(Еврейская трибуна. 14.5.1921)

В конце января 1909 г., движимый религиозным искательством, я по совету покойного Петербургского митрополита Антония поселился вблизи Оптиной Пустыни.

Монастырь, находящийся в 6 верстах от города Козельска (Калужской губ.), расположен между опушкой густого соснового леса и левым берегом р. Жиздры. Около монастыря имеется несколько дач, на которых жили миряне, пожелавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни.

В эпоху, к которой относятся мои воспоминания, братия состояла из 400 монахов, занимавшихся земледельческим трудом и созерцательной жизнью под руководством трех старцев – отцов Варсонофия, Иосифа и Анатолия.

В свое время Оптина Пустынь была источником заметного духовного влияния на одно из крупных течений русской мысли. Оптинское старчество в лице отцов Макария и Амвросия возымело учительское значение для ранних славянофилов. На братском кладбище, рядом с упомянутыми старцами, покоятся их ученики – оба брата Киреевских. А. С. Хомяков и Аксаков часто бывали в монастыре, Константин Леонтьев провел в нем почти все последние годы своей жизни, приняв даже тайно постриг.

В монастырской библиотеке хранилась весьма ценная переписка старцев с этими лицами, а равно с Гоголем и Достоевским. Последний в художественном образе старца Зосимы обессмертил отца Амвросия и его мистическое учение.

Л. Н. Толстой тоже часто посещал Оптину, и, конечно, всем памятно, что там был предпоследний этап его земного пути.

Нелишне будет подчеркнуть здесь, что оптинские старцы решительно ничего общего не имели с проходимцами, именовавшимися старцами, окружавшими царя. Оптинские старцы были люди просвещенные, проникнутые духом любви и терпимости, всегда чувствовавшие себя свободными по отношению к власть имущим и внимательные только к человеческому горю; близкие к народу и понимающие безграничную печаль, они отдавали буквально все свое время на утешение стекающихся к ним тысячами несчастных и обиженных.

Наличие старчества, а равно сохранившиеся там традиции церковной культуры привлекали в Оптину Пустынь тех представителей русской интеллигенции, кто увлекался религиозным исканием.

На следующий день после моего приезда настоятель монастыря архимандрит Ксенофонтий предложил познакомить меня с живущим при монастыре «церковным писателем С. А. Нилусом». О последнем я еще раньше в Петербурге слышал от В. А. Тернавцева, чиновника особых поручении при Синодальном обер-прокуроре и члена Религиозно-философского общества как о человеке безусловно интересном, но с большими странностями.

После обеда в покоях настоятеля я познакомился с С. А. Нилусом. То был человек 45 лет, типичный русак, высокий, коренастый, с седой бородой и глубокими голубыми глазами, слегка покрытыми мутью; он был в сапогах, и на нем была русская косоворотка, подпоясанная тесемкой с вышитой молитвою.

С. А. Нилус прекрасно владел французским языком, что было очень ценно тогда для меня. Оба мы были рады знакомству, и я не преминул воспользоваться его приглашением.

С. А. Нилус жил на одной большой, из 8-10 комнат, даче, где раньше поселялись уволенные на покой архиереи. Вокруг дома был большой фруктовый сад. С.А. занимал сам с семьей из трех лиц только 4 комнаты; в остальных же помещалась содержащаяся за счет получаемой его женой из придворного ведомства пенсии богадельня для всякого рода калек, юродивых и бесноватых, чаящих исцеления, – одним словом, та часть дома представляла собой cour des miracles.

Квартира Нилуса была убрана в старом помещичьем вкусе с множеством царских и великокняжеских портретов, снабженных автографами и подаренных его жене, а также несколькими хорошими картинами. Была большая библиотека по многим отраслям знаний и особая молельня для домашнего богослужения, которое совершалось по мирскому чину самим С.А. Впоследствии воспоминания об этой обстановке всегда сочетались у меня с образами раскольничьих скитов, описанных Лесковым.

