Хмыкнув, собираюсь достать оранжевую бумажку. Завожу ладонь себе за спину и хочу сделать это привычно нагловато, но рука, как отсыхает.

Я вдруг понимаю, что… внутри меня ничего же не поменяется.

Да, я сейчас заплачу за экзамен и спасу лишь свой зад от армии. Но так и останусь для девочки огромными глазами цвета океана никем.

А я всегда был с ней честен. Бояться и стыдиться мне нечего. Ставить мир на уши и орать, что я не виноват? Так я и так не виноват.

Я влюбился в Лесю честно. Она все равно это поймет.

У нас все начиналось честно, и если этому суждено закончиться, то пусть и это тоже будет честно. И по отношению к ней, и к ее дедушке.

Я, не раздумывая, убираю руку от кармана джинсов. Кладу ладони на стол и соединяю их в замок.

— Перед тем как я отдам вам свою зачетку, вы сможете ответить мне на один вопрос? — невозмутимо смотрю в глаза преподавателю.

И он задумчиво подергивает усами.

— Ну… Думаю, да.

Глубоким вдохом наполняю легкие воздухом. И так шумно, что даже немного кружится голова. Но я знаю. Это будет правильно.

Я решительно выдыхаю свой вопрос:

— А где здесь ближайший военкомат?

Приятный полумрак из-за неплотно задернутых плотных штор. Обои в мелкий ромбик. Скрипучий стул и широкий стол, на котором стоят два огромных компьютерных монитора.

Здесь все так знакомо с самого детства. Ну за исключением этих мощнейших приблуд для программирования. Они появились в комнате у Богдана в классе, наверное, девятом. Тогда-то мой друг и определился со своей будущей профессией.

Осматриваю каждый уголок его спальни. Сколько я не была здесь? Больше месяца точно. То Бо засопливил, то мы со студенческим советом где-то разъезжали по выходным. А раньше я и Богдан практически каждую субботу заваливались к нему с чипсами и втыкали в какой-нибудь сериал…

«И так бы все и было, если бы чье то дурное сердце не повелось на татуировки и улыбку Ольховского», — ехидно заканчивает мысль мой внутренний пакостный голосочек.

Я неосознанно судорожно перевожу дыхание. Ольховский. Уже неделю я пытаюсь выскоблить эту фамилию из своей души. Всячески оберегаю себя от воспоминаний о нем. Удалилась из всех социальных сетей, а его номер бросила в блок навеки. Я пытаюсь хоть как-то залечить сама себя… Приложить подорожник к осколкам сердца жаль не выйдет.

— А вот и чай-выручай, — Богдан вплывает в комнату с двумя чашками чая в руках.

— Спасибочки, — улыбаюсь своему другу.

На нем яркая футболка с какими-то цифрами и растянутые старые спортивные штаны, а смешные кучеряшки торчат в разные стороны. Я тоже сегодня в домашнем линялом платье в горошек. Теперь смысла наряжаться как бы и нет…

Все стало опять так знакомо и привычно… Но почему-то во всем этом привычном и знакомом никак не получается почувствовать себя в своей тарелке. Поерзав на стуле, пытаюсь найти хотя бы удобное положение и не сдерживаю тяжкий краткий вздох.

Богдан ставит на стол кружки, усаживается на подлокотник дивана напротив и с упреком поглядывает на меня.

— Ну, Лесь, чего ты опять носик повесила?

Прячу взгляд от глаз Бо, потому что понимаю, что мне придется немного переврать свои ощущения.

— Да… за дедушку переживаю.

— Кстати, как Аркадий Борисович?

— Заставляю его много отдыхать, — отстраненно трогаю пальцами край горячей кружки. Цветная керамика приятно греет кожу. — Никакой работы. Пока что…

С дедушкой сейчас мне очень непросто. Его сложный характер не угомонился и во время болезни. Он достал всех врачей уже через несколько дней и, считай, выписался сам же под свою ответственность. Здесь не помогли даже мои уговоры. Дед захотел — слинял с больницы.

А у меня панический страх оставить его одного надолго. Страх и вина — теперь мои постоянные спутники. Всю прошедшую неделю я даже не появлялась на парах. Сторожила деда дома.

