Мог ли знать Ратибор, что только в этот самый миг его размышлений пал сотенный голова Славен, пронзенный сразу несколькими пущенными в упор стрелами? А вместе с ним и последние три дружинника воротной стражи, так и не пустившие ворога в крепость, покуда бились их сердца…

…- То есть как не будете строить пороки?! Как не оставили мастеров?!

Пленный мокшанин угрюмо промолчал, поджав губы и волком, исподлобья на меня посмотрев. Один из множества воев своего племени, привычных к топору и работе с деревом, кого монголы отправили в лес — рубить лестницы и собирать вязанки хвороста. Да только отошел он от своих слишком далеко — на радость броднику Ждану, умельцу укрываться хоть в лесу, хоть в речных камышах, да нападать из засады. Последний взял с собой на «дело» Завида и Мала — и к чести братьев-половчан (как и нашего ехидного соратника), справились они отлично, внезапно напав из укрытия на мокшанина, да оглушив его тяжелым ударом топорища по голове. Пленника русичи протащили к нам буквально на своих загривках — и вот он, сидит передо мной. Угрюмый, настороженный, жалкий и беспомощный — явно ведь не ожидает для себя ничего хорошего! И замолчал он, уже ответив на вопрос в первый раз, не потому, что весь такой смелый и хочет поиграть в партизана, вовсе нет. Он испугался удивления, злости, недоверия в моем тоне, и теперь боится повторить своей ответ еще раз — боится, что навлечет на себя мой гнев!

Словно нашкодивший ребенок, зараза…

— Переведи ему. Скажи, что от честности его ответа зависит и его жизнь. Спроси — наверняка ли он знает, что в обозе тумен Бури и Бурундая не осталось мастеров осадного дела? Наверняка ли он знает, что темник не собирается строить пороки?

Кречет, исполняющий при мне роль толмача, повторил все в точности на языке мокши. Пленник внимательно выслушал дядьку, и от моего ищущего взгляда не укрылось, как в глазах его всего на мгновение промелькнула такая отчаянная надежда, что стало аж не по себе… На лице поганого отразилась напряженная внутренняя борьба, длившаяся, впрочем, всего несколько секунд, после чего тот собрался с духом и быстро что-то затараторил. Бывший вожак Елецкой сторожи, а ныне цельный сотенный голова покивал головой, когда наш «язык» закончил свою речь, и с нескрываемой горечью произнес:

— Его зовут Пиор. И он говорит, что уже строил пороки, когда поганые брали крепости булгар, он знает мастеров с далекой восточной страны, кто умеет их создавать. Вождь монголов, хан Бату не оставил ни одного из этих мастеров темнику Бурундаю, так как первая на их пути крепость орусутов слишком мала, чтобы ради нее строить пороки. Ведь после их будет сложно передвигать даже по речному льду — а когда монголы дойдут до по-настоящему большой и сильной крепости, Бату потребуются все восточные умельцы, чтобы быстро возвести камнеметы…

Немного помолчав, Кречет добавил уже от себя:

— Не похоже, чтобы он врал, Егор.

Я и сам понял, что полонняник не врет — и от того сердце мое буквально ухнуло в пятки!

— Ну, коли так, все мы здесь в глубокой…

Продолжать я не стал, понимая, что речевой оборот, коий я хотел бы использовать, у местных не в ходу — и меня могут понять неправильно. Впрочем, судя по лицам собравшимся, кто был полноценно знаком с планом князя Юрия Ингваревича (по сути, составленного-то именно нами!), и так уже осознали, в какую глубокую лужу мы сели голой ж… Блин.

Блин!!!

— Вопрос теперь — что делать.

Собравшиеся переглянулись. Помимо воеводы елецкого Твердислава Михайловича в узком кругу командиров «заседают» тысяцкий Захар Глебович, старший над схоронившимися в лесах дружинниками, да пара его сотников из числа наиболее доверенных людей. Тысяцкий, еще относительно молодой муж (на вид лет тридцать пять — сорок), несколько худощавый по местным меркам, и на удивление жгучий брюнет с темными карими глазами, кажущимися в наступающих сумерках совсем черными (потомок ижеславльских берендеев, не иначе!), коротко бросил:

— Нужно крепость и ратников выручать.

Остальные важно закивали головами, на что я лишь зло хмыкнул:

— Благими помыслами выложена дорога в ад — может, слышал? Желание твое действительно благое, воевода — да только как ты себе это представляешь? Как мы сможем помочь осажденным?!

