Она вскрикнула голосом, полным удовлетворения и какого-то ликования, безудержного, почти безумного, и откинула голову, рассыпав спутанные волосы по серой подстилке.

"Это стоило того, чтобы подойти к смерти так близко… чтобы ощутить твой вкус на своих устах, Инквизитор… тот, кто несет смерть", — думала София, сходя с ума от близкого и столь желанного удовольствия.

Два слитых воедино тела, тесно прижавшись друг к другу, двигаясь в одном ритме, неторопливыми плавными движениями, дышали одним дыханием, передавая из губ в губы и перемешивая свои стоны, крики, так, словно были одним целым.

Наслаждение подкрадывалось как взбирающаяся вверх по волокнам ткани вода. София в изнеможении в который раз откинула голову назад, задыхаясь от поглотившего ее удовольствия, и вновь прижалась к Фресу, со стоном припав в страсти губами к напряженному плечу мужчины. Там, на разгоряченной коже, тонкой белой нитью виднелся шрам, след от ее язвительного укола, поцелуй ее кинжала.

Наполненная ласками, растворившаяся в наплывающем удовольствии, она прильнула к нему губами, даря ему прощение и откровенную ласку, смешанную с обожанием.

"Ты, безжалостный любовник, нежный и яростный, я так боялась и желала тебя, ужасного, недосягаемого, холодного и высокомерного, с твоими прозрачными глазами, глядящими свысока, с твоими строгими губами, которые часто становятся твердыми и злыми, с твоими прекрасными руками, которые одинаково щедро дарят смерть и ласку!"

Она покрывала его плечо страстными поцелуями, затирая языком отметину на его теле, как до этого делал он, ощущая сильные безжалостные толчки в своем теле и зажигающиеся в мозгу ослепительно-белые вспышки наслаждения, от которых хотелось кричать. Она впилась зубами в уже гладкую, лишенную тонкой отметины кожу, кусая его плечо хищно и нежно, словно мстя за удовольствие, которое он дарил ей.

"Как можно не желать тебя, такого опасного и острого, как кинжал, отметивший тебя? Как же можно не пожелать тебя, такого яркого и зловещего? Как же можно не пожелать тебя, когда ты заглядываешь в глаза, и твой горячий взгляд касается души?"

Словно в подтверждение своих мыслей, она откинулась назад, на его сильные руки, и взглянула в его пепельные глаза, утопая в них, растворяясь в их обжигающем океане.

"Проклятый властный повелитель, как же ты прекрасен в своей недосягаемой высоте и жестокости… как самый соблазнительный смертный грех.

Ты и есть самый сладкий смертный грех," — она коснулась пальчиком его губ, откровенно, блаженно, развратно улыбаясь; волна крупной дрожи прокатилась по ее телу, разливая острое сладостное удовольствие до самых кончиков пальцев.

Миг спустя к ее наслаждению присоединился и он, стиснув ее маленькое шелковое тело почти до боли, вжимаясь в него, выдохнув удовольствие, разрывающее его изнутри; лаская жесткими пальцами ее затылок и волосы, он простонал в ее горячую шею, что-то, от чего София смутилась и разозлилась одновременно и чувствительно укусила мочку его уха. Бешено бьющееся сердце сотрясало его, любовники вздрагивали, не торопясь расплетать объятия, сжимая друг друга в плотных змеиных объятиях и самые последние, самые нежные и ленивые ласки были уже не обязательны — они наполнились ими изнутри.

Страсть, найдя выход, реализовавшись, все равно не отпускала их, хотя уставшие тела молили о пощаде и уже не хотели двигаться. Любовно переплетая отогревшиеся пальцы, лаская руки друг друга, продолжая касаться губами друг друга, уже почти засыпая, они в полудреме шептали слова, которые были тише звездной ночи, ласковее теплой реки.

— Маленькая девочка моя, — шептал Фрес забывшись, целуя волосы Софии, засыпающей на его груди, — маленький хищный зверек с атласной шкуркой… ты бархатная там, внизу, просто бархатная… Не бойся меня; я ведь и сам тебя боюсь… твоей странной власти надо мной…

Склонившись над ее грудью, он осторожно прикоснулся к подрагивающей ямке на ее шее, и на это горячее, невыносимо нежное прикосновения ее тело откликнулось каждой клеточкой, наполняясь радостью и теплом.

