Мои глаза закрыты, потому что я честно жду заслуженную оплеуху. Сейчас даже удивляться не стану. А если Олеся опустит свой взгляд, то получу я еще и с колена между ног… Под ремнем моих джинсов сплошное тестостероновое палево.

Но ничего не происходит. Две… Три секунды. Все то же молчание и наше беспредельно громкое, судорожное дыхание…

Сжав кулаки до боли, делаю глубокий вдох и отталкиваюсь от стены, делая шаг назад.

И только тогда открываю глаза. Меня топит в глубоком чувстве необратимости взгляд Леси. Ее горящие огнем глаза смотрят испуганно.

И я знаю, что она не боится меня. Нет. Я, наверное, сейчас смотрю на нее точно так же. Потому что мы оба не догоняем, что сейчас вообще произошло.

Может, планета с орбиты сдвинулась? Иначе как объяснить то, что у меня в груди какая-то нездоровая канитель.

Она давит. Бьется о ребра и просто принуждает разглядывать, прижавшуюся к стене и ошалело хлопающую ресницами, девочку напротив и ни черта не понимать.

Темные волосы собраны в кривой, распушившийся хвост на затылке. Неестественно алые щеки. Худая и несуразная в этой жуткой пижаме.

Блеклая. Невзрачная. Сутулая. Стремная. Но ее губы сейчас припухли именно от моих поцелуев. Черт возьми! Я не понимаю, что нашел в Олесе Синичкиной.

Но зато легко осознаю, что если сейчас снова не ворвусь в ее рот языком, то можно смело оформлять мне место в дурдоме. Да пошло оно все!

И Леся, видимо, сама понимает, что будет дальше… Потому воздух между нами вот-вот сдетонирует. Она облизывает губы и, мать же вашу, слишком покорно опускает ресницы, а я хочу сделать шаг к ней. Хочу, но не успеваю.

— Олеся! — ледяной бас разносится по всей ванной.

Я чуть не подпрыгиваю на месте. Поворачиваюсь на голос и чуть не подпрыгиваю снова.

Мне приходится несколько раз похлопать глазами. Зажмуриться. И еще раз ошеломленно поморгать.

Все. Я точно не в себе. Меня начинают преследовать глюки. Правда, какие-то слишком реальные.

Седовласый Глюк в знакомом черном костюме, рубашкой в клеточку и с чемоданом в руках. Он с каменным лицом смотрит то на меня, то на Лесю. А потом опять говорит:

— Олеся, что здесь происходит?

Я перевожу взгляд на Синичкину. И от ее румянца ни следа. Она мертвецки бледная жмется к стене, но молчит. И Глюка это не устраивает.

— А вы, Ольховский, что здесь забыли?

И я молчу, потому что никак не могу сообразить, что делает глюк Аркадия Борисовича Гольцмана в квартире у Леси.

Но все становится куда сложнее, когда Олеся все-таки подает голос. Ее ответ обрушивается на меня айсбергом: бьет по башке, вызывая ощущение полного абсурда.

— Привет, дедуль.

Испуг. Страх. Шок и еще тысячу оцепеняющих эмоций, которые лавиной обрушиваются на меня и быстро возвращают откуда-то из облаков на землю. Вернее, на холодный пол в ванной, где все еще валяются тряпки, ведра и ужасно сыро.

Смотрю на дедушку и панически роюсь в голове в датах. Разве он не должен был приехать только завтра? Я ведь еще не настолько повязла в спектакле с Максом, чтобы совсем перестать следить за происходящим вокруг?

Но дед стоит на пороге ванной именно сейчас. И мне даже страшно подумать, свидетелем чего он мог стать. Хотя если дедушка до сих пор не огрел Макса чемоданом по черепушке, то, возможно, видел он только самое безобидное.

— Молодые люди, мне кто-нибудь потрудится объяснить, что здесь происходит? — стальной голос деда отзывается во мне ледяным спазмом желудка.

— Дедушка, — лепечу я, все еще ощущая, как горят мои губы, — у нас трубу под ванной прорвало. И вот… — виновато обвожу руками последствия потопа.

Дед строгим взором проводит осмотр нашей крошечной ванной, не забыв недружелюбно зыркнуть на Ольховского:

— Дежурным сантехникам звонила?

— Трубку не берут… — сухо оправдываюсь я, теребя край пижамной футболки.

