Объяснив это соратникам, я вновь убедил всех продолжить движение, не раскрывая себя неожиданной для ворога и крайне дерзкой атакой — чем настроил против своей персоны всех без исключения ближников, даже добряка Микулу! А хуже всего то, что я и сам не на сто процентов был уверен в правильности моих выводов и принятого, прежде всего, под моим влиянием решения…
Но выбор был сделан. И к вечеру, когда мы уже едва ли не поравнялись с головой ордынской тьмы, на высоко возвышающимся над рекой Покровском холме показался Пронский детинец. При виде его сердце мое остро, болезненно кольнуло — как ты там, Ростислава?! Осталась ли в граде, или же отправлена отцом на север? Хорошо бы, если последнее — хотя в то же время как сильно мне хотелось вновь с тобой увидеться…
Однако времени переживать не имелось совершенно. И чтобы отвлечься от терзающих душу мыслей, я активно включился в процесс размещения людей в лесу — как можно дальше от реки. А после принял участие и в формировании «разведгрупп» — прежде всего из привычных к дозорам елецких порубежников… Часть их уже под покровом ночи пересекли реку на лыжах, обтекая стоянку поганых, другие же по двое, максимум трое ратников оцепили юго-восточную оконечность огромного лагеря, раскинувшегося у Пронска! Задача у разведчиков была простая — засечь тех, кого отправят в лес рубить дерево для катапульт под присмотром китайских инженеров…
Однако же ночь прошла спокойно — за исключением монгольских постов, замерших на лесной опушке, никто не попался на глаза нашим дружинникам. А утром большая часть орды снялась, оставив для осады Пронска не более одной тумены…
Ох, как нелегко мне было удержать своих соратников от преследования именно Батыя: «град же осадило относительно небольшое войско, и вряд ли ворогу оставили китайских инженеров», «вон, под Ижеславцем вдвое больше поганых было, и то без пороков!»… Таковы были аргументы моих соратников — и отчасти я с ними согласился. Но я в буквальном смысле не смог позволить себе удалиться, не убедившись, что у монгол здесь действительно не появится артиллерии. Ведь в вещем сне накануне «переноса» я видел даже требушеты-манжаники!
Как оказалось, прав был именно я — хотя при этом понять логику монголов было сложновато… Но так или иначе, в течение всего светового дня не менее десятой части тумены работала в лесу, где без устали стучали топоры мокши, валящих стволы деревьев, в то время как кипчаки собирали тугие вязанки хвороста. Но при этом все «добытое» поганые сносили к внешнему валу детинца, вырытому на расстояние трехсот шагов от крепостной стены. Послушался, значит, княжич Михаил Всеволодович и его воевода моего совета! Однако же по итогам ров не стал для врага серьезным препятствием, что очень сильно меня покоробило… Татары просто забрасывали его вязанками сушняка — а впереди его, за пятьдесят шагов ото рва, они выставили заграждение из рогаток. Как я понял, тех самых, коими мы до того перекрывали реку! Неожиданный «доп» моей тактики, ничего не скажешь — но, очевидно, практичные монголы действительно решили, что добру нечего пропадать… А я еще голову ломал, почему за время нашего движения от Ижеславца до Пронска нам не разу не попались остатки заграждений на льду?
А вообще, логично! Обносить осадным тыном русскую крепость, растапливая снег и прогревая землю кострами, а после еще долго и нудно вкапывать в нее частокол (а бревна для него еще нужно нарубить и заострить поверху!) — задача не из простых. Между тем, рогатки не хуже защитят от внезапного налета конницы, но зато их установка (уже готовых!) требует совершенно незначительных затрат времени…
Наблюдая за ворогом, я также стал свидетелем того, как несколько нукеров, занимающихся выставлением заграждений, вдруг словно под землю провалились! А потом понял, что они действительно провались — в замаскированные русичами волчьи ямы. Их я тоже советовал нарыть защитникам Пронска — теперь же пришло время с ужасом осознать, что в крепость после налета на лагерь мы никак отойти не сможем! Ибо прорываться пришлось бы через полосу скрытых ловушек — и сколько бы они унесли жизней наших воев, неведомо… Да и стационарный мостик, перекинутый через ров к воротам, княжьи люди разобрали заранее, исключив любую для нас возможность беспрепятственно отступить в град после налета на стоянку поганых.