Род Нилуса происходил от одного шведа-выходца, переселившегося в Россию при Петре Первом. С.А. уверял, что по женской линии текла в его жилах кровь Малюты Скуратова. Быть может, поэтому, будучи при этом большим почитателем крепостного права и крепкой старины, он любил защищать память Грозного.

Сам С. А. Нилус был разорившийся орловский помещик, притом, если память мне не изменяет, сосед по имению с М. А. Стаховичем, которого он поминал часто, хотя и не добром, за вольнодумство. Родной брат С.А. – Дмитрий Александрович Нилус – был председателем Московского окружного суда. Братья враждовали между собою; С.А. считал Д.А. атеистом, а тот смотрел на брата как на сумасшедшего.

Нилус был, несомненно, человек образованный. Весьма успешно окончивший Московский университет по юридическому факультету, он владел в совершенстве французским, немецким и английским языками и знал основательно современную иностранную литературу.

Как я потом узнал, С.А. почти ни с кем не уживался, у него был бурный, крутой и капризный характер, вынудивший его бросить службу по судебному ведомству, в которое он кратковременно определился на должность следователя в Закавказье, на русско-персидской границе. Пытался он заниматься хозяйством в имении, но для такого рода занятий он был тогда человеком со слишком большими умственными запросами. Стал он увлекаться ницшеанством, теоретическим анархизмом и коренным отрицанием современной культуры.

При таких настроениях жизнь в России была не по духу С.А. Уехал он за границу с одной дамой, госпожой К., жил подолгу во Франции, главным образом в Биаррице, пока управляющий его орловским имением не сообщил ему, что он вконец разорен.

Тогда, около 1900 года, под влиянием материальных невзгод и тяжких моральных испытаний он пережил сильный духовный перелом, приведший его к мистицизму. О дальнейшем развитии этого религиозного процесса речь будет ниже.

С.А. представил меня жене, Елене Александровне, урожденной Озеровой, бывшей фрейлине Императрицы Александры Федоровны: она была дочь гофмейстера Озерова, бывшего российского посланника в

Афинах, и сестра ген. – майора Давида Александровича Озерова, управлявшего тогда Аничковским Дворцом.

Елена Александровна Нилус была женщиной в высшей степени доброй и безответной, совершенно подвластной мужу, до полного отречения от самой себя. Это уже видно из того, что она великолепно относилась к бывшей подруге жизни С.А., госпоже К., которая, также разорившись, нашла приют у них и жила с ними.

Сложившееся, таким образом, знакомство с С. А. Нилусом длилось беспрерывно все девять месяцев моего пребывания при Оптиной Пустыни, т. е. с последних чисел января по 10 ноября 1909 г. Впоследствии, при посещениях мною обители, я также навещал С.А., пока ввиду полного отсутствия терпимости с его стороны по отношению к инакомыслящим не пришлось отказаться от личного общения с ним.

Мне известно, что в 1917 и 1918 гг. он жил в гостинице при Покровском женском монастыре в гор. Киеве. У меня имеются также данные о том, что зимой 1918-19 гг., после падения гетманства, С. А. Нилус уехал в Германию, где поселился в Берлине. Последние сведения получили частичное подтверждение еще в Крыму со стороны старшей сестры лазарета N10 Белого Креста, бывшей фрейлины Карцевой, когда я лежал в этом лазарете…С самого начала знакомство и общение с С. А. Нилусом ознаменовались бесконечными спорами. Ведь повстречались в нашем лице самые ярые противники – люди, подходящие к одной и той же идее с различных сторон, рассматривающие ее с противоположных точек зрения и одинаково притязающие на обладание этой идеей и верность ей.

Из прежнего своего анархического мышления С.А. удержал отрицание современной культуры, перенося это отрицание в область религиозного мышления и отвергая возможность применения научных методов к религиозному познанию. Восставал он против Духовных академий, тяготел к «мужицкой вере» и выказывал большие симпатии к старообрядчеству, отождествляя его с верою без примеси науки и культуры. Отвергал он все это вместе с современной культурой, видя в ее выявлениях «мерзость запустения на месте святом», подготовку к пришествию антихриста, воцарение которого, по его мнению, совпадет с расцветом «псевдохристианской цивилизации».

