Полдня ходил и шипел словно змея, все из-за того штабного полковника. И ведь могли же нормально поговорить, но как это сделать, если на тебя смотрят как на вошь? Одна польза от этой встречи все же была. Даже две. Я задумался, а не забыл ли о чем-либо сам, вот так же глядя на поле боя всезнающим взглядом. А еще прошелся по лагерю и проверил, нет ли других перекочевавших еще из старых уставов глупостей, которые давно стоило бы пересмотреть.

И ведь нашел. Для начала форма — до этого я уже как-то привык к белым рубашкам у всех новоприбывших, а тут глянул незамыленным глазом и всех отправил на перекраску. А то будут сидеть, приманивая вражеских стрелков светлыми пятнами на груди. Потом решил проверить нанесенные на карту дороги, и новый сюрприз.

— И как это понимать, Степан Сергеевич? — спросил я у сопровождающего меня Шереметева.

— Развезло, — искренне удивился тот, поднимая вместе с сапогом огромный ком глины и грязи.

— Ясно, что развезло, но почему мы об этом не подумали? — я огляделся по сторонам, пытаясь осознать, как еще недавно целая сеть вполне себе проходимых троп превратилась в болото.

— Сам не понимаю, — Шереметев почесал затылок и тут же смутился такого простого жеста. — Все подкрепления идут по Пекинской дороге, там более-менее сухо, вот мы и не проверили, что в других местах все может пойти не так. Но разве это такая большая проблема? Главное, хотя бы один путь для отступления остался. А даст бог, и вовсе продержимся тут, пока Куропаткин не пришлет подкрепление.

— Одна дорога и много дорог — это две совершенно разные ситуации, — я попробовал объяснить истину, которая станет очевидной только после Второй Мировой. — Если сейчас мы оказались завязаны на одну нить Пекинской дороги, то мы уязвимы. Причем даже не тем, что ее перережут, а тем, что враг может это сделать. Выдвинет он даже одну роту в обход, и нам надо будет выделять две, чтобы прикрыть себе спину. Без выбора, делать это или нет! Понимаете?

— Как сделали вы под Согёном, когда японский майор был вынужден раздергивать силы на угрозы, которых не было?

— Которые были возможны и которые я обозначил, — уточнил я. — Он просто не мог не реагировать на возможность окружения, когда поверил в нее. Другое дело, что мог и не поверить, но мы сейчас не об этом.

— То есть вопрос в том, есть ли у нас выбор или враг может гарантированно просчитывать нас на несколько шагов вперед, — задумался Шереметев. — А ведь с одной дорогой ему еще и артиллерию будет проще подтягивать, зная, что мы не свернем в сторону, и даже без разведки заливая огнем все горки у нас на пути.

— Почему горки? — теперь уже мне стало интересно.

— Так по склонам вперед всегда медленнее идти. А если обозы или батареи столпятся в таком месте, за раз можно сотни людей накрыть.

— Тогда… — я принял решение. — Берите корейцев, что я привел, и ставьте их на засыпку и укрепление еще хотя бы двух троп вдоль Айхэ. Отдельно проработайте эти самые подъемы.

В итоге договорились, Шереметев снова погрузился в логистику, а я нашел Мелехова и продолжил осмотр передовых позиций. До этого меня интересовала, прежде всего, глубина укреплений да высота насыпи над блиндажами. На этот же раз я решил проверить сектора обстрела и неожиданно обнаружил, что вся наша чудесная фортификация игнорировала возможность накопления сил врага прямо под нами[1].

— Павел Анастасович, но почему? — спросил я у Мелехова.

— Так а зачем? — тот не видел в этом никакой проблемы. — Если решим прикрывать, то нужно выдвигать фланги, а без прикрытия артиллерии их будет слишком просто взять. Да и скопятся под нами японцы, и что? Не в штыковую же они пойдут?

— А вы сомневаетесь? Храбрости им не занимать, — ответил я, жалея, что ни разу не взял ни одного из своих подполковников на ту сторону Ялу. — Впрочем, ваши слова насчет ослабленных флангов тоже важны. А что, если поставить батарею сильно правее или левее и стрелять параллельно фронту?

