В толпе тут же началось обсуждение этой крамольной мысли, и доктор Слащев должен был признать, что звучит она на диво разумно. Чувствовалась в ней, конечно, армейская грубость и прямота, но… Возможно — тут доктор чуть не подавился на вдохе от этой мысли — чего-то такого и не хватало на самом деле всей медицинской службе империи. А то любят в том же Красном кресте поговорить об абстрактном милосердии, а как до дела доходит — кто в лес, кто по дрова. Нет цели, а значит, нет и возможности договориться: а что не так, а что можно сделать лучше.

— Оставим споры. Что там дальше было в этой простой сортировке?

— Если дышит, но не может говорить или двигаться, то красная зона.

— Дальше.

— Если двигается, говорит, но не может ходить, то желтая…

— А почему такой акцент именно на возможности ходить?

— Потому что если может двигаться и ходить, то это зеленая. Этот пойдет дальше своим ходом, — победно улыбнулся Короленко. Похоже, он сам задал тот же вопрос в свое время и теперь доволен, что и другие попались в эту ловушку.

Фельдшеры начали бурно обсуждать услышанное, другие врачи, стараясь сохранить репутацию, держались в стороне, но и они нет-нет, да и вставляли слово-другое. Сам же Игорь Иванович твердо решил, что будет внедрять эту новую методику у себя. Да, в ней было немало дыр, особенно в сортировке желтых и красных больных, и тут фельдшерам на местах будет помогать только их опыт и насмотренность. Но уж больно убедительной получилась разница: 15 минут и 10 фельдшеров в одном случае, и 2 минуты и 1 фельдшер в другом. Небо и земля. Да и сам доктор, хоть и был весьма упрям, пользу дела всегда ставил на первое место.

Возможно, и остальные идеи полковника будут иметь смысл… По крайней мере, когда он освободится, нужно обязательно еще поговорить.

Я икнул прямо на ходу, замедлился, чтобы восстановить дыхание, а потом уже спокойно вышел к своей палатке, рядом с которой гарцевали и переругивались одиннадцать казаков. Их старший выделялся не только погонами. Сам вытянутый, голова тоже, словно старалась успеть за телом, и иссиня-черные щегольские усы. Вот, кажется, я и познакомился с начальником переведенной ко мне кавалерийской сотни.

Петр Николаевич Врангель или, покороче, фон Врангель. Фон — потому что барон, и сейчас с этим баронским апломбом мне и придется разбираться. Еще бы понять, чего он так взбеленился!

— Господин полковник! — один из ближайших казаков неожиданно бросил мне укороченную для кавалерийских частей мосинку. — Давайте стреляться! За то, что в грош не ставите русскую кавалерию!

В памяти неожиданно всплыло. Свои командиры, свои интенданты, даже свои инспекторы — кавалерия, как и флот, в это время была словно государство в государстве. И, кажется, когда Засулич предложил выделить мне личную сотню, это было не столько подачкой, сколько подставой.

— Ну что, господин полковник? Или боитесь? — казак начал картинно поднимать свой карабин, и меня изнутри снова наполнила ледяная уверенность.

Как тогда с интендантом, как в поезде…

Ладонь, до этого сжимавшая шейку приклада словно дубинку, сменила хват: пальцы заняли каждый свое привычное и единственно правильное место. Мизинец полностью расслабился, чтобы не ходил локоть. Указательный лег на спусковой крючок точно краем первой фаланги, чтобы при нажатии винтовка даже не подумала шелохнуться… И откуда я все это знаю? Ни я сам, ни бывший Макаров никогда не были хорошими стрелками.

Откуда, черт побери⁈

Стою, карабин смотрит чуть вперед, врангелевцы передо мной замерли. Кажется, никто не ожидал, что я пойду на обострение? Ну, побузили казаки, и что такого? А вот не дождетесь, я пойду до конца, потому что без нормальной кавалерии сожрут меня тут японцы, а вот с ней — появилась у меня пара идей, пока спал.

— Не шутите так, полковник! Мы сегодня на дело ходили, по нам корейцы стреляли, мы до крови жадные… — казак, бросивший мне мосинку, поднял свой карабин немного повыше.