Напротив того, к кораблю Православия принесли меня те либеральные течения Западного христианства, которые смывают с церквей исторические наслоения искусственного и чуждого Христу происхождения. Модернизм и старокатолическая критика, как независимые методы научно-религиозного познания, восстановили в моем сознании образ истинной Христианской Церкви, дальнейшее раскрытие которой совершилось под влиянием А. С. Хомякова, В. С. Соловьева и более современных представителей русской религиозной мысли.

Однако, несмотря на ожесточенные споры, С. А. Нилус прощал мне много «заблуждений». Причиной тому было мое пребывание при монастыре и хорошее отношение ко мне со стороны старцев, а потому он пока что не подвергал меня отлучению, а наоборот, прилагал много усилий к моему «обращению».

На третий или четвертый день нашего знакомства, во время обычного спора о взаимоотношениях между Христианством и культурой, С. А. Нилус спросил, известно ли мне об изданных им «Протоколах Сионских мудрецов». Получив отрицательный ответ, С.А. подошел к библиотеке, взял свою книгу и стал переводить мне на французский язык наиболее яркие места из «Протоколов» и толкования к ним. Следя за выражением моего лица, он полагал, что я буду ошеломлен откровением, а сам был немало смущен, когда я ему заявил, что тут нет ничего нового и что, по-видимому, данный документ является родственным памфлетам Эдуарда Дрюмона и обширной мистификации Лео Таксиля, несколько лет тому назад одурачившего весь католический мир, включая и его главу, папу Льва XIII.

С.А. заволновался и возразил, что я так сужу потому, что мое знакомство с «Протоколами» носит поверхностный и отрывочный характер, а, кроме того, устный перевод понижает впечатление. Необходимо цельное впечатление; а впрочем, для меня легко было познакомиться с «Протоколами», так как подлинник составлен на французском языке.

С. А. Нилус рукописи «Протоколов» у себя не хранил, боясь возможности похищения со стороны «жидов». Помню, как он меня позабавил из-за того, что был переполох у него, когда еврей-аптекарь, пришедший из Козельска с домочадцами гулять в монастырском лесу, в поисках кратчайшего прохода через монастырь к парому как-то попал в какую-то усадьбу. Бедный С.А. долго был убежден, что аптекарь пришел на разведку. Я узнал потом, что тетрадь, содержащая «Протоколы», хранилась до января 1909 г. у иеромонаха Даниила Болотова (довольно известного в свое время в Петербурге художника-портретиста), а после его кончины – в Оптиной, в Предтеченском скиту, в полверсте от монастырского монаха о. Алексия (бывшего инженера).

Несколько времени спустя после нашего первого разговора о «Сионских протоколах», часа в 4 пополудни, пришла ко мне одна из калек, содержащихся в богадельне на даче Нилуса, и принесла мне записку: С.А. просил пожаловать по срочному делу.

Я застал С.А. в своем рабочем кабинете; он был один, жена и госпожа К. пошли к вечерне. Наступали сумерки, но было еще светло, так как на дворе был снег. Я заметил на письменном столе большой черный конверт, сделанный из материи; на нем был нарисован белый восьмиконечный крест с надписью «Сим победише». Помню, еще была также наклеена бумажная иконочка Архангела Михаила…

С.А. трижды перекрестился перед большой иконой Смоленской Божией Матери, копией знаменитого образа, перед которым накануне Бородинской битвы молилась русская армия; он открыл конверт и вынул прочно переплетенную кожей тетрадь.

Как я узнал, конверт и переплет тетради были изготовлены в монастырской переплетной мастерской под непосредственным наблюдением С.А., который сам приносил и уносил тетрадь, боясь ее исчезновения. Крест и надпись на конверте были сделаны краской по указанию С.А. Еленой Александровной.

«Вот она, – сказал С.А., – Хартия царствия антихристова».

Он раскрыл тетрадь.

