— Не-а. А жаль. Макс лысый такой ржачный… — Нина вдруг весело усмехается.

И это меня добивает. Один судорожный вдох, и эхо от моего воя разносится уже по всему подъезду. Я задыхаюсь, захлебываюсь от слез: горьких, едких, жгучих. Мне так больно от обиды и отчаяния.

— Олеся, ну чего ты? — теплые ладони ложатся мне на плечи.

Видимо, Нина сама присаживается рядом со мной на ступени подъезда. Просто я рыдаю так, что не слышу и не ощущаю ничего вокруг, кроме своей невыносимой пустоты внутри.

— Нин, я такая дура-а-а! — протяжным всхлипом оповещаю на весь подъезд.

Сестра Максима придвигается ко мне ближе и, вздыхая, обнимает:

— Извини, но да. Соглашусь.

— И куда его отправят служить?

— Пока не известно. Макс же сейчас в учебке.

— Что мне делать? С ним же как-то можно будет связаться? Потом же он включит телефон? — причитаю и продолжаю реветь на весь подъезд.

— Сомневаюсь, — удручающе обнадеживает Нина.

— Почему? — хлюпаю носом.

— Макс номер сменил. Оставил его только мне и родителям.

Я резко поднимаю голову, поворачивая ее к Нине. Проморгав слезы, с самой чистой и спасительной надеждой заглядываю в такие знакомые карие глаза. А в них проскальзывает сожаление:

— Нет, Лесь. Не обижайся, — твердо сообщает сестра Максима. — Я обещала брату новый номер этот не светить.

— Нина, пожалуйста… — взмаливаюсь я, размазывая тыльной стороной ладони соленые разводы по лицу.

Я смотрю на Нину как на какое-то божество, пока мое сердце горит между ребер. Мне так нужна крупица веры, что Нина сможет помочь. Или я свихнусь…

Но она непреклонна. Хоть и смотрит на меня с откровенным сожалением, но говорит уверенно:

— Сейчас он точно не станет с тобой общаться. Ты обидела его… А мой брат в этом плане хуже девчонки. Он как-то в детстве не разговаривал со мной два месяца, потому что я обещала поделиться с ним конфетой, но не поделилась.

— То есть мне тоже ждать два месяца? — непонимающе хлопаю мокрыми ресницами.

— Ну нет, — Нина хмурит брови и качает головой. На мгновения задумывается, словно что-то подсчитывая про себя. А потом бескомпромиссно заявляет. — Месяца четыре точно.

И я снова падаю лицом в свои колени. Трясусь в рыданиях. Какие к черту месяца четыре?! Ольховский нужен мне сейчас. Здесь и рядом. Так нужен, что моей тоске нет места в груди.

Я не хочу без Макса…

Я не могу без Макса…

— Я люблю Макса… — срывается с моих губ.

Неосознанно жду от Нины такой спасительной фразы: «И он тебя…»

Но слышу лишь, как ее тихий вздох разлетается по лестничной площадке.

И я срываюсь уже в такие рыдания, что с трудом через свои же всхлипывания разбираю успокаивающее бормотание Нины и ощущаю ее ласковые поглаживания по моей макушке:

— Не плачь, Лесь. Вы помиритесь… — и чуть помолчав, она так тихо добавляет, — наверное…

Две недели и плюс один день. Пятнадцать дней, в которых все какое-то картонное. Даже я.

Пятнадцать дней я просыпаюсь утром и вижу свои опухшие глаза в зеркале.

Пятнадцать дней осознания, что в моей воющей волком тоске в груди никто не виноват. Только я.

Пятнадцать дней изнуряющего ощущения, что я ничего не могу изменить. Что я ничего не знаю о том, как он… Даже не знаю, где он?

Нина оказалась пуленепробиваемой. Видимо, это у них семейное. Она терпеливо отвечала на мои сообщения, повторяя одно и то же: «Дай Максу остыть. Нужно время».

Это убийственное слово «время». Ну какое к черту время?

Я не просто скучаю по Максу. Я тоскую. Все пятнадцать дней подряд. Каждую минуту и секунду я думаю о нем.

Я даже пытаюсь прозванивать все военкоматы города. Ничего. Дяденьки и тетеньки на том конце провода просто вежливо посылают.

Я уже начинаю привыкать глотать эту тоску, когда дышу.