— Понял. А вы как здесь оказались в столь поздний час? — дедушка хмурится и полностью переключается на босого Макса, неловко переминающегося с ноги на ногу.

И мне приходится беспокойно сглотнуть. Я и подумать не могла, что мы окажемся на допросе у моего деда. И какой сейчас последует ответ, жду со страхом. И с этим же чувством взглядываю на Макса. Влажная черная футболка вызывающе обтягивает спортивный торс, а волосы смешно взлохмачены… о боже… мною же.

— Ну… я… — Максим на секунду пересекается со мной растерянными взглядом, а у меня все обрывается внутри. Это конец, — у меня друг живет в этом подъезде. Я заезжал к нему.

Сообразительность Ольховского ставит меня в легкий ступор. Стараюсь держать лицо, пока пульс неумолимо набирает обороты.

— Друг? — интонация дедушки полна недоверия. — В нашем подъезде? И кто же?

— Богдан, — не задумываясь, выпаливает Макс, а я, с округлившимися глазами, с трудом удерживаюсь, чтобы не сделать жест рука-лицо.

Это фиаско! Дедушка скорее поверит в существование эльфов и триолей, но не в то, что Макс и Бо — друзья.

— Вы знакомы с Богданом? — дедушка с подозрением выгибает седую бровь.

Почесав кончик носа, Максим очень убедительно кивает в ответ, неотрывно играя с моим дедушкой в гляделки.

— Так он с семьей на дачу уехал, — хмыкает дед, прищуриваясь. — Буквально сегодня утром с его отцом созванивался.

Чувствую, как моя спина покрывается холодной испариной. Это точный и однозначный конец. Я смотрю на Макса, у которого нервно дергается вниз кадык. Боже, пожалуйста, хоть бы у Ольховского хватило сейчас фантазии на качественное вранье.

— Так я забыл. Диск привез, а дома никого, — виртуозно разбрасываемся лапшой по ушам Максим. — И как раз Олеся выскочила в подъезд. А у нее здесь вода, потоп… — он театрально разводит руками и видя, что дед внимает каждому его слову, еще и добавляет драматизма, — кошка орет… Короче, жуть. Не оставлю же я девушку в беде. Вот я и решил помочь, — и в конце так скромно хлопает ресницами.

На что дедушка лишь поджимает губы и снова молчит. А я мысленно молюсь, чтобы он поверит каждому слову и жесту Макса. Или мне страшно подумать, что может быть дальше…

— И я смотрю, помогли, — тянет дедушка. В его сдержанном тоне нет и нотки доверия.

Макс бросает на меня взгляд, явно посылая клич о помощи. И я, наконец, перестаю быть просто слушателем этой беседы. Устремляю на деда самый свой невинный взгляд.

— Да, дедуль. Макс…им больше часа черпал эту воду со мной, — как можно увереннее тараторю я. — Даже не знаю как бы сама справилась, если бы он не приехал к… — приходится даже слегка прокашляться от этого комка вранья, ставшего поперек моего горла, — к Богдану, — выдыхаю сипло.

Дедушка, еще раз обведя взглядом погром в ванной, с недовольным лицом снимает с себя пиджак и, отступив в сторону, освобождает дверной проем в ванной:

— Ясно. Будем надеяться, что все так и было. За помощь спасибо, Максим. Думаю, дальше мы уже сами.

Намек деда ясен как белый день.

— Конечно. Я уже и так домой собирался, — встрепенувшись, Макс тут же осторожно двигается на выход.

Несколько секунд я мнусь с решением. Проводить или нет? Но равнодушно смотреть, как удаляется широкая спина в черной футболке, тоже не могу. В груди неожиданно все тоскливо сжимается.

— Я провожу, — не выдерживаю и, пряча свои глаза от деда, следую за Максом.

А Максим уже в коридоре, склонившись к своим босым стопам, натягивает на них носки. Заметив мое приближение, он на мгновение замирает, а потом одним резким движением хватает с обувной подставки кроссовки.

— Синичкина, это, конечно, полная… — слышу его недовольное бормотание.

И мне очень-очень хочется оправдаться. Я даже набираю в грудь воздуха, но стальной голос деда за моей спиной вынуждает сразу же его выдохнуть.

— Максим.

Он тут же выпрямляется и озаряется белоснежной улыбкой.

— Да, Аркадий Борисович.

— Вы же помните, что пересдача на следующей неделе? Готовы?