Она провела с Калейном следующие шесть дней. Днем они плавали по реке в его роскошной яхте, или гуляли, взявшись за руки, по парку герцога, где обитало много таких же зверей, которыми она любовалась в Парке Сказочных Зверей, или просто лежали на веранде Ниссиморнского окоема, следя за тем, как солнце проплывает над материком от Пилиплока к Пидруиду. А по ночам они кутили; пировали то на одном, то на другом из плавучих островов, то в доме какого-то знатного семейства, а однажды даже во дворце самого герцога. Герцог очень мало походил на Калейна: он был намного крупнее и намного старше, с грубоватыми манерами и держался так, словно смертельно устал. Все же он сумел быть чрезвычайно любезным с Иньянной, обращался к ней с величайшим почтением и серьезностью и ни разу не заставил ее почувствовать себя уличной девкой, которую знатный вельможа подцепил на базаре. Иньянна проплывала сквозь все эти события с ощущением почти равнодушного приятия их, какое, бывало, испытывала в снах. Она знала, что демонстрировать вельможам преклонение перед ними глупо, что такое поведение может произвести лишь отталкивающее впечатление. Притворяться, что она одного с ними ранга и равна по образованности и светскости было бы еще хуже. Но она сумела держаться скромно без униженности, достойно без хвастовства, и это, казалось, было то, что нужно. Спустя всего лишь несколько дней ей уже казалось естественным сидеть за одним столом с сановниками, которые недавно возвратились с Замковой горы со свежими сплетнями насчет короналя лорда Малибора и его придворных, или же вспоминали, как охотились в северных марках вместе с понтифексом Тиеверасом, когда тот был короналем при Оссиере, или делились впечатлениями от бесед во Внутреннем храме с Хозяйкой Острова Сна. Находясь в обществе сильных мира сего, она почувствовала такую уверенность в себе, что если бы кто-либо из них обратился к ней с вопросом: «А вы, госпожа, чем занимались в последние месяцы?», то она, нисколько не колеблясь, ответила бы: «Воровала на Большом базаре», как она сделала в первый вечер на Нарабальском острове. Но вопрос не возникал: на этом уровне общества, поняла она, никто никогда не проявлял праздного любопытства к другим, а предоставлял всем возможность обнародовать свои биографии в той степени и с той точки зрения, какую они предпочитали.
И потому, когда на седьмой день Калейн велел ей приготовиться к возвращению на базар, она не стала спрашивать его, перестало ли ему нравиться ее общество, или она просто надоела ему. Он выбрал ее себе в спутницы на время; теперь это время закончилось, и так тому и быть. А она никогда не забудет эту неделю.
Хотя, конечно, возвращение в логово воров было для нее ударом. Роскошная летающая лодка довезла ее от Ниссиморнского окоема до Пилиплокских врат Большого базара, и слуга Калейна вложил ей в руки коробочку с теми драгоценностями, которые Калейн дарил ей в течение этой недели, их недели. Потом машина ушла, а Иньянна спустилась в потный хаос базара, и это было подобно пробуждению от редкого волшебного сновидения. Когда она проходила по переполненным, как всегда, торговым рядам, ее не окликнул ни единый человек, так как на базаре ее знали в облике хилого и нескладного мужчины Кулибгая, а сейчас на ней была женская одежда. Она молча скользила сквозь бурлящие толпы, продолжая все еще ощущать вокруг себя ауру аристократизма, которая, однако, с каждой секундой таяла, уступая место набиравшим силу чувствам подавленности и утраты, ибо теперь ей стало окончательно ясно, что сон закончился и она заново вступила в действительность.
Сегодня вечером Калейн должен был обедать с прибывшим с визитом герцогом Мазадонским, а завтра вместе с гостями отправится на рыбалку — вернее будет сказать, в рыбацкую экспедицию — по реке Стейч, а послезавтра… Нет, этого она не знала, зато знала точно, что она послезавтра будет воровать кружева, склянки духов и отрезы ткани. В ее глазах вскипели было слезы, но она сдержала их, строго сказав себе, что это все глупость, что она должна не оплакивать свое возвращение из Ниссиморнского окоема, а скорее радоваться тому, что была вознаграждена неделей пребывания там.