Однако татары ведь уже в первый день прямо на наших глазах принялись строить пороки! Вот только лесорубы, орудующие в лесу, лишь заготавливали «сырье». Среди них можно было разглядеть одного, двух китайцев, руководящих рубкой, но основная масса мастеров занималась сбором катапульт у рва — нам даже не пришлось брать языка, чтобы это понять. И ведь подобная «технология» работы противника делала атаку на лесорубов не только чрезвычайно опасной (ворог однозначно получил бы подкрепление в лице всей тумены!), но и абсолютно бессмысленной.
Увы, не больше смысла имела также и попытка напасть на инженеров в самом лагере, пусть и под покровом ночи — даже с расчетом, что после мы попытаемся вернуться в лес…
Я практически весь световой день неотрывно наблюдал за ворогом с кроны высокого дуба, растущего на достаточном удалении от опушки, чтобы не боятся быть замеченным мокшей — и в тоже время возвышающимся над прочими деревьями так, чтобы я мог беспрепятственно следить за осадной работой. Мне даже удалось отследить, в какую именно часть стойбища удалились китайцы и где примерно стоят их шатры… Все пошло по худшему (хотя и ожидаемому) сценарию: конструкторы-артиллеристы расположились в самом защищенном месте — в центре лагеря, рядом со ставкой темника и в окружении его телохранителей. И при трезвом размышлении стало кристально ясно: шанс на успех внезапной атаки, целью которой будут именно мастера осадного дела, стремится к нулю!
Однако же и бросать своих в беде, когда уже совершенно точно известно, что враг располагает катапультами, было трусливо и подло. А я, вдобавок, не знал, где именно находится Ростислава — и сердце мое буквально рвалось из груди при мысли, что мы просто уйдем из под стен Пронска! Оставив возлюбленную на растерзание поганым…
Пожалуй, именно эта мысль заставила меня лихорадочно искать выход из сложившейся ситуации — и, в конце концов, решиться на настоящую авантюру!
Тяжело забыть и передать словами изумление уже немного восстановившегося и пришедшего в себя Захара Глебовича, когда вечером, после всех наблюдений и размышлений, я подошел к нему и с ободряющей улыбкой на губах обратился к тысяцкому голове:
— Ну что, воевода, ты еще готов ударить по ворогу всей силой — как предлагал это при Ижеславце? Если да — то знай: я согласен!
…Удивлению потомка берендеев не было предела! Но с ходу отметить мое рисковое предложение, поначалу кажущееся безумным, он не стал. А когда я пояснил свою задумку, разжевав идею целиком, он и вовсе горячо поддержал мой план — на первый взгляд, не имеющий ни единого шанса на успех…
Изначально в нашем отряде было не менее сотни Пронских дружинников. Часть ратников пали в жарких схватках — но собрав шесть десятков уцелевших воев, мы прямо спросили: есть ли среди них хоть кто-то, кому известно месторасположение подземных ходов града? Как оказалось, гриди знали о существовании аж целых двух лазов. С их слов один вел к реке у самого основания Покровского холма, а вот второй — на значительное удаление за стены детинца. И если последний, предназначенный для тайного бегства из крепости, был известен только княжеским ближникам, то ход, ведущий к воде, расчищали и укрепляли еще по осени силами именно дружинников. Так вот, из шести десятков наших воев трое мужей участвовали в данном мероприятие и знали примерную точку выхода к реке…
Тщательно все обдумав, мы отправили в крепость одного из ратников — передать командующему гарнизона весть о том, что мы находимся в тылу вражеской рати и готовы атаковать татар! Но собственных сил недостаточно для успешного удара — однако, если в крепости есть хотя бы полторы тысячи боеспособных воев, можно попытаться ударить по врагу, объединив силы.
