— Ваше величество,— обратился к нему Хорнкэст, стараясь выговаривать слова громко и внятно.— Ваше величество, вы слышите меня? Закройте глаз, если слышите.

Ответа не последовало.

— И все же, полагаю, вы слышите меня, ваше величество. Я хочу сказать вам следующее: мы знаем, что вы страдаете, и не допустим продления ваших страданий. Мы клянемся, ваше величество.

Тишина. Неподвижность. И вдруг:

— Жизнь! Боль! Смерть!

Потом — стоны, бульканье, свист и визг… словно песня мертвеца из могилы.

— А это Храм Повелительницы Снов,— лорд-мэр Самбигель указал на изумительный отвесный утес, вздымавшийся к востоку от города.— Заветнейшая из всех ее святынь, не считая, конечно, самого Острова.

Валентин напряг зрение. Храм сиял одиноким белым оком на челе темного утеса.

Шел четвертый или пятый, а может быть, и шестой месяц великой процессии: дни и недели, города и провинции — все начинало терять очертания и мешаться. Сегодня он прибыл в огромный портовый город Алаизор, находившийся на северо-западном побережье Алханроэля. Уже остались позади Треймоун, Стойензар, Вилимонг, Эстотилоп, Кимоиз; город за городом, и все они сливались в сознании лорда в один обширный мегаполис, раскинувшийся по поверхности Маджипура подобно некоему неповоротливому многорукому чудовищу.

Темнокожий низкорослый Самбигель, лицо которого окаймляла густая черная борода, все зудел и зудел, сыпал банальностями, выражая радость по поводу прибытия Валентина, а тот делал вид, что внимает, но сам думал о другом. Все это он слышал и раньше: в Кикиле, в Стинорпе, в Клэе… «незабываемое событие… любовь и признательность всего народа… гордимся тем-то… почтем за честь то-то…» Да-да. Он вдруг поймал себя на том, что пытается вспомнить, в каком городе ему показывали знаменитое исчезающее озеро. В Симбильфанте, что ли? А воздушный балет? В Монтепульсиэйне или Грэве? Золотые пчелы — это наверняка Байлемуна. А небесная цепь? В Аркилоне или Сеннамоуле?

Он снова взглянул в сторону храма на утесе. Тот властно манил к себе. Валентин страстно желал оказаться там именно сейчас: быть подхваченным ураганом и унестись, как сухой лист, на величественную вершину.

— О, матушка, дай мне отдохнуть с тобой!

Лорд-мэр то ли сделал паузу, то ли закончил свою речь. Воспользовавшись моментом, Валентин обратился к Тунигорну:

— Распорядись, чтобы я мог провести ночь в Храме.

Самбигель явно смешался.

— Но я полагал, мой лорд, что вы сегодня посетите гробницу лорда Стиамота, а потом отправитесь в Топазовый зал на прием, после чего состоится ужин в…

— Лорд Стиамот восемь тысячелетий обходился без изъявлений почтения с моей стороны. Думаю, он может подождать еще денек.

— Конечно, мой лорд. Как скажете, мой лорд.— Самбигель торопливо сделал несколько знаков Горящей Звезды.— Я уведомлю иерарха Амбаргарду, что вы сегодня будете ее гостем. А теперь, если позволите, мой лорд, мы приготовили для вас некоторые развлечения…

Оркестр заиграл какой-то торжественный гимн. Сотни тысяч глоток затянули песню, из которой Валентин не сумел разобрать ни слова, но не сомневался, что вирши были трогательными. Он стоял, устремив бесстрастный взор поверх громадного скопления людей, время от времени кивал, улыбался, встречался взглядом с кем-нибудь из восторженных горожан, которые навсегда запомнят этот день. Его охватило ощущение собственной нереальности. Не обязательно быть человеком из плоти и крови, подумал он, чтобы играть эту роль. С ней прекрасно справилась бы какая-нибудь статуя, искусно изготовленная марионетка или даже одна из тех восковых фигур, которые он видел когда-то на празднике в Пидруиде. Насколько полезнее было бы отправлять на подобные мероприятия копию короналя, способную угрюмо слушать, поощрительно улыбаться и, возможно, даже произносить несколько прочувствованных слов благодарности…

Краешком глаза он заметил, как обеспокоенно смотрит на него Карабелла. Двумя пальцами правой руки он сделал ей знак, известный лишь им двоим и означавший, что с ним все в порядке. Однако выражение озабоченности с ее лица не пропало. И ему показалось, что Тунигорн и Лизамон Халтин подались вперед и теперь стоят совсем близко от него. Чтобы подхватить его, если он начнет падать? «Клянусь бакенбардами Конфалюма! Да они никак решили, что я вот-вот грохнусь, как тогда, в Лабиринте?»