На первой странице замечалось большое пятно бледно-фиолетовое или голубое. У меня получилось впечатление, что на ней была когда-то опрокинута чернильница, но тотчас же чернила были смыты. Бумага была плотного качества и желтоватой окраски. Текст был написан пофранцузски разными почерками, как будто бы даже разными чернилами.

«Вот, – сказал Нилус, – во время заседания этого Кагала секретарствовали, по-видимому, в разное время разные лица, оттого и разные почерки».

По-видимому, С.А. видел в этой особенности доказательство того, что данная рукопись была подлинником. Впрочем, он не имел на этот счет вполне устойчивого взгляда, ибо я в другой раз слышал от него, что рукопись является только копией.

Показав мне рукопись, С.А. положил ее на стол, раскрыл на первой странице и, подвинув мне кресло, сказал: «Ну, теперь читайте».

При чтении рукописи меня поразил ее язык. Были орфографические ошибки, но, мало того, обороты были далеко не чисто французскими… Когда я кончил, С.А. взял тетрадь, водворил ее в конверт и запер в ящик письменного стола.

Пока я читал, Елена Александровна Нилус и госпожа К. пришли из церкви, так что к моменту окончания моего чтения чай был подан. Не зная, насколько госпожа К. была посвящена в тайну рукописи, я молчал. Между тем С.А. хотелось знать мое мнение, и, видя, что я стесняюсь, он правильно разгадал причину моего молчания.

«Ну, – сказал он шутя, – Фома неверующий, уверовали вы теперь, после того что трогали, видели и читали эти самые Протоколы. Ну, скажите свое мнение, не бойтесь; здесь ведь нет посторонних: жена все знает, а что касается госпожи К., то ведь благодаря ей раскрылись козни врагов Христовых, да вообще тут нет тайны».

Я поинтересовался, неужели через госпожу К. «Протоколы» дошли до С. А. Нилуса? Мне казалось странным, что эта огромная, еле движущаяся, разбитая испытаниями и болезнями женщина могла когда-нибудь проникнуть в тайны «кагала Сионских мудрецов». «Да, – сказал Нилус, госпожа К. долго жила за границей, именно во Франции; там, в Париже, получила она от одного русского general'a эту рукопись и передала мне. General'у этому прямо удалось вырвать ее из масонского архива».

Я спросил, является ли тайной фамилия этого генерала.

«Нет, – ответил С.А., – c'est le general Ratchkovsky. Хороший, деятельный человек, много сделавший в свое время, чтобы вырвать жало у врагов Христовых».

Тогда вдруг вспомнилось, что, когда еще во Франции я брал уроки русского языка и русской литературы у одного эмигранта, студента-филолога Езопова, последний говорил, что русская политическая полиция не дает покоя русским эмигрантам во Франции и что во главе этой полиции был некий Рачковский.

Я спросил С.А., не являлся ли «генерал Рачковский начальником русской тайной полиции во Франции».

С.А. был удивлен и даже как будто бы несколько недоволен заданным мною вопросом; он ответил неопределенно, но сильно подчеркнул, что Рачковский самоотверженно боролся с масонством и дьявольскими сектами.

Однако Нилусу захотелось знать, какое впечатление получилось у меня от чтения.

Я открыто сказал ему, что остаюсь при прежнем мнении: ни в каких мудрецов сионских я не верю, и все это взято из той же фантастической области, что «Satan demasque», «Le diable au XIX siecle» и прочая мистификация.

Лицо С.А. омрачилось.

«Вы находитесь прямо под дьявольским наваждением, – сказал он. – Ведь самая большая хитрость сатаны заключается в том, чтобы заставить людей не только отрицать его влияние на дела мира сего, но и его существование. Что же вы скажете, если покажу вам, как везде появляется таинственный знак грядущего антихриста, как везде ощущается близкое пришествие царствия его».

С.А. встал, и все за ним перешли в кабинет.