"Там живет душа", — подумала София перед тем, как сон сморил ее.

Сон был недолгим и чутким.

Изредка Софии казалось, что она слышит, как проползает, волоча длинный хвост, поблизости ящерица, отыскивая убежище потеплее, и как злобно шипит на нее Инквизитор, отгоняя ненавистное животное прочь.

А затем его руки крепче обнимали ее расслабленное теплое тело, сжимая и тиская ее, прижимая к себе плотнее, словно она была обычным атрибутом в его постели, чем-то незаменимым, уютным и необходимым, его горячее дыхание вновь согревало ее волосы и он затихал, словно бы задремав вновь.

Тогда она снова проваливалась в сон, глубокий и освобождающий, словно кто-то велел ей делать это, заставлял, погружая нарочно, увлекая за собой, и мир переставал существовать.

Последнее пробуждение было внезапным и острым, как чувство опасности, и София вздрогнула, мгновенно выныривая из дремы, зажигаясь чувством ярости и готовности сражаться.

— Сэр, — бубнил над головой механический голос штурмовика, — слушаюсь, сэр!

Инквизитор, отогнув край накрывающих их плащей, на мгновение еще крепче сжал маленькое тело Софии и с ненавистью в голосе прошипел, словно боясь, что она проснется:

— Пошел вон, болван! Какого трахнутого ранкором джедая ты приперся просто так? Иди обратно и принеси нам одежду! Сделай хоть что-то полезное!

Штурмовик вытянулся по стойке "смирно", и почти тотчас же сорвался с места, унесся прочь, громыхая доспехами.

Сверху дохнуло холодом, и где-то рядом София ощутила присутствие накаленного на морозе предмета.

Сайберы.

Они лежали в головах, и Лорд Фрес касался их рукой.

Черта с два он спал этой ночью.

Он умеет, кажется, совсем не спать.

Он или дремал, или медитировал, балансируя на грани бытия, чутко охраняя их покой, дыша ее запахом.

Эта ночь принадлежала ему, и он выжал из нее по максимуму, налившись Силой, которая теперь бушевала в нем, сверкая во мраке космоса, как звезда.

Желание, страсть, секс, обладание, удовлетворение, достижение своей цели, и…

… и что-то еще.

София не могла рассмотреть, а сам он упрятывал, скрывал, защищал, что именно так яростно разжигало пожирающее его слабость и усталость темное бушующее пламя, но одно прикосновение к этому, к самой мысли об этом потаенном, сокровенном ощущении наполняло тело Инквизитора такой мощью, что, казалось, вместо крови по его венам течет темная Сила.

И теперь, окончательно проснувшись, ощущая обнимающие ее руки мужчины, София чувствовала, как напряжено его тело, как он сосредоточен на звуках, на движении воздуха, на любых изменения, окружающих их. Тот нежный и жадный любовник, что был с нею вчера, исчез, растворился, уступив место сосредоточенному, холодному внимательному Инквизитору, которого ситх-леди привыкла видеть всегда, и ей стало неуютно в его объятьях.

Так, словно он удовлетворил свое желание и уже позабыл о ней, и о том, как растворялся в нежности и тихих словах, что ласкали так же, как его руки. Она попыталась отодвинуться от него, закрыв обнаженную грудь скрещенными руками, и он не стал препятствовать этому осторожному стыдливому движению, легко отпустив ее.

Кажется, на морозе передохли все ящерицы. Или разыскивающие их по подземелью штурмовики распугали животных окончательно по дальним углам лабиринта, но Сила была рядом, доступна, и вся Вселенная была слышна через нее.

София слышала нетерпение Инквизитора, поджидающего, когда он, наконец, сможет одеться и идти — к утру стал виден скудный свет, слабо льющийся откуда-то с высоты, оттуда, где был выход. Лорд Фрес просто горел жаждой действия, полыхал желанием выбраться и осмотреться кругом, оценивая обстановку.

Но было еще кое-что.

Ярость.

Нечеловеческая тяжелая ярость, грохочущая громче выстрелов ИЗР-ов и взрывов бомбардировщиков и погибающих истребителей.