— Так левее Айхэ, — остудил меня Мелехов. — А правее позиции генерал-майора Кашталинского, вряд ли он нас пустит к себе. Да и разве не проще будет сразу с ним договориться, чтобы они прикрыл нас по фронту? Обычно так и делают.

Кажется, теперь я окончательно понял задумку штаба Засулича, вот только они совершенно не учли опыт Англо-бурской и даже Гражданской войны в Штатах.

— Есть у меня подозрения, что наши батареи не переживут начало боя, — ответил я вслух. — Японцы ведь все силы вперед двинут и просто сметут все, что попробует ответить. Будь наших больше, можно было бы рассчитывать на честную артиллерийскую дуэль, а так — сметут!

— А что бы вы сделали? — спросил Мелехов.

— То, что мы будем делать у себя. Раз наша артиллерия слабее вражеской, то ее не будет на первой линии, но, когда придет время, то мы устроим японцам битву при Геттисберге.

— Вы имеете в виду Капс-Хилл? Атаку Пикетта? Когда три дивизии пошли на северян, думая, что подавили вражескую артиллерию, а та встретила их в лоб? — Мелехов задумался. — Это может сработать, но наши артиллеристы будут смертниками.

— Как и все мы.

— Но так не выигрывают сражения. В отличие от американцев у нас не будет резервов, чтобы добить даже потерявшего много сил врага.

— Но так выигрывают войны, когда враг начинает бояться даже тени.

В итоге каждый из нас остался при своем мнении, а с позициями решили поступить проще. Пушечную засаду я все же не рискнул ставить так близко к врагу — слишком велики были шансы, что ее раскроют. Время артиллерии еще придет. А здесь хватило и саперов, которые заминировали все подступы перед нашими позициями. И более того, я нашел на складах проволоку — еще не колючую, но и так из нее получилось создать неплохую полосу препятствий. Вбили бревна, натянули, прикрыли кустарником — уверен, выбравшихся на наш берег японцев будет ждать не самый приятный сюрприз.

А потом было последнее нововведение, на которое я решился перед будущим боем — запретил стрелять залпами.

— Но, ваше высокоблагородие! — возмутился Хорунженков, которому я первому рассказал о своей идее во время тренировочных стрельб. — Как можно отказываться от опыта, которому сотни лет?

— А винтовки с пятью патронами в магазине у нас тоже сотни лет? — возразил я. — Я же вижу, что когда солдаты стреляют залпами, то отсечка идет по самому медленному. То есть беглым огнем мы смогли бы выпустить в полтора раза больше пуль. И это не говоря о том, что все вместе они стреляют в направлении врага, а по одному солдаты хотя бы могли пытаться целиться.

— Ваше высокоблагородие, — капитан, как и всегда, когда был не согласен, обращался ко мне предельно формально, — это ваши снайперы могут попадать с большой дистанции, им беглый огонь удобен и полезен. А обычный солдат, если будет стрелять и постоянно мазать, то очень быстро потеряет уверенность в себе. Залп же, даже не очень точный, обязательно кого-то да заденет. Уже успех, и людям попроще.

Я на мгновение подумал, что в словах капитана есть смысл, но потом тряхнул головой.

— Нам же не только боевой дух важен. А тут простая математика: больше пуль, прицельнее огонь, враг станет чаще падать. Неужели это вдохновит солдат меньше, чем залпы?

— Вячеслав Григорьевич, — Хорунженков смягчился и заговорил уже совсем другим тоном. — Вы иногда как будто впервые решили увидеть, чем живут нижние чины. Все же знают, если стрелять по отдельности, то минимум треть строя не будет этого делать. Может быть, где-то в середине кампании эти цифры изменятся, но в первом большом бою многие заробеют… Тут как в переходе: сначала один не стреляет, потом те, кто рядом, потом затихает вся рота.

— То есть дело не в военной составляющей, а в морали? — я задумался.

Могу ли я воодушевить своих солдат так, чтобы каждый из них пошел в бой до конца? Интересная задача… В этот момент с той стороны Ялу донесся топот, а потом сквозь пелену дождя показались возвращающиеся эскадроны Мищенко. Его рейд тоже закончился, и, судя по большому количеству красных повязок, которые я вижу даже на другом берегу — совсем не так удачно, как хотелось бы.