Я до последнего не верил, что до такого дойдет, но тут опять взяли верх неизвестно откуда появившиеся рефлексы. Мой карабин взлетел выше и быстрее — грохот выстрела, и деревянная ложа мосинки в руках шутника разлетелась на куски. Трехлинейная пуля, 7,62 миллиметра, еще и на таком малом расстоянии — это страшная штука, но, когда стрелял, я словно видел, что и как будет дальше. Пуля в одну сторону, большая часть щепок приклада — в другую. Мелочь, конечно, достала и казака, и его коня, но это действительно была мелочь.

— Как это понимать, полковник? — Врангель поднял своего коня на дыбы.

— Ах ты, сволочь! — еще один казак решил перейти от слов к делу.

Ну, а я снова выстрелил. В магазине мосинки 5 патронов — минус еще один, осталось три. На этот раз замерли все. Если в первый раз мой выстрел еще могли принять за случайность, в том числе и я сам, то теперь уже второй разнесенный в щепки приклад прямо говорил о том, куда и как я стрелял.

— Кажется, мы неправильно друг друга поняли, — Врангель окинул взглядом свою банду, а потом спрыгнул с коня. — Забудем?

Он протянул мне руку.

По всем правилам то, что мы сейчас натворили, это трибунал. Вот только армия — это не только правила, это прежде всего толпа самых разных мужиков, которым нужно ужиться друг с другом. Я ведь уже видел такое в свое время. Хорошо, когда можно служить строго по уставу, но… Нам сейчас не служить, а воевать надо.

— Знаете, Петр Николаевич, — я внимательно посмотрел на Врангеля, — если бы сейчас было мирное время, вы бы вместе со своими людьми пошли под суд. Но сейчас война. И мне в моем полку нужны волкодавы с зубами, а не в строгом ошейнике. Понимаете?

— Рвать, но только по вашему приказу? — фон Врангель сразу понял, что к чему. А чего я хотел от барона?

— Только так, — я пожал протянутую руку. — А теперь идите. С генералом Мищенко я сам поговорю насчет вашего перевода, когда он вернется. Чтобы не было обид. И… — я задумался. — В 19.00 будьте готовы, возьму вас с собой на обход наших постов. Заодно и обсудим, чем вы на самом деле сможете помочь полку.

Мы несколько долгих секунд мерились с Врангелем рукопожатиями, пока довольный сотник[1] не отпустил мою ладонь. Кажется, договорились — я немного расслабился и тут же вспомнил одну странность, которую пропустил в самом начале.

— Подождите… Вы сказали, что по вам корейцы стреляли? Но откуда они взялись? И разве мы с ними воюем?

— Да это пограничники, — ответил тот самый казак, что кинул мне свой второй карабин. — Формально у них японцы уже столицу взяли, а они до сих играют в независимость. Мол, это нам решать, кто тут будет ходить. Нет, чтобы включить голову и вместе с нами вдарить по самураям!

Он только рукой махнул, недовольный менталитетом наших южных соседей. Хотя лично я не удивлюсь, если все эти независимые патрули на самом деле управляются из штаба армии Куроки. А что? Китайцев для шпионажа японцы используют, почему бы не припахать и корейцев. А вот чего Корее потом будет стоить эта оккупация, которая закончится только после Второй мировой, кто же о таком будет думать заранее.

— Надо бы этих корейцев захватить и допросить, кто у них главный, — задумался я вслух.

— Нельзя, — возразил Врангель. — Нейтралы же, так как мы их захват японцами не признаем. А как их брать в плен и спрашивать после такого?

— Те, кто стреляют в моих солдат, точно больше не нейтралы, — лично у меня по этому поводу никаких моральных дилемм не было. — Так что до вечера подумайте еще и над этим. Как будет лучше провернуть.

— Так точно, — Врангель ответил с усмешкой, но очень уж довольной она была.

— Господин полковник, разрешите попросить? — снова вмешался в разговор тот казак. Упорный и наглый, наверно, тоже какой-то «фон».

— Чего тебе?

— Винтовку верните, пожалуйста. А то одну сломали, вторую забрали, а у меня теперь денег не хватит, чтобы новую взять.