Захар Глебович зло сверкнул глазами да заиграл желваками — ух, как вскипела в нем сейчас горячая, восточная туркменская кровь! Однако ответил тысяцкий вполне сдержанно:

— Ударим, как и собирались по лагерю поганых. Они ведь даже не стали окружать крепость частоколом — вылазки не боятся! Тем более — не из Ижеславца. Снимем ночью их дозор, вырежем, сколько успеем спящих — а после всей силой атакуем ставку темника! Поднимется переполох, татары спросонья не поймут, каковы наши силы — а мы еще воев с рогами вокруг их лагеря пустим трубить каждый миг, как начнется уже сеча. Вот ворог и подумает, что наши силы велики, что атаковало их все княжье войско! А к тому времени и из крепости Ратибор ударит всей мощью… Обратим вспять поганых, побегут агаряне, только и останется их в спину рубить!

Судя по тому, как завелся тысяцкий, да с каким жаром он закончил речь, Захар действительно верит в успех ночной атаки. Да и сотники его, вон, поддержали своего воеводу дружными одобрительными кивками без тени сомнений на лице — так, словно подобный насквозь авантюрный трюк проворачивали не раз, причем все время успешно! Что хуже того, на лице уже Кречета и Твердислава Михайловича я увидел напряженную работу мысли — при этом с явным одобрением сказанного тысяцким! Раздраженно мотнув головой, я безапелляционным тоном, не терпящим возражений, резко бросил:

— Нет! Это самоубийство, что не принесет никому пользы! Как наши вои сумеют разведать дозоры вражеские в ночной тьме? Монголы — это вам не половцы, у них строгий порядок во всем. Внезапного удара не выйдет, тревогу успеют поднять! А значит, никакого вырезания спящих, никакого прорыва к ставке темника! Останься у вас хотя бы лошади, еще можно было бы рассчитывать на лихой кавалерийский удар — но лошадей нет. И если на то пошло, Бурундая охраняют лучшие из лучших монгольских воев — тургауды. Они точно не побегут, даже если бы их действительно атаковала вся княжья рать — скорее уж поголовно примут смерть, чем бросят темника! Мы просто завязнем в их рядах — тургаудов у Бурундая числом не сильно меньше нашего… А какая помощь явится из Ижеславца — ты можешь сказать, тысяцкий? Сколько воев осталось у воеводы Ратибора, сколько конных дружинников?!

К моему удивлению, Захар Глебович нисколько не смутился, а ответил на этот раз вполне спокойно, с этакой уверенной основательностью в голосе:

— Две тысячи воев сейчас у воеводы Ратибора. Из них наберется сотня конных дружинников — к утру их можно будет вывести из города. Успеть только разобрать без лишнего шума завал на месте сгоревшей Стрененской башни — а перешеек через ров поганые уже и сами насыпали. Пешцев же после короткого отдыха, переправить через крепостную стену подземным ходом, он ведет в пойменный лес. Оттуда они смогут подступить с северной стороны к лагерю поганых… Мы же сможем ударить с восточной — и сотня жеребцов для конных гридей у нас имеется! А людей к шатру темника я поведу сам! Ну, а остальные уж на лыжах… Даже если снять дозор не выйдет, то ударим по спящему лагерю с трех сторон, да четырьмя отрядами. И немалой силой — под три тысячи воев!

Судя по просветлевшим лицам собравшихся, последним план тысяцкого пришелся вполне по душе — хорошо хоть, его не поставили над нами старшим «по умолчанию»! Князь Юрий Ингваревич сохранил за нашим партизанским отрядом статус автономности — а то бы потомок берендеев сейчас просто приказал бы нам, как старший по званию, и все!

А так, слава Богу, у меня осталось право голоса — и я не преминул им воспользоваться, как только Захар закончил говорить:

— Сила немалая, три тысячи воев. Против четырнадцати-пятнадцати тысяч поганых! Да их едва ли не впятеро больше! Тысячи две мы может, и положим в начале боя, но остальные на нас всем миром навалятся, да числом задавят. Это вам не половцы, это монголы и покоренные ими — сразу уж точно не побегут, пока темник жив. А он в любом случае спасется — не хватит сотни всадников доскакать до его шатра, да успеть сразить Бурундая прежде, чем его спасли бы телохранители! Нет… Атака пусть и на спящий лагерь — это самоубийство. А кто тогда после нашей гибели пороки агарян сожжет?