Туаджи с бледным лицом подскочил к Годжуру и принялся спешно докладывать:

— Темник! Позволь поведать, что сообщают кюганы — более двух тысяч нукеров уже легло в ров, тела их устлали его в высоту едва ли не человеческого роста! А орусуты отбивают все наши атаки… Как и при штурме прошлой крепости, многие лучники врага встали за стеной и отправляют стрелы вверх, что набирают большую высоту и силу — а после срываются отвесно вниз, разя и раня твоих людей! И тын сейчас защищают свежие батыры врага, все облаченные в илчирбилиг или худесуту хуяг! Нукеры уже бродят сердцем, уже боятся подниматься вверх — орусуты сильны, они сбрасывают вниз тела наших убитых…

Гонец испуганно замолчал, привычно ожидая вспышки гнева, коими часто страдал Бурундай — но Годжур лишь глухо бросил:

— Продолжайте штурм. Иного выбора у нас нет… И пусть вперед идут нукеры в хуягах — сила ломит силу!

Выкрикнув это, кюган бросил тоскливый взгляд на деревянное идолище с бурым, измазанным темным ртом, подумав при этом, что неплохо было бы выманить орусутов предложением о переговорах. Пригласить послов, пообещать этому городу мир и ханскую милость… Только чтобы открыли ворота и дали припасов! А уж там ударить всей мощью тумены, потеснить защитников, заставить их отступить внутрь — и на плечах их ворваться в крепость!

Хорошо бы… Но демонстрируя добрую волю, придется оставить внешнюю стену, отступить, дожидаясь посланников — коли орусуты окажутся столь наивны! Впрочем, наивность — удел отчаявшихся, и когда кажется, что выхода нет, ты будешь готов ухватиться за любую возможности спасти себя и близких! Даже откровенно призрачную… Допустим, орусуты пришлют посланников, откроют ворота. Но если даже удастся схватить вышедших наружу, если даже бросить вперед всадников на самых быстрых лошадях… Разве успеют они быстро миновать наполовину заваленный проход бывшей башни и доскакать до вторых ворот, что отстоят на значительном удалении?! Да еще и по горе трупов?! Вряд ли… Договориться заранее, чтобы убрать тела убитых? А под шумок и проход расчистить? Возможно… Но все одно успеть проскочить даже галопом от одних ворот до других, пока их не закроют, никак не успеть. Да и сколь бы не наивны были орусуты, наверняка ведь на стенах останутся их лучники, что встретят градом стрел пытающихся ворваться в крепость!

Нет, не пойдет. И потом, разве не сам Годжур обвинял Бату-хана в том, что он разгневал Тенгри убийством посла — и разве не тоже самое он и сам удумал свершить? Нет, даже мысли такие стоит гнать от себя! Ибо только на поддержку божества лишь и осталось уповать…

…Больше трех часов идет штурм, и больше трех тысяч нукеров уже легло в периболе. Поредели, устали бешено рубящиеся дружинники — но расстреляв последние стрелы, поднялись на стену лучники, сбили контратакой нукеров в бронях тургаудов, очистили тын, дав возможность вымотавшимся гридям отступить к гуляй-городу… И хотя и сами лучники также крепко утомились за время едва ли не бесконечной стрельбы (таковой она показалась им самим) — но все же не столь тяжело им, как бывшим в сечи!

Но русичи еще держатся. Любовь к близким, оставшимся за их спинами в граде, да твердое понимание того, что защищают они свой дом, не дают сломаться даже смертельно уставшим воям! Но у поганых все иначе… Утренний запал их давно иссяк, а страх скорой смерти оказался сильнее голода и понимания того, что проиграй они — и голод все одно добьет их. Только чуть позже… Каждый из нукеров, кто успел миновать гребень внешнего вала, невольно находит глазами гору трупов своих соратников, и внутреннее холодеет — его ведь ждет та же участь! И хотя стараются татары о том не думать, так ведь все одно сбываются их самые страшные предчувствия — так или иначе, поганые находят свою смерть.