Нилус взял свою книгу и папку бумаг; притащил он из спальной небольшой сундук, названный потом мною «Музеем антихриста», и стал читать то из своей книги, то из материалов, приготовленных к будущему изданию. Читал он все, что могло выразить эсхатологическое ожидание современного христианства; тут были и сновидения митрополита Филарета, предсказания Пр. Серафима Саровского и каких-то католических святых, цитаты из энциклики папы Пия Х и отрывки из сочинений Ибсена, В. С. Соловьева, Д. С. Мережковского и пр. Читал он очень долго, затем перешел к вещественным доказательствам, открыв сундук. В неописуемом беспорядке перемешались в нем воротнички, галоши, домашняя утварь, значки различных технических школ, даже вензель императрицы Александры Федоровны и орден Почетного легиона. На всех этих предметах ему мерещилась «печать антихриста» в виде либо одного треугольника, либо двух скрещенных.

Не говоря про галоши фирмы «Треугольник», но соединение стилизованных начальных букв «Аз» и «Фита», образующих вензель царствовавшей императрицы, как и пятиконечный Крест Почетного легиона, отражались в его воспаленном воображении как два скрещенных треугольника, являющихся, по его убеждению, знаком антихриста и печатью сионских мудрецов. Достаточно было, чтобы какая-нибудь вещь носила фабричное клеймо, вызывающее даже отдаленное представление о треугольнике, чтобы она попала в его «музей».

С возрастающим волнением и беспокойством под влиянием мистического страха С. А. Нилус объяснил, что знак «грядущего сына беззакония» уже осквернил все, сияя в рисунках церковных облачений и даже в орнаментике на Запрестольном образе новой церкви в скиту.

Мне самому стало жутко.

Было около полуночи. Взгляд, голос, сходные с рефлексами движения С.А. – все это создавало ощущение, что ходим мы на краю какой-то бездны, что еще немного, и разум его растворится в безумии.

Произошло чрезвычайно любопытное явление.

Я стал успокаивать Нилуса, доказывать, что ведь в «Протоколах» ничего не сказано о зловещем знаке, а потому нет между ними никакой связи; я убеждал С.А., что ничего нового он даже не открыл, ибо знак этот отмечен во всех оккультических сочинениях, начиная с Гермеса Трисмегиста и Парацельса, которых во всяком случае нельзя причислить к «Сионским Мудрецам», и кончая современниками: Папюсом, Станиславом де Гюэта и пр., которые евреями не были. Мало того, помянутый знак ничего противохристианского не знаменует, выражая мысли о нисхождении божества к человечеству и восхождении к божеству.

С.А. лихорадочно записывал справки, и я вскоре я убедился, что попытка образумить его не только не привела к цели, а, наоборот, обострила до крайних пределов его болезненные переживания.

Несколько дней спустя С.А. отправил в московский книжный магазин Готье большой заказ на книги по тайным наукам, а в 1911 году вышло его третье издание «Протоколов», обогащенное новыми данными в области оккультизма и картинами, позаимствованными у цитированных мною авторов. На обложке, под новым заглавием «Близ грядущего антихриста и царство дьявола на земле» красовалось изображение короля из игры карт «Таро» с надписью: «Вот он – антихрист».

Таким образом, и портрет антихриста нашел.

Я заканчиваю эту главу двумя штрихами, довольно четко рисующими физиономию С. А. Нилуса.

В 1909 году, в бытность мою в Оптиной Пустыни, происходило как раз в Петрограде разбирательство дела о бывшем директоре департамента полиции, д. ст. сов. Лопухине. Полицейское подполье старого режима поневоле раскрывало свои недра. Я спросил С.А., напоминая ему о Рачковском: «Не думаете ли вы, что какой-нибудь Азеф надул женераль Рачковского и что, того не зная, вы оперируете подлогом».

«Вам известно, – ответил С.А., – мое излюбленное изречение апостола Павла: Сила Божия в немощи человеческой совершается. Положим, что Протоколы подложны. Не может ли Бог и через них раскрыть готовящееся беззаконие? Ведь пророчествовала же Валаамова ослица. Веры нашей ради Бог может превращать собачьи кости в чудотворные мощи; может Он и лжеца заставить возвещать Правду».

