Провожу ревизию нашей добычи, чувствую себя подпольным миллионером.

— Тут почти двести тысяч иен, — поручик Славский, поставленный на бухгалтерию, закончил подсчеты.

— Похоже, подвозили для выплаты жалования на передовой. Японцы в этом плане довольно щепетильны, — задумался Хорунженков.

— Двести тысяч — это же для целого корпуса, наверно, — вздохнул Буденный, пришедший вместе с Врангелем.

— У японцев нет корпусов, как у нас, — поправил я его. — Дивизии объединяются сразу в армии, что в свою очередь делает их более мобильными.

— Так, может, и нам корпуса не нужны? — сразу же загорелся Семен.

— Может, и не нужны, — согласился я. — С другой стороны, решительно можно действовать и на уровне корпуса, и тогда уже вражеским дивизиям не поздоровится, так что тут все зависит от нас самих.

— А что с деньгами будем делать? — напомнил Врангель.

С одной стороны, очень хотелось запустить лапу в такую кубышку, а то годовая зарплата полковника — тысяча рублей, поручика вроде Славского — сотня с хвостиком. А тут сразу двести тысяч, которые можно пустить на правое дело! С другой стороны, а какой пример я подам остальным, и что за полк у нас получится?

— Сдадим в казну, — решил я. — Всем солдатам выдадим по три рубля за храбрость, а все остальное сдадим.

— Жалко, — вздохнул Буденный.

— И даже трешку нельзя будет выдать, — заметил Хорунженков. — Обвинят в растрате, как пить дать, обвинят. Или, вы думаете, в армии интриг не бывает?

— Обвинят, оплачу из своего кармана, — я прикинул, что у местного Макарова было отложено почти две тысячи. — А солдат наградим лучше прямо сейчас, пока впечатления не остыли.

В общем, с деньгами решили, хотя все порой и бросали грустные взгляды на сундучок с валютой, и перешли к разбору остальной добычи.

— Смотрите, целая повозка лаптей, — поручик Славский похвастался своей находкой.

— Это не лапти, а китайские чуни, — поправил того Хорунженков. — Если не в строю, в них вполне удобно.

— Не в строю? Значит, не берем? — сразу понял Славский.

— Наоборот, — не согласился я. — На треть полка отложите. На передовой в них, конечно, ходить не будем, но вот в тылу, чтобы ноги хоть иногда отдыхали от сапог, такие чуни будут очень полезны, — тут я заметил еще несколько штук с высокими тканевыми голенищами. — А эти, Петр Николаевич, предлагаю взять вашим. В сапогах-то скрадывать врага, наверно, не очень удобно, а в таких шаг должен быть тихим.

— Попробуем, — кивнул Врангель.

После денег и обуви нам попался рис. У меня мелькнула мысль взять его с собой на всякий случай, но потом вспомнил, как у нас в лагере с питанием, и все желание таскать лишние тяжести разом пропало. И ведь изначально были у меня мысли, что придется голодать, но снабжение в 1904-м оказалось выше всяческих похвал. Четверть фунта мяса 6 дней в неделю, кроме одного постного! Сухари, тушенка, хлеб… Именно хлеб, настоящий! На каждый полк полагалась передвижная пекарня, которая за день готовила хлеба где-то на дивизию. Такими темпами свежие буханки доставались нашему полку каждые три дня.

Со стороны может показаться — ну, хлеб и хлеб, вон раньше сухари были, так какая разница. А я как врач скажу какая: чтобы переварить сухарь, энергии уходит в разы больше, а от этого куча желудочных болезней вплоть до заворота кишок. И это не шутка: вон кто-то из солдат решил подкормить пленных японцев, так те с непривычки чуть не сдохли. Вернее, и сдохли бы, если бы я им промывание желудка не устроил. Так что сухарь — это оружие и стратегический запас, а с хлебом у нас во время стоянки почти больных-то и нет.

В общем, рис выкинули, освободив повозки для раненых и другой полезной добычи. Самой главной нашей прелестью стали две горные пушки «Арисака» образца 1898 года. Горные они, потому как готовили их с самого начала, чтобы, что логично, таскать по горам, которых в Корее и Маньчжурии более чем достаточно. И если обычную полевую пушку — хоть нашу, хоть ту же «Арисаку» — сдвинуть с места довольно непросто, то эти легко разбирались на четыре части, которые можно было тащить прямо на себе. Собственно, все в них было сделано в угоду мобильности. Короткий ствол, легкий поршневой затвор, полное отсутствие противооткатных устройств.

