А еще понимаю, Ольховский реально уснул. Делаю несколько жадных вдохов у его шеи и все же отлипаю от него. Надо уезжать, ведь не объясню же я дедушке, что задержалась потому, что кайфовала от аромата кожи Макса…

Тяжелая рука, что придавливала меня к дивану, безвольно сползает с моей талии, и я тихонько освобождаюсь из его объятий.

Максим опять что-то неразборчиво болтает во сне, вызывая у меня еще один счастливый приступ улыбки.

Но ненадолго. Он переворачивается на живот, а его футболка имеет неосторожность задраться и оголить спину.

Мне больше не хочется улыбаться. Все мои ощущения внутри рвутся от резкой боли в груди. Потому что я вижу на спине Макса несколько симметричных ссадин… Весьма специфических ссадин. Просто получить их, тесанувшись, например, об угол, не выйдет.

Мускулистая спина Макса расцарапана чьими-то ногтями. И яркий цвет ран явно указывает на их свежесть. Такие отметины можно получить только, если…

И почему-то слова Инги бьют меня по голове: «А Макс? Его что, с тобой не было? А, ну да… Он же был занят».

Занят.

Мерзкая тошнота стискивает горло. Боже. Я конченая дура?! Да?

Меня быстро опускает с небес в реальность. Хотя нет. Меня швыряет о землю прямо с размаха. Становится тошно. Обидно. Душно. И почему-то очень при очень больно. Я хочу домой.

Благо Ольховский лишь громко посапывает, когда я исчезаю из его квартиры.

Еще никто и никогда в жизни не доводил меня до нервного тика. И ни одна живая душа была не в состоянии заставить приехать меня в университет в свой выходной.

Пока не появилась она. Синичкина Олеся.

Проснулся я уже в пустой квартире и с пустотой под боком. Ладно, допустим, что из-за надзирателя деда, Лесе пришлось как можно скорее ехать домой, а в целях заботы она не стала будить меня.

Но в честь чего я попал под ее тотальный игнор? Уже второй день Леся не отвечает ни на мои сообщения, ни на звонки. И чем больше я терроризирую не телефон, тем сильнее задаюсь вопросом: это что за хрень такая происходит?

В голову уже лезут неприятные мысли, а не заразил ли я Олесю? Вдруг лежит она сейчас сама пластом, горстями глотая противовирусные и даже не может ответить на мой звонок?

Честное слово, если бы не ее дед, то я бы уже давно завалился к Синичкиной домой с допросом: wtf? И заодно убедился бы в ее состоянии здоровья.

Но что то подсказывает мне, что милейший Аркадий Борисович будет не в восторге от такого визита. И это еще мягко говоря…

Поэтому у меня нет выбора. Терпеливо прождав целые сутки после побега Леси хоть какого-то ответа-привета, на следующий день закидываюсь таблетками, запшикиваю нос спреями, натягиваю первую попавшуюся толстовку, джинсы и прямо с утра еду в университет.

Я. К первой паре. По собственному желанию. Первый раз за все время студенчества. Я точно болен.

Перед университетским расписанием я оказываюсь ровно за пять минут до звонка на пару. И чертыхаюсь, уставившись на бесконечные ряды ячеек с надписями и цифрами. Я ведь даже толком не знаю, в какой группе учится Олеся. Помню лишь факультет и курс. Класс! На факультете информационных технологий аж целых пять групп первокурсников. И сегодня у всех занятия прямо с первой пары.

Максимально напрягаю мозг, запоминая номера кабинетов. Фигушки тебе, Синичкина, от меня так просто не отделаешься.

И удача сегодня точно на моей стороне. Нахожу свою молчаливую барышню в первой же по списку аудитории.

Сидит за предпоследней партой, листая учебник. Дергает себя за ворот черной водолазки и нервно покачивает ногами, обтянутыми в темные джинсы. Волосы снова завязаны в этот дурацкий хвост.

Замерев в дверях, достаю свой телефон, набираю ее номер и наблюдаю за реакцией. Олеся дергается с первого же гудка и бросает взгляд на мобильный, лежащего на столе. Несколько секунд смотрит, плотно сжав губы, кусает их, а потом просто переворачивает гаджет экраном вниз и снова утыкается носом в учебник.

Ошарашенно глазею на Лесю. Это как понимать? То, что я увидел — это целенаправленный игнор.