Ему все труднее было держаться прямо: помахать рукой, кивнуть, улыбнуться, помахать, улыбнуться, кивнуть. Все идет нормально. Все. Абсолютно. Но когда же, когда же конец?

Оставалось еще полтора часа. Но вот, наконец-то! Церемония завершилась, и королевская свита по подземному ходу быстро перешла в апартаменты, приготовленные для короналя во дворце лорд-мэра в дальнем конце площади.

— Мне показалось, Валентин, что ты там начал заболевать,— озабоченно сказала Карабелла, когда они остались вдвоем.

— Если скука — недуг, тогда и впрямь заболел.— Валентин постарался, чтобы его ответ звучал как можно беззаботней.

Она немного помолчала. Но все же не выдержала:

— Неужели так необходимо продолжать процессию?

— Ты же знаешь, что у меня нет выбора.

— Я боюсь за тебя.

— С чего это вдруг?

— Временами я тебя просто не узнаю. Кто этот погруженный в свои мысли раздражительный человек, с которым я делю ложе? Что случилось с мужчиной по имени Валентин, которого я знала когда-то в Пидруиде?

— Он по-прежнему здесь.

— Надеюсь. Но он не виден — как солнце, когда его затмевает луна. Какая тень легла на тебя, Валентин? Какая тень легла на мир? Что-то загадочное произошло с тобой в Лабиринте. Но что? В чем причина?

— Лабиринт для меня страшное место, Карабелла. Возможно, я чувствовал, что замурован там, похоронен заживо, задыхаюсь…— Он покачал головой. Да, очень странно. Но теперь Лабиринт далеко позади. Как только мы покинули его, я почувствовал, что мое былое «я» возвращается, ко мне вновь пришли радость жизни, любовь, и я…

— Себя-то ты, может, и обманешь, но только не меня. Путешествие не доставляет тебе никакой радости. Поначалу ты с жадностью впитывал все, что только можно,— хотел везде побывать, все увидеть, все попробовать,— но ничего подобного больше нет. Я вижу по твоим глазам, по лицу. Ты живешь словно во сне. Неужели ты станешь отпираться?

— Да, я устаю. Признаюсь.

— Тогда прекрати процессию! Вернись на Гору, которую ты любишь, где всегда был счастлив!

— Я корональ. На короналя возложена священная обязанность являться народу, которым он правит. Это мой долг перед подданными.

— А в чем тогда твой долг перед собой?

Он пожал плечами.

— Пощады, миледи! Даже если мне скучно, а мне действительно скучно — не стану отрицать, что даже во сне слышу торжественные речи и вижу нескончаемые вереницы жонглеров и акробатов,— все же от скуки еще никто не умирал. Процессия — моя обязанность, и необходимо ее продолжать.

— Ну тогда отмени поездку на Зимроэль. Одного континента больше чем достаточно. У тебя и так уйдут месяцы лишь на то, чтобы возвратиться на Замковую гору, если ты будешь останавливаться по дороге в каждом крупном городе. А еще и Зимроэль? Пилиплок, Ни-мойя, Тил-омон, Нарабаль, Пидруид —потребуются годы, Валентин!

Он медленно покачал головой.

— Мне положено заботиться обо всех, а не только о тех, кто живет на Алханроэле.

— Я понимаю.— Карабелла взяла его за руку.— Но, может быть, ты слишком требователен к себе. Еще раз прошу: подумай о том, чтобы исключить Зимроэль из своих планов. Хорошо? Ну хоть пообещай, что подумаешь.

— Будь на то моя воля, я сегодня же вечером вернулся бы на Замковую гору. Но увы, я обязан продолжать путь.

— Ты надеешься сегодня ночью в Храме побеседовать с Повелительницей Снов?

— Да, но…

— Тогда дай слово, что, если тебе удастся связаться с ней, ты спросишь, следует ли ехать на Зимроэль. Пусть ее совет будет для тебя путеводной звездой, как бывало уже не раз. Обещаешь?