— Как часто такая стреляет? — спросил я у Хорунженкова.

— Около 2 раз в минуту, ее ведь каждый раз нужно заново нацеливать, — без раздумий ответил тот.

— А наши? — заинтересовался Буденный.

— От 10 до 15 выстрелов в минуту, — теперь ответил уже Врангель.

— То есть японские сильно хуже? — интерес будущего красного маршала к добыче резко упал.

— С одной стороны, да, — согласился я. — Вот только наши как поставили на позиции, так они и там и останутся. А пару таких «Арисак» будет тащить за собой каждый японский полк, чтобы в любой момент поддержать атаку пехоты. И когда с одной стороны ничего, а с другой даже плохонькая пушка, как думаешь, у кого шансы выше?

— А ведь она и низкая, такую легко спрятать, — Семен снова заинтересовался пушкой и принялся замерять ее высоту от земли. — Чуть больше половины аршина всего.

Я тоже обратил внимание — сантиметров сорок. Действительно, для такой оборудовать позицию можно за считанные минуты. И сколько потом уйдет времени, чтобы понять, откуда по тебе шрапнелью заряжают?

В общем, пушки мы в итоге оценили, разобрали и бережно загрузили на одну из повозок. А вот снаряды к ним решили не брать. Тут уже я принял волевое решение. Не знаю, кто был прав в будущем: те, кто уверяли, что шимоза совершенно не страшна, или те, кто рассказывал, что она могла рвануть даже от громкого голоса. Я решил, что потерять людей, перетаскивая и перевозя снаряды, которые у нас и свои есть, будет совсем глупо.

На следующий день мы дали всем по очереди отдохнуть, разобрали всю добычу, а потом двинулись назад. Не механизированная рота Второй Мировой, но пешком никто не шел. Или на лошадях, или на телегах — мы покрывали километр за километром. Если по пути туда мы старались не попадаться местным на глаза, то теперь я не стеснялся прокладывать дорогу прямо через корейские деревни: пусть идут во все стороны слухи о победе русского оружия.

И слухи шли, а мы, окрыленные успехом, отмахали дорогу до Ялу — больше семидесяти километров — всего за один день. Уже в ночи нас встретил один из дозоров, передал сообщение на ту сторону, а там к нашему появлению целый комитет встречи устроили. Засулич, другие командиры полков. И я почему-то не заметил на их лицах особой радости. Скорее наоборот.

Куроки Тэмомото был в ярости.

Генерал первой японской армии, что шла в наступление по Корее, рассчитывал совсем на другое начало войны. Рассчитывал… но боялся именно того, что случилось. Все-таки ему было уже 59 лет: он видел сожженную Британией Сацуму в 1863-м, видел, как кроваво и эффективно русские брали Пекин в 1900-м. Япония долго готовилась, чтобы бросить вызов настоящей европейской армии, которые веками не знали поражения на Востоке, сделала первый шаг, и сразу же такая ошибка. Тяжело, но разве это не повод стать еще сильнее?

Куроки поборол волнение и вышел к собравшимся с привычным каменным лицом. Взгляд скользнул по пустующим местам. Генералы дивизий и гвардии — Ниси, Иноуэ и Хасэгава — сейчас со своими войсками продолжают движение на север, зато вот штаб на месте в полном составе. Почти… Куроки церемонно кивнул своим главным помощникам. Начальник снабжения Курита, комендант Ватанабе, старший по инженерам Кодама, главный военврач Танегучи, начальник штаба Матсуиши. Обычно рядом с ним всегда был его помощник, майор Факуда, но не сегодня…

Взгляд Куроки на мгновение задержался на полковнике Хагино — начальнике разведывательного управления. То, что случилось два дня назад, в том числе и его вина, и генерал хотел убедиться, что тот это понимает. Увы, на лице полковника после семи лет в России словно застыла одна и та же холодная маска. Обычно она нравилась Куроки, заставляя верить, что тот перенял не только знания, но и саму суть северных варваров, но не сегодня…