Но жуткий захлеб рыданиями все равно происходит. Я случайно нахожу в шкафу ту самую зеленую толстовку Макса, в которую он любезно закутал меня, предлагая стать моим парнем понарошку.

Она все еще пахнет им: прозрачным ароматом терпкого парфюма.

Где-то в глубине своей глупой души почему-то даже надеюсь, что Максим решил разыграть меня. Проучить.

Лелею мысль, что история с походом в армию просто байка. И Ольховский заявится ко мне, озаряя своей нагловато-обаятельной улыбкой. И я бы даже не обиделась, а была бы согласна на такой расклад, не задумываясь.

Но армия оказывается не байкой. На вручении дипломов Максима не было. Да и весь универ какое-то время гудел, что Ольховский загремел в ряды нашей доблестной армии. И заодно косо поглядывали на меня.

А я и не сопротивлялась этим взглядам.

В этом ведь действительно моя вина. Сначала, когда отказала Максу в помощи, а потом, когда ему не поверила.

Свою сессию я сдаю досрочно и уже в начале лета устраиваюсь официанткой в приличный ресторан у дома.

В этот раз все обходится без скандалов с дедушкой. Он по-прежнему не доволен, но уже не противится. Лекарства ведь дешевле не становятся, а здоровья у деда не прибавляется.

Врачи все еще настаивают на его покое и отсутствии нервных потрясений. Так что мной и дедушкой было совместно решено отложить его поиск работы до осени.

Собственно из-за желания оградить деда от неприятных новостей, я осознанно иду на ложь. Точнее, на две лжи.

Я так и не рассказываю дедушке о Богдане и его подлости. Дед бы этого не перенес. Он, конечно, замечает, что наше общение сошло на нет. И приходится сочинять, что у этого гада просто появилась девушка, а быть предметом ревности я не хочу.

И тут уже сама вселенная приходит мне на помощь. Я и правда вижу Богдана в обществе блондинки.

Сталкиваюсь с ними прямо у нашего подъезда. И мой сосед одаривает меня таким победным взглядом, что едва удерживаюсь, чтобы не вмазать ему еще раз.

Подонок, он и в Африке подонок.

А вот в оправдание Макса придумываю историю о том, что виновником в публикации скринов был замешан злопыхатель Ольховского. Правда, утаиваю, что этот злопыхатель — мой друг детства.

Однажды за ужином дед все же спрашивает у меня про Максима. Осторожно так… Ведь он знает, что тот в армии. Да и скрыть от него свои заплаканные глаза мне не всегда удается.

— Не звонил? Не писал?

В ответ я качаю головой. Так хочется расплакаться снова, но держусь, когда мою холодную ладонь накрывает дедушкина: большая, теплая, родная.

Пятнадцать дней я истязаю себя ожиданием, что экран мобильного загорится знакомыми цифрами. Просыпаться несколько раз среди ночи и хватать телефон в руки, проверять звонки и сообщения становится уже привычкой.

И ничего не меняется ни на семнадцатый… ни восемнадцатый день…

Разве, что за окном уже лето в разгаре, и со всех сторон город заваливает тополиным пухом.

И на двадцатый день я с подносом в руке скольжу от столика к столику на открытой веранде ресторана.

Этот вечер сегодня невероятно душный и липкий, поэтому и посетителей немного. Все прячутся под кондиционерами в общем зале ресторана, пока я собираю грязные чашки-ложки с пустых столов на улице.

В кармане черных джинсов ощущаю вибрацию мобильного. Не отвлекаясь от сбора посуды, другой рукой достаю свой телефон.

Мимолетного взгляда на экран хватает, чтобы опрокинуть на стол полупустой стакан из-под сока. Оранжевая жидкость растекается лужицей, а я падаю пятой точкой на свободный стул. Покрываюсь мелкой холодной испариной под фирменной футболкой ресторана, потому что на экране горит сообщение от Нины.

«Это номер Макса. Радужного обещать ничего не могу. И если что, то я тебе ничего не присылала…» — и далее набор незнакомых цифр.

Я больше не слышу монотонный шум города и глухие ноты живой музыки из-за стеклянных дверей ресторана.

Становится глубоко наплевать, что если сейчас буду замечена администратором сидящей в униформе за столиком, то мне влепят штраф.