— Ну? — хрипло спросил он.— Что вы теперь скажете?

— Я ничего не почувствовал,— ответил Шинаам.

— Я не убежден,— сказал Дилифон.— Такие послания может направить любой колдун. А искренность и страстность бывают и притворными.

— Я согласна,— кивнула Наррамир,— послание может быть как настоящим, так и лживым.

— Нет! — закричал Валентин.— Я открылся перед тобой полностью. Ты не могла не видеть.

— Недостаточно,— возразила Наррамир.

— Что ты имеешь в виду?

— Давай проведем толкование сна вдвоем здесь, в этой комнате, при этих свидетелях. Пусть наши души сольются. Тогда я смогу оценить правдивость твоей истории. Согласен? Выпьешь со мной наркотик?

Валентин обеспокоенно взглянул на своих спутников и увидел на их лицах отражение своей тревоги — у всех, кроме Делиам-бера, лицо которого не выражало ничего, словно колдун находился где-то далеко отсюда. Рискнуть? Осмелится ли он? Наркотик может лишить его сознания, сделать абсолютно прозрачным, полностью уязвимым. Если эти трое связаны с Барджазидом и хотят сделать Валентина беспомощным, это, видимо, опасно. Предложение войти в его мозг исходит не от какой-нибудь деревенской толковательницы, а от министра двора понтифекса, женщины по крайней мере столетнего возраста, хитрой и могущественной, считающейся настоящей повелительницей Лабиринта, контролирующей всех, включая самого старого Тиевераса.

Делиамбер намеренно не подал ему знака. Валентин должен решать сам.

— Да,— сказал он, глядя ей в глаза.— Если ничто другое не подходит, пусть будет толкование. Здесь. Сейчас.

Они, похоже, ожидали этого. Прислужники по сигналу принесли все необходимое: толстый ковер яркой расцветки с темно-золотой каймой, высокий графин из белого полированного камня и две изящные фарфоровые чаши. Наррамир сошла со своего кресла, самолично налила в чаши сонного вина и одну предложила Валентину.

Он взял чашу, но выпил не сразу. Однажды он так же принял вино из рук Доминина Барджазида, и после одного-единственного глотка изменилась вся его жизнь. Может ли он выпить сейчас, не опасаясь последствий? Кто знает, какое новое колдовство приготовлено для него? Где он проснется и в каком обличье?

Наррамир молча наблюдала за ним. Глаза толковательницы снов оставались непроницаемыми и таинственными, а взгляд их словно пронзал насквозь. Она улыбалась непонятной улыбкой — то ли ободряющей, то ли торжествующей. Он поднял чашу в коротком салюте и поднес к губам.

Эффект действия вина оказался мгновенным и неожиданно мощным. Валентин покачнулся. Туман и паутина окутали его мозг. Может, этот наркотик был много крепче того, что давала ему Тизана в Фалкинкипе? Какое-то дьявольское снадобье Наррамир? Или усталость и истощение сделали сейчас его самого более чувствительным? Затуманенным взором он увидел, что Наррамир выпила свое вино, бросила пустую чашу прислужнику и быстро сняла платье.

Ее нагое тело было по-девичьи гибким и гладким: плоский живот, стройные бедра, высокая, округлой формы грудь. Валентин подумал, что это, конечно же, колдовство. Кожа ее имела коричневый оттенок. Почти черные соски уставились на Валентина, словно слепые глаза. Он был уже слишком опьянен наркотиком, чтобы раздеться самостоятельно,— за него это сделали РУКи друзей. Он почувствовал холод и понял, что остался обнаженным. Наррамир поманила его к ковру. На подгибавшихся ногах Валентин подошел ближе, и она уложила его. Он закрыл глаза, представляя, что рядом с ним Карабелла, но Наррамир ничуть не походила на нее. Ее объятия были сухими и холодными, тело — твердым, неэластичным. В ней не было ни тепла, ни трепета. Ее юный вид был всего лишь обманом. Лежать в ее объятиях было все равно, что на ложе из гладкого холодного камня.

Его окружило всепоглощающее озеро тьмы, которое становилось все глубже, и Валентин легко погружался в густую теплую маслянистую жидкость, чувствуя, как она приятно скользит по его ногам, животу, груди. Он чувствовал, что его засасывает водоворот,— совсем как в тот раз, когда его проглотил морской дракон. Так приятно отказаться от сопротивления… Да, это куда лучше, чем бороться… Так привлекательно, так маняще — отречься от всякой воли, расслабиться, принять все, что может случиться, позволить себе спускаться все ниже и ниже… Он устал… Он так долго боролся… Теперь он может отдохнуть и позволить черному прибою сомкнуться над ним. Пусть другие храбро сражаются за честь, за власть, за аплодисменты. Пусть другие…

Нет!!!

Так вот чего они хотели! Поймать его в ловушку собственных слабостей. Он слишком доверчив, слишком бесхитростен. Он ужинал с врагом, не зная этого, и почти погиб. Он погибнет окончательно, если откажется сейчас от усилий. Не время погружаться в теплые черные воды озера!