Летом того же года происходила вторая младотурецкая революция. Салоникская армия Махмуд-Шефхет-паши подходила к Константинополю. Раз прихожу к С.А. и застаю его в большом возбуждении. Перед ним была развернута бывшая в приложении к «Русскому знамени» карта Европы, о которой идет речь на странице 128 французского издания «Протоколов». На этой карте изображен ползущий змий и обозначен датами его исторический путь через завоеванные им европейские государства, причем Константинополь является последним этапом на его пути к Иерусалиму.

Видя С.А. страшно расстроенным, спрашиваю: «Что же случилось?»

– Голова змеиная приближается к Царьграду, – ответил он.

Потом пошел С.А. служить молебен о даровании победы султану над младотурками. Очередной иеромонах не счел возможным помянуть Абдула Хамида. Стоило много усилий покойному старцу о. Варсонофию доказать С.А., что Абдул Хамид понес заслуженную кару за массовые избиения христиан и гонения на наших единоверцев. Впрочем, С.А. не успокоился и вернулся в великом гневе и негодовании па старца…Приступая к изложению своих воспоминаний о С. А. Нилусе и «Сионских протоколах», я сознавал, что имеющиеся в моем распоряжении данные являются только материалами для тех, кто на основании всестороннего его освещения решит вопрос о происхождении «Протоколов».

Поэтому я твердо решил не вступать в полемику ни с французскими издателями, ни с органами печати, трактовавшими данный вопрос.

Считаю все же совершенно необходимым, прежде чем изложить стечение обстоятельств, сделавших С. А. Нилуса владельцем и издателем рукописи, обратить внимание на одну особенность издания 1917 г., отмеченную M-gr Jouin'ом. Я имею в виду заявление С.А. о том, что рукопись передана ему в 1901 г. предводителем дворянства Алексеем Николаевичем Сухотиным. Эта версия противоречит сделанному мне С. А. Нилусом сообщению, что рукопись была им получена от Рачковского через госпожу К.

Мне, знающему подоплеку семейных отношений С. А. Нилуса, совершенно понятно, что он не мог открыть читателям госпожу К., ту таинственную «даму», про которую говорится во всех изданиях. Я далек от мысли, чтобы считать А. Н. Сухотина мифом, но я уверен, что он был не более как посредником или курьером, передавшим лично С. А. Нилусу полученную в Париже от госпожи К. драгоценную рукопись. В книге Нилуса по вышеизложенным соображениям личного характера Сухотин стал ширмой, скрывавшей от читателя саму госпожу К.

Что касается передачи рукописи в распоряжение С. А. Нилуса, то она произошла при следующих обстоятельствах.

В 1900 г. разорившийся С. А. Нилус возвратился в Россию, обратившись к Богу, стал путешествовать, вернее, даже странствовать по монастырям, питаясь иногда одними просфорами. В это время он написал свои «Записки православного и великое в малом», которые при содействии заведующего типографией Троицко-Сергиевской лавры, архимандрита, впоследствии архиепископа и члена Государственного Совета Никона были напечатаны в «Троицком листке», выходившем в Сергиевом Посаде. Эти записки тогда же были выпущены отдельными оттисками.

Книжка, описывающая обращение интеллигента-атеиста и процесс его мистического перерождения, приобрела известность благодаря рецензиям Л. А. Тихомирова в «Московских ведомостях» и архимандрита Никона в «Московских епархиальных ведомостях». Дошла она до великой княгини Елизаветы Федоровны, которая заинтересовалась автором ее.

Великая княгиня Елизавета Федоровна всегда боролась против мистиков-проходимцев, окружавших Николая Второго. Боролась она, между прочим, с влиянием лионского магнетизера Филиппа и сильно недолюбливала царского духовника, престарелого отца Янышева, за неумение оградить царя от нездоровых мистических влияний. Великая княгиня считала тогда, что С. А. Нилус, как русский человек и ортодоксальный мистик, сможет благотворно повлиять на царя.