Меня тут же накрывает горячее желание сорваться с места и захлопнуть эту чертову книжку перед ее носом.

Что я, собственно, и делаю. Никого и ничего не стесняясь, проскальзываю в аудиторию под звонок, оповещающий начало пары.

Пять широких и уверенных шагов, и я плюхаюсь на свободное место рядом с Лесей. Резким движением отодвигаю от нее учебник и в упор смотрю на Синичкину.

Ее рот молчаливо приоткрывается и так же закрывается, а голубые глазищи широко распахиваются.

— Доброе утро, — как ни в чем не бывало улыбаюсь я.

Она растерянно озирается по сторонам, потому что внимание к нам направляется со всех углов аудитории мгновенно.

— Ты чего здесь делаешь? — обескураженно шепчет она, втягивая голову в плечи под мой прищуренный взгляд.

— А ты чего от меня гасишься? — Внимательно всматриваюсь в краснеющее лицо Леси. — Только что видела мой звонок и перевернула телефон экраном вниз.

— Я… — она сдавленно сглатывает и пытается даже приосаниться. Хочет выглядеть увереннее? Не выйдет. Кожей чувствую, как Олеся нервничает, — я на паре. Мне неудобно разговаривать.

— А вчера? — не собираюсь прекращать допрос, но вся аудитория шумно поднимается со своих мест и вразнобой бубнит «Здравствуйте».

Сидеть остаемся только я и Олеся.

— Макс, препод уже здесь, — шипит она. Отворачивается и снова тянется к учебнику. — Топай отсюда.

И ее «топай» звучит ой как недружелюбно. И черт возьми. Мне это совсем неприятно. Хмурюсь и опять дергаю этот долбаный учебник к себе.

— Не-а, — намеренно громко цокаю языком, — мне и здесь хорошо. Посидим с тобой, пошушукаемся. Все ж интереснее, чем… — читаю надпись на обложке, — концепция современного естествознания.

— Я с тобой разговаривать не буду.

Тоненькие пальчики Леси сжимаются до побелевших костяшек, а ее взгляд как будто смагнитился с поверхностью стола.

— Лесь, у тебя все нормально? — осторожно придвигаюсь ближе и даже склоняюсь к самой парте.

Может, хоть так получится увидеть и хоть что-то прочитать в глазах Синичкиной. По сосредоточенному профилю мне пока ни фига непонятно, что происходит.

— Да. И у тебя, надеюсь, тоже. Как в делах, так и со здоровьем. И вообще, по всем фронтам все супер! — шепотом она выцеживает каждое свое слово. И делает это явно с обидой.

— Могла бы вчера и поинтересоваться ради приличия моим то состоянием.

— Ты здоровый лось. Не прибедняйся.

— Такое ощущение, что ты за что-то на меня дуешься…

Наконец Олеся прекращает любоваться поверхностью парты. Вызывающе вскинув подбородок, фыркает мне прямо в лицо:

— П-ф, на тебя? А оно мне надо?

— Не знаю. Это ведь ты бросила меня одного, пока я спал, — сам подаюсь вперед.

Даже воздух между нами становится разряженным. От непонимания происходящего у меня уже болезненно печет во всех нервных окончаниях.

— Зато выспался. Вон какой румяный, — ощетинивается Олеся.

— Синичкина, у тебя скоро месячные, что ли? Ты чего агришься?

— Ольховский, — она аж дергается на месте, а глаза уже метают молнии. В них горит адское возмущение, — ты вообще охамел, да? Не беру трубку, значит, занята. Или, может, просто не хочу общаться.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Мое терпение делает взрывной «бум» внутри меня.

— Леся, блин, да что я сделал — то?! — возмущаюсь я, не потрудившись снизить тон.

В аудитории внезапно возникает тишина. Чувствую, что все таращатся именно на нас, пока я и Олеся просто уже убиваем друг друга глазами.

— Так, двое болтунов встали, — зычный голос преподавателя вонзается в наш немой диалог. Уничтожающе зыркнув на меня еще раз, Олеся уже с виноватым лицом поднимается с места. — Синичкина, вы чего это сегодня? И сосед ваш… — нехотя со стула поднимаюсь и я. Незнакомый мне профессор озабоченно хмурится, увидев меня. — Ваша фамилия, молодец человек? Я что-то не припомню вас в этой группе.