В обиталище клана оказались только хьорт Бийорк и один из метаморфов. Когда Иньянна вошла, они просто кивнули, как будто не видели ее всего лишь несколько часов. Она прошла в свою комнату и сразу же переоделась в костюм Кулибгая. Но она не смогла заставить себя так же в один миг вернуться к воровству. Она аккуратно поставила коробочку с драгоценностями и дорогими сувенирами, подарками Калейна, под кровать. Продав их, она смогла бы выручить такие деньги, с которыми можно было бы года два, а то и больше, не воровать, но она не собиралась расставаться даже с самой никчемной из этих безделушек. Выйду на базар завтра, решила она. Ну а сейчас она легла ничком на кровать, которую ей предстояло снова разделить с Сидоуном, а когда вновь подступили слезы, она позволила им свободно течь и через некоторое время поднялась, чувствуя себя почти успокоившейся, умылась и стала ждать появления остальных.
Сидоун приветствовал ее с достоинством дворянина. Он не стал задавать никаких вопросов по поводу ее приключения, не выказал ни намека на недовольство, никаких хитрых инсинуаций, а просто улыбнулся, взял ее под руку, сказал, что рад ее возвращению, предложил ей алханроэльского вина, которое только что украл, и рассказал пару историй о событиях, произошедших на базаре за время ее отсутствия. Она подумала, не помешает ли ему знание о том, что последним человеком, касавшимся ее тела, был брат герцога, заниматься с нею любовью, но нет, когда они оказались в постели, он нежно, но решительно взял ее, и его нескладное костлявое тело так же тепло и ласково, как и прежде, качалось на ней. На следующий день, совершив положенный обход базара, они вместе поехали в Парк Сказочных Зверей и впервые увидели там госсимоля из долины Глэйдж — тело этого зверя был таким тонким, что его было почти невозможно разглядеть в лесу,— они следили за ним, пока он не исчез, слившись с окружающим пейзажем, и смеялись, как будто не разлучались вовсе.
Другие воры в течение нескольких дней поглядывали на Иньянну с некоторым страхом, поскольку они знали, где она была и что она могла там делать, и это пребывание в высших сферах наложило на нее отпечаток чуждости. Но одна только Лилойв однажды осмелилась прямо заговорить с ней об этом, бросив как бы мимоходом:
— И что же он увидел в тебе?
— Откуда я знаю? Это все было как во сне.
— Я думаю, что это было справедливо.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что тебя обманули, пообещав Ниссиморнский окоем, и то, что произошло, явилось возмещением для тебя. Ну что, видишь, что Божество уравновешивает добро и зло? — Лилойв рассмеялась.— Ты ведь получила обратно те двадцать реалов, на которые тебя нагрели те двое кидал?
Действительно, получила, согласилась Иньянна. Но она скоро обнаружила, что долг был выплачен еще не полностью. Утром в Звездный день, пробираясь между ларьками менял и подхватывая то тут, то там по монете-другой, она почувствовала, как кто-то схватил ее за запястье. Какой еще дурак-вор нашелся, подумала она, не узнали меня, что ли, и хотят выпроводить с базара? Но это оказалась Лилойв; девушка была совсем не похожа на себя; ее щеки ярко пылали от волнения, а глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит.
— Быстро бросай все и беги домой! — крикнула она.
— Что случилось?
— За тобой приехали два врууна. Тебя вызывает Калейн, и они говорят, что ты должна упаковать все свои вещи, потому что никогда больше не вернешься на Большой базар.
Вот так Иньянна Форлана Велатисская, бывшая воровка, поселилась в Ниссиморнском окоеме как постоянная любовница Калейна Нимойского. Калейн не дал ей никаких объяснений, а она не стала требовать их. Он хотел, чтобы она была рядом, и этого было вполне достаточно. В течение первых нескольких недель она все еще каждое утро ожидала приказа приготовиться к возвращению на базар, но этого не происходило, и через некоторое время она почти забыла об этих опасениях. Куда бы Калейн ни ездил, он брал ее с собой: охотиться на гихорнов в болотах Зимра, в сверкающий Дюлорн, где они целую неделю смотрели представления в Непрерывном цирке, в Кинтор на Фестиваль гейзеров, даже в таинственный дождливый Пиурифэйн, чтобы ознакомиться с бытием сокрытой от большинства обитателей Маджипура родины меняющих форму. Эта женщина, проведшая первые двадцать лет своей жизни в захудалом Велатисе, начала принимать как должное то, что она путешествует почти как корональ, совершающий великое паломничество, сидя бок о бок с братом правящего герцога. Но она никогда не утрачивала перспективного видения, позволявшего ей сознавать всю иронию и даже несообразность тех странных перемен, которые произошли в ее жизни.