При великой княгине Елизавете Федоровне состоял ген. – майор Михаил Петрович Степанов, брат прокурора Московской синодальной конторы Филиппа Петровича Степанова и дальний родственник Озеровых. Он пользовался полным доверием княгини и продолжал состоять при ней даже тогда, когда она стала настоятельницей Марфо-Мариинской общины. Через него именно С. А. Нилус был направлен в Царское Село к фрейлине Елене Александровне Озеровой. То было в 1901 году.

Между тем, уезжая из Франции, С. А. Нилус оставил в Париже весьма близкое ему лицо, а именно госпожу К.

Потерявшая также почти все состояние, сильно подавленная разлукой, она тоже склонилась к мистицизму и стала интересоваться оккультистскими кружками Парижа. При этих условиях она получила от Рачковского, тоже вращавшегося в этих кружках, рукопись «Протоколов Сионских мудрецов», которую она и переслала С. А. Нилусу.

Можно полагать, что Рачковский, стремившийся в свое время к уничтожению влияния Филиппа на царя, узнав о предстоящей роли С. А. Нилуса, пожелал использовать сложившуюся обстановку с целью одновременно вытеснить Филиппа и заручиться расположением нового временщика. Как бы то ни было, когда С. А. Нилус явился в 19 011 902 гг. в Царское Село, он уже имел в руках «Протоколы».

С. А. Нилус произвел большое впечатление на фрейлину Озерову и на придворный кружок, враждебный Филиппу. При содействии этих лиц он в 1902 г. выпустил первое издание «Протоколов» в качестве приложения к переработанному тексту книжки о собственных мистических опытах. Книга вышла под заглавием «Великое в малом и антихрист как близкая политическая возможность».

Книга была представлена царице и царю.

Одновременно в связи с кампанией против Филиппа выдвигалась следующая комбинация: брак С. А. Нилуса с Е. А. Озеровой и по рукоположении приближение его к царю, дабы он занял впоследствии место духовника. Дело шло так успешно, что С. А. Нилус уже заказал священническую одежду. Помню, как весной 1909 года вывешивали в саду всякую одежду, среди которой были сшитые еще в 1902 г. рясы С. А. Нилуса.

Партии Филиппа удалось, однако, парировать удар, сообщив духовному начальству о наличии известного мне канонического препятствия к принятию духовного сана С. А. Нилусом.

После этого С.А. впал в немилость и должен был покинуть Царское Село. Вновь на скудные средства, вырученные от сотрудничества в «Троицком листке», начались для него дни скитания по монастырям. Женитьба была невозможна, так как у Е. А. Озеровой, кроме пенсии по должности отца, ничего не было, а в случае выхода замуж она должна была лишиться и этих средств.

В 1905 году не стало больше враждебного Нилусу влияния Филиппа. Придворные друзья Е. А. Озеровой исходатайствовали у Николая Второго высочайшее соизволение на предоставление ей права на дальнейшее получение пенсии в случае выхода замуж. Тогда же заботами Е. А. Озеровой вышло второе издание «Протоколов» с новыми материалами, касающимися Серафима Саровского. Помнится мне, что это издание носило несколько измененное заглавие; вышло оно в Царском Селе, и, мне кажется, как издание местной общины Красного Креста, к которой имела отношение Е. А. Озерова.

Вслед за всем этим С.А. и Е.А. повенчались, но каноническое препятствие не отпало, и нельзя было думать ни о священстве, ни о духовном влиянии на царя. Впрочем, зная С.А. как человека простого и крутого нрава, я полагаю, что его влияние не оказалось бы продолжительным и что он сам, пожалуй, весьма мало об этом мечтал.

После женитьбы С.А. и Е. А. Нилусы покинули навсегда Царское Село и Петербург; поселились они сперва при Валдайском монастыре, а потом, в 1907 г., при Оптиной Пустыни, где я застал их в 1909 г.

Жили они, как я сказал, скромно, и большая часть шеститысячной пенсии Е.А. шла на содержание странников, юродивых и калек, приютившихся у них. В их доме нашла приют и разоренная вконец больная госпожа К., благодаря которой увидели свет и наделали немало шума и беды «Протоколы Сионских мудрецов», замечательное открытие «женераля Рачковского»…