Он поплыл. Сначала с трудом, потому что озеро было глубоким, а черная жидкость, липкая и тяжелая, обволакивала его руки. Но после нескольких взмахов Валентин сумел сделать так, чтобы его тело, как острое лезвие, разрезало плотную жидкость. Он двигался все быстрее, руки и ноги работали согласованно. Озеро, которое искушало его забвением, теперь поддерживало его и твердо держало на плаву, пока он быстро плыл к далекому берегу. Солнце, яркое, безмерное, пурпурно-желтое, пускало ослепительные лучи по воде, как огненные дорожки.

— Валентин!

Голос был низкий, раскатистый, как гром. Валентин не узнал его.

— Валентин, почему ты так упорно плывешь?

— Чтобы достичь берега.

— А зачем?

Валентин продолжал плыть. Он видел остров, широкий белый пляж, заросли высоких деревьев, лианы, плотно опутавшие их вершины. Он плыл и плыл, но до берега было еще далеко.

— Вот видишь,— вновь раздался тот же громовой голос.— Нет смысла пытаться!

— Кто ты? — спросил Валентин.

— Я лорд Спурифон.

— Кто?

— Лорд Спурифон, корональ, преемник лорда Скоула, ныне понтифекса. Я советую тебе отказаться от этой глупости. Чего ты надеешься достичь?

— Горного замка,— ответил Валентин и поплыл быстрее.

— Но корональ — я!

— Я… никогда… не слышал… о тебе. ,

Лорд Спурифон издал резкий визгливый звук. Гладкая маслянистая поверхность озера зарябила и пошла складками, словно миллионы иголок втыкались в нее снизу.

Валентин заставил себя двигаться вперед, но опять изменил свое тело. Оно уже не напоминало лезвие, а стало чем-то тупым и упрямым — бревном с руками, пробивавшимся через водовороты.

Берег был уже близко. Валентин опустил ноги и нащупал внизу песок, горячий, зыбкий, убегавший из-под ног, но не настолько быстро, чтобы помешать Валентину выбраться на берег. Он выполз на пляж и на секунду встал на колени. Подняв глаза, он увидел бледного, худого человека, смотревшего на него печальными голубыми глазами.

— Я лорд Гунзимар,— тихо произнес человек,— корональ из короналей, которого никогда не забудут, а это мои бессмертные спутники,— Он сделал знак, и берег заполнился мужчинами, очень похожими на него,— ничем не примечательными, неинтересными, незначительными,— Это лорд Струин, это лорд Пранкипин, лорд Мейк, лорд Скоул, лорд Спурифон, великие и могущественные коронали. Падай ниц перед ними!

Валентин засмеялся:

— О вас уже никто не вспоминает!

— Нет! Нет!

— Сколько писка!

Валентин указал на последнего в ряду.

— Ты, Спурифон! Все о тебе давно забыли!

— Будь так любезен — лорд Спурифон.

— А ты, лорд Скоул. Три тысячи лет начисто стерли воспоминания о твоей славе.

— Ты ошибаешься. Мое имя занесено в список властителей.

Валентин пожал плечами.

— Верно. Ну и что из того? Все вы — лорд Пранкипин, лорд Мейк, лорд Гунзимар — всего лишь имена, и ничего больше. Только имена…

— Только имена…— как эхо отозвались они тонкими, жалобными голосами и стали уменьшаться, сжиматься, пока наконец не превратились в крошечные существа, суматошно бегающие по берегу и выкрикивающие свои имена резкими, визгливыми голосами. Затем они исчезли, и на их месте оказались маленькие, не крупнее жонглерских мячей, белые шары. Валентин наклонился, чтобы получше рассмотреть их и увидел, что это черепа. Он подобрал их и стал подбрасывать в воздух, ловить и снова бросать, а они летали сверкающим каскадом. Их челюсти щелкали и дребезжали. Валентин усмехался. Сколькими он может жонглировать одновременно? Спурифон, Струин, Гунзимар, Мейк, Пранкипин и Скоул — всего шесть. Но за все прошлые тысячелетия существовали сотни короналей — по одному на каждые десять, двадцать, тридцать лет на протяжении почти ста десяти столетий. Он мог бы жонглировать всеми. В воздухе возникли самые великие — Конфалюм, Престимион, Стиамот, Деккерет, Пинитор, еще дюжина, сотня,— и всех он бросал и ловил. Никогда еще на Маджипуре не было такого искусного жонглера! Но теперь в его руках были уже не черепа: они превратились в сверкающие многогранные диадемы, в шары — тысячу имперских шаров, рассыпавших искрившийся свет во всех направлениях. Он безошибочно жонглировал ими, зная, какого правителя представлял каждый шар,— вот лорд Конфалюм, вот лорд Спурифон, вот лорд Деккерет,— и бросал их вверх, так что они составили громадную перевернутую пирамиду света. Над головой золотоволосого улыбавшегося человека, крепко стоявшего на горячем песке сверкающего пляжа, танцевали все королевские особы Маджипура, и все возвращались к нему. Он поддерживал их всех. Вся история планеты находилась в его руках.