И уже со страхом смотрит на Пронск тумена — но страх в душах покоренных быстро перерождается в ненависть к тем, кто заставляет их идти на штурм, кто заставляет их умирать на чужбине! Забыта жажда наживы и уверенность в том, что в этот день они насладятся всеми возможными благами в захваченной крепости… Наоборот, вперед теперь вышли старые обиды и затаившаяся ненависть к тем, кто завоевал их, поставил в ряды тумены, погнал вперед, на смерть… Мрачно притихли монголы — арбанаи и джагуны, — понимая настроение своих нукеров и страшась, что начни они кричать и гнать людей в атаку плетью, как их растерзают свои же… Шлют гонцов-туаджи к Годжуру прочие кюганы — но последний и сам понимает происходящее, страшится, но не находит выхода…

Наконец, приказал он отвести людей от стен непокорного града — а защитникам его послал вестника с предложением замириться, расчистить завалы трупов во рвах его и на валах, да обещать мир в обмен на запасы еды.

Сегодня Тенгри оказался глух к мольбам Годжура — но выборный темник все равно придумал, как можно обойти запреты Ясы Чингис-хана и взять крепость хитростью, не вызывав гнева божества…

…- У них еще очень много воев, они могут пойти и на второй, и на третий штурм — и тогда точно прорвутся. Может, действительно стоит принять предложение татар, дать им немного еды, чтобы ушли?

Воевода Мирослав первым решился озвучить «примирительную» позицию — и Михаил Всеволодович, собравший меня, Кречета, воеводу Ратибора и того же Мирослава на импровизированное совещание по случаю предложения посланника татар, внимательно выслушал своего старого соратника, определенно раздумывая над его словами.

Чем вызвал мое ничем не прикрытое возмущение:

— Только дурак поверит в эту ложь! Дать им еды?! Чтобы они могли постоять под стенами Пронска еще пару-тройку лишних дней? Не стоит быть столь наивным, Мирослав — коли имелась бы у них возможность взять крепость силой, они бы ее использовали, не сомневайся! Снабжение продовольствием — вот самое уязвимое место наших врагов сейчас, вот их «ахиллесова пята»! Еды у поганых наверняка осталось немного — это можно понять, смотря на все сокращающиеся отары их скота. А значит, и времени в запасе перед тем, как начнется настоящий голод и придется снять осаду, также практически нет! Думаю, последний приступ был столь долгим и тяжелым, как раз потому, что они пытались взять город, уже не считаясь с потерями… Но очевидно, покоренные были на грани открытого неподчинения, и темнику пришлось остановить штурм в страхе, что начнется мятеж из-за больших потерь и отсутствия еды. Так что я говорю «нет» — ни в коем случае нельзя верить татарам, открывать ворота и отправлять послов к ним на встречу! Вспомните, чем кончилась Калка для киевлян, поверивших обещаниям поганых!

Я бы хотел добавить: «вспомните, чем кончилась осада Москвы Тохтамышем» или чуть более близкое «вспомните про Колодяжин — сам Батый не смог взять крепости и вынудил ее защитников открыть ворота хитростью!». Хотел, но не смог, ибо эти конкретные исторические события еще просто не произошли…

А может, и не произойдут!

Собравшиеся на военном совете внимательно выслушали меня — и Мирослав не пытался мне возражать, смущенно потупив взор. Кречет и Ратибор одобрительно улыбнулись — у последнего улыбка была хоть и скупой, так, уголком губ, но все-таки улыбка… А Михаил Всеволодович просто и прямо спросил:

— Что ты предлагаешь, тысяцкий голова? Просто отказаться и ждать нового приступа? Если все так, как ты описал, они еще раз пойдут на штурм — у них иного выхода нет!

Я отрицательно покачал головой:

— Если вдуматься, выход всегда найдется. У нас, по крайней мере… Я думаю, стоит пообещать дать им еды.

Все собравшиеся посмотрели на меня с удивлением — это мягко говоря, «удивлением»! Но взяв эффектную, театральную паузу, я продолжил:

— Пообещать дать еды нашим добрым соседям, с коими мы не только воевали, но и дружили, и знаем друг друга много лет — и кого татары также покорили, да заставили драться с нами силой! Нужно пообещать дать еду мокше, половцам, булгарам и буртасам, что остались в тумене. Дать ее в обмен на головы монгол и хорезмийцев!