И если честно, ходить сейчас в университет не особо-то и хочется. Быть мишенью косых взглядов и чужих обсуждений? Еще успею… Вряд ли каких-то семь дней смогут свести все сплетни о произошедшем на нет.

О произошедшем я решилась поговорить только с дедушкой. Он молча, не перебивая, выслушал мой рассказ. Я не стала вообще ничего скрывать. Все как на духу: билеты на экзамен, Макс, наша с ним сделка и мое разбитое сердце.

А волновалась я еще больше, чем на экзамене. Но дед не задал ни одного дополнительного вопроса. Он просто обнял меня и растрепал своей ладонью волосы у меня на макушке, когда я, разрыдавшись, уткнулась носом ему в грудь. Дедушка сказал мне лишь одно:

— Знаешь, что странно? Ольховский лодырь, каких свет не видывал. Лень родилась впереди него. Только вот глаза у Максима добрые. Странно, что он такую пакость сделал…

Но сделал же. И с явными мотивами, что не подкопаешься. В глазах других дурочка и врушка теперь именно я. Идеальный план мести.

Не вяжется только одно… И я думаю об этом все чаще и больше.

До сих пор у меня в ушах стоит тот смех. Я столько раз в голове проигрывала сказанную Максимом фразу, что все меньше и меньше я слышу в ней ехидство. Мне мерещится в них отчаяние…

Зачем он приехал ко мне в тот вечер? На мои сомнения Богдан недовольно высказался, что Ольховский просто лично убедился в моей привязанности перед ним. Так сказать, удостоверился в своих результатах и поставил себе жирный плюсик в своем превосходстве. И от этого мне стало как-то еще гаже…

А я… А я все равно тихо ною по ночам. Зоська даже теперь со мной не спит. Достала я ее своими соплями.

— Ничего, — Бо приободряющие касается моей ладони и сжимает мне пальцы. — У тебя дед боевой. Скоро будет в строю и опять будет пополнять ряды а-ля Максиками, — он фыркает.

Я неосознанно вздрагиваю от этого имени. Оно такое колючее и все же как магнит для меня. Резковато выдергиваю свою руку из-под руки Богдана. Он сразу же ловит мое напряжение, виновато качая кучершками.

— Прости. Что-то я ляпнул ересь. Кстати, мои ребята вычистили из сети все, что могли.

— Спасибо. Правда. Надеюсь, это хоть как-то поможет мне в понедельник заявиться в универ с лицом кирпича. Типа: попробуйте докажите, что что-то вы там видели, — пытаюсь даже придать своей интонации напускную надменность.

Но выходит паршиво. И еще больше фальшиво, потому что Бо придвигается на самый конец подлокотника и наклоняется ко мне.

— Лесь, я буду рядом, — смотрит глаза в глаза так пристально, что я испытываю ощутимый дискомфорт. И, наверное, я бы отпрянула, да жаль стул подо мной без спинки. — У меня хоть в понедельник нет пар, но пойду с тобой.

— Не нужно, я…

— Кстати, поговаривают, что Ольховскому специально устроили повторную пересдачу, — на одном дыхание Бо вываливает на меня эту информацию.

И она как секира. Вырубает на мне еще один шрам. В горле тут же щекочет. Дурацкие слезы? Они хоть когда-нибудь закончатся в моем организме?

— Бо, не надо. Давай о нем не будем, — шепчу я, а рука неосознанно прижимается к груди.

Если сейчас я узнаю, что он пересдал и его не отчислили… Если буду знать, что эти скрины стали его спасением от армии… Моя душа просто перестанет существовать.

Наверное, я так умоляющие и беспомощно смотрю на Бо, что его брови встречаются у переносицы.

— Согласен. Слишком много внимания этому козлу… — с ядом в голосе произносит он.

— Бо! — Черт! Черт! Как же снова хочется плакать.

— Молчу, — Богдан имитирует движением пальцев закрытую молнию на губах.

Вдох. Выдох. Отлично. Замечательно. Я не разревелась — уже прогресс.

Обняв ладонями немного остывшую кружку, подношу ее к губам и делаю несколько глотков сладкого чая. В комнате между мной и Бо натягивается какая-то неуютная тишина. Замечаю, Богдан даже нервно подергивает ногой. И я опять гружусь чувством вины. Может, не стоило с Бо так резко. Но не могу я иначе, если речь идет О НЕМ.