— Что ж, я вас услышал, и после завершения войны вы можете придерживаться любой теории, какой хотите, но в моем полку будем делать повязки по Пирогову. Никакого запечатывания, а еще…

В этот момент я закончил разматывать бинт. Почти два метра, и марлевые повязки с ватой лежали внутри него — то есть, чтобы на поле боя до них добраться, надо будет сначала все раскрутить, а потом еще и постараться не уронить… Тот еще подвиг под выстрелами или если ты истекаешь кровью.

Доктор попытался возмутиться, но в этот момент поезд резко затормозил… Штабс-капитан тут же подбежал к окну, что-то разглядывая, а потом разом прыгнул обратно и метнулся к козлам, где стояли наши винтовки.

— Ловите, Вячеслав Григорьевич, — кинул он мне мосинку, и в этот момент по стенкам вагона застучали пули.

— Хунхузы! Часть дороги разобрали! — долетел с улицы чей-то крик, а мои руки неожиданно твердо сжали деревянный приклад.

Словно и тысячи раз до этого, я поднял ствол, ловя баланс и проверяя линию прицела. И ведь никогда особо не увлекался огнестрелом, но откуда-то изнутри пришло понимание, что винтовка хорошая. Пуля крупная, внутри бездымный порох, которого положено гораздо больше, чем в современном оружии, так что попасть в цель будет совсем не сложно. Возможно, раз-другой промажу, пока пристреливаюсь, но потом…

Я тряхнул головой, прогоняя наваждение, и в этот момент крики снаружи сменились дружным «ура». Хунхузы поняли, что на нашем поезде перевозят не только грузы, но и солдат, и решили отступить от греха подальше. Такие они, эти «краснобородые[1]»: как и все бандиты, предпочитают добычу, которая не сможет ответить. И только я позволил себе выдохнуть, как рядом раздался стон. Это доктор Шевелев, успев вскочить, чтобы сделать что-то важное, словил пулю. И теперь из дырки посредине бедра тугими упругими толчками вырывались струи ярко-алой крови.

— Сейчас-сейчас, — один из фельдшеров первым пришел в себя и бросился к раненому, разрывая перевязочный пакет и пытаясь силой запихнуть в рану сразу все, что там было.

Тампонирование. Очень даже разумно.

— Бесполезно, — Шевелев безучастно посмотрел вниз, даже не пытаясь ничего сделать. Сразу понятно — шок. Не тот, когда ты чем-то удивлен, а когда организм попадает в стрессовые условия и врубает и вырубает все что только можно, чтобы выжить.

— Ничего, остановим кровь, и все будет хорошо, — фельдшер, еще совсем молодой парень, повторял одно и то же трясущимися губами.

— Бесполезно, — Шевелев словно лекцию читал. — Это артерия, бинтом кровь из нее не остановить. А даже если и сможете, то это ампутация… — тут он посмотрел на меня. — А как писал ваш любимый Пирогов, после ампутаций выше бедра не выживают. Это факт, подтвержденный всеми войнами 19 века.

Доктор умирал, а я стоял в ступоре, и меня трясло. Такой красивый был, умный, так храбро спорил с интендантами. Мечтал, что и как смогу изменить. А стоило случиться чему-то действительно серьезному, так снова? Руки дрожат, мозг трясется — ничего не можешь сделать, да, Славик? Я смотрел на доктора и видел того солдата из 2015-го, которому уже не смог помочь из-за отнявшихся рук… А кровь продолжала течь. Уже медленнее из-за неуклюжих действий того фельдшера, но все равно. В инструкциях Минздрава пишут, что оказать помощь после ранения в артерию нужно в течение минуты. Но это там, где есть антибиотики и переливание крови, а здесь? Пятнадцать секунд, и, пожалуй, все…

— Отче наш…– еще один фельдшер перекрестился и начал читать молитву.

И вот тут я не выдержал! Сдаваться? Сдаваться, когда человек еще жив? Когда я снова что-то могу сделать? Ведь могу же?

Не дождетесь!

— Жгут! — рявкнул я, и начавший молиться фельдшер вздрогнул. А потом сорвался с места и закопался в своих вещах.

[1] Краснобородые — это дословный перевод слова «хунхузы». Есть разные теории, почему изначально их начали называть именно так, но в 1904-м хунхузы — это просто любые бандиты.

Жопа, жопа, жопа! Это я не ругаюсь, это вбитый уже на уровне рефлексов алгоритм действий. У натовцев это march, у моих новых коллег в будущем кулак-барин, но для меня навсегда осталась только жопа. Это все, если что, аббревиатуры. Ж — жгут, о — обезбол, п — перевязка, а — авто для эвакуации. Все вместе — жопа.

— Вот! — фельдшер тем временем вернулся, сжимая полутораметровую кожаную ленту.

Коротковато, но что есть.

Подсев к Шевелеву, я немного поднял раненую ногу. Мелочь, но мы сейчас будем полностью блокировать кровоток, и чем больше крови вернется к сердцу, тем лучше. Теперь прижать жгут — прямо через одежду, чтобы не повредить ткани. Один оборот, второй — на третий мне уже не хватало длины, но кровь остановилась. Бросив взгляд на часы, я опять же по привычке чирикнул найденным в кармане карандашом время.

— Зачем? — выдохнул Шевелев, глядя на выведенные на коже цифры.

— Чтобы держать не больше часа, — ответил я. — Затянешь — нога начнет умирать. Поэтому будем следить за временем и каждый час ослаблять повязку, чтобы напитать ткани кислородом.

— Все равно бессмысленно!

— Ничего, продержим до Ляояна, — я вспомнил карту. — Там армейский госпиталь.

— Я же говорил, ампутация ноги так высоко — верная смерть.

— Так без ампутации! — я начал злиться. — Зашьют тебе артерию, и все.

— Зашьют? Кто?

И сказано это было с такой усмешкой и болью, что я как-то сразу все понял. В этом времени еще не только не умеют жгут накладывать — даже в начале Первой Мировой шли споры, а не стоит ли вообще от него отказаться — но и до сосудистых швов тоже не добрались. Вернее, тот же Каррель открыл и показал свой шов еще в 1902-м, но вот до его признания еще лет десять. Про другие способы и говорить нет смысла.

Или есть? Я посмотрел на свои руки — они не дрожали.

— Вы знаете, что делать? — капитан Хорунженков, все это время удивленно следивший за моими действиями, не выдержал.

— Знаю, но… практики давно не было. Вообще не было, — поправился я. — А если я ошибусь, доктор умрет.

— Если вы ничего не сделаете, он точно умрет, — капитан пожал плечами. — Так что… С чем вам помочь?

И так просто он это сказал: если я — именно я — ничего не сделаю, он умрет. Тогда… Я окинул взглядом вагон — стерилизовать тут все перед операцией нереально, да и не нужно. Мы же стоим.

— На носилки его, те, что с ножками, и на улицу. Соберите вокруг них палатку и все внутри продезинфицируйте, — начал я, и народ засуетился. Вот и пригодилась паровая машина для карболовой кислоты.

— Ты! — я поймал за плечо фельдшера, что нашел жгут. — Как тебя зовут?

— Илья! Илья Генрихович Короленко!

— Короленко! — я кивнул. — Найди мне у кого-нибудь иглы для абдоминальных… для операций на желудке. Может, не у нас, а у кого-то в соседних вагонах будет.

— У меня есть, — успел подать голос Шевелев, которого как раз перекладывали на носилки.

Короленко тут же закопался в его вещи, нашел нужный футляр из красиво отделанного красного дерева, и я внимательно изучил его содержимое. Во-первых, иглы были уже хотя бы изогнутыми, а не прямыми. Хорошо! Во-вторых, толщина — даже не такая большая, как я опасался. Еще лучше! Значит, угадал, попросив набор именно для абдоминальных операций, которые в это время считались верхом науки. В-третьих, даже кончики игл были немного закругленными, чтобы не сильно травмировать ткани. Вообще прекрасно. Единственный минус — нитка отдельно, значит, придется ее продевать и делать проколы чуть шире, чем хотелось бы.

— Господин полковник, что тут происходит? — кто-то из поездного начальства, отвечающий за охрану, заметил нашу активность и оперативно заявился наводить порядок. — Срочно прикажите своим людям вернуться в вагон. Пути восстановят меньше чем через два часа, и мы продолжим путь.

— Вот эти два часа мне и понадобятся, — я спрыгнул с края вагона, прямо на ходу погружаясь в пучину ледяного спокойствия. — И чем загонять людей в поезд, капитан, — я оценил погоны своего собеседника, — лучше поставьте вокруг посты и отправьте разъезды, чтобы нас снова не расстреляли как в тире. Или вы забыли, что положено делать в такой ситуации?