнание. Оно разрушает надежду и открывает дорогу горькому разочарованию. Короче говоря, этак и в Бельвю [13]загреметь недолго. Но сходить с ума я не стану даже из-за финальной игры, вот уж дудки.
Попрощавшись с Джимом, я отправился гулять.
Воздух был свеж, и дышалось легко. В магазине «Ол найт» продавали овощи и тюльпаны: желтые и красные. От этих ярких красок мне полегчало. Поэтому, заметив, что миновал салун «Гилгули», я сдал назад. Там в зале большой экран, кабельное со стереозвуком. Поболею с хоккейными фанатами, может, даже покричу от души. Да и пивка хлебнуть было бы неплохо.
Войдя в двери с большой резной буквой «Г», я увидел бармена Стю. Внутри прозрачной барной стойки плавали экзотические рыбки, а сверху, в посудине, наполненной до жути похожей на формалин жидкостью, — сосиски.
— Привет, Добсон, — поздоровался Стю. — Игра-то налаживается!
Под потолком висел телевизор с выпуклым экраном. Игрок «Айлендерс» Майк Босси опрокинул Дина Талафуза. Дин поднялся и развернулся к Босси. Фанаты на трибунах ревели и скандировали. Игроки с обеих сторон словно взбеленились. Я, как и все остальные в салуне, смотрел на экран… который вдруг возьми да побелей. Целых десять секунд динамики молчали, и посетители не смели даже чихнуть или ругнуться шепотом. Наконец колонки по бокам бара изрыгнули такое вот объявление:
— Мы прерываем передачу для прямой спутниковой трансляции интервью с обладательницей Нобелевской премии мира матерью Терезой. Этот отрывок из фильма «Кормление прокаженных» дарит вам фирма «Ксерокс».
На большом экране возник расплывчатый образ крохотной седой старушки, но что она говорила, я не расслышал из-за воя и проклятий фанатов.
«Гилгули» — очень приличное заведение, тут подают семь сортов пива, но настроение у народа может испортиться где угодно. Сегодня в салуне собрались яппи (костюмы в полоску) и несколько художников-рекламистов (джинсы «Гесс»). Эти ребята не слывут дебоширами, но мне отчего-то не хотелось ждать, пока они совсем озвереют. Поэтому я тихонько выскользнул из бара и пошел домой.
У подъезда своей высотки я остановился и взглянул на фасад, на мозаику освещенных и темных окон. Здание в тот миг казалось монументом логике и разумности. Я спокойно поднимался лифтом к себе на этаж, предаваясь своему новому хобби — ниочемнедуманью. Но по пути к своей жилплощади (только так именует квартиру наш управдом) слышал, как из-за каждой двери доносятся звуки трансляции.
Когда я уже был готов переступить порог, из квартиры напротив донесся азартный голос